Форум » Glimpses of the past » Эффект присутствия. Декабрь 2016 года, Лондон » Ответить
Эффект присутствия. Декабрь 2016 года, Лондон
Memory: Явка. Конспиративная квартира, предрождественское затишье... Внеочередная переоценка ценностей. Участники эпизода: Кевин Макнамара (впоследствии - Макгвайер), Эсфирь Минц.
Ответов - 23, стр:
1 2 All
Эсфирь Минц: Удивительны и непредсказуемы были британские ТЭЦ! Уже не первый год Эсфирь билась над загадкой, почему они не в состоянии обеспечить в холодное время года нормальное отопление. В какую квартиру не зайди, вариантов было только два: либо подвальный, сырой холод, либо батареи жарили так, что впору было размышлять о тепловом ударе. Загадка для ума девушки была принципиально неразрешимой, но в свете того, что последние полтора месяца ей чаще всего выпадало жилье со вторым вариантом, тот факт, чтов этой конкретной явочной квартире температура воздуха была ощутимо выше стандартной комнатной, искренне радовал. Предрождественское затишье не миновало и "Иглу": все, кто был хоть сколько-нибудь социализирован, сидели дома и проблемы, занимавшие их умы, были, большей частью, бытовыми. Самиздатовская газета, выпускавшаяся совместно с "Прорывом", была сдана в печать еще два дня назад, листовки ждали своего послепраздничного часа, и даже карантинная зона, покрывшись снегом, отсигналила, чтобы ее на несколько дней оставили в покое и дали людям возможность отоспаться. Джонни, до вчерашнего дня так же обитавший в этой квартире, ясным взором оглядел всеобщее умиротворения, пожелал всем спокойных праздников и смотался куда-то на неопределенный срок, оставив какие-то дела по мелочам на Эсфирь и Давида, справедливо рассудив, что их Рождество не касается. Давид в свою очередь отраппортовал о невозможности отвертеться от каких-то учебно-праздничных мероприятий, и в итоге Малявка вторые сутки подряд тщетно пыталась привести в порядок какие-то очередные хитрые расписания чуть ли не на полгода вперед. Впрочем, после вечной ее беготни, каковая была зимой еще более выматывающей ввиду низкой температуры и отсутствия нормальной куртки, такая вот возможность посидеть пару дней в четырех стенах казалась подарком. Девушка сидела на кухне за столом, засыпанным ворохом различных бумаг и, наплевав на организационные дела, мужественно штурмовала вершины алгебры: это было очередное ноу-хау от Скрипача, почему-то решившего, что уж коли оппозиционные дела изъяли Малявку из школы, в его прямую обязанность входит не дать пробелам образования нанести серьезный урон ее уму. Образовательный процесс закончился на том, что Синклер притащил учебник по алгебре и вручил его девушке - от пояснений он отказался, аргументировав это тем, что сам ничего в цифрах не понимает. Малявка в очередной раз восхитилась логике лидера "Иглы", но сопротивляться не стала - какое-никакое, а все-таки разнообразие. Из ходиков на стене высунулась чахоточная кукшка и что-то невнятно прокашляла. Эсфирь вынырнула из бездны интегралов и, глянув на часы, улыбнулась. Если ничего не сорвется, то сегодня должен был придти Кевин с очередной информацией. От которой, кстати, зависело смогут ли несколько человек спокойно провести праздники или надо будет опять носится на манер наскипидаренных хомячков. - Кевин - это хорошо... - бодро отрекомендовала Малявка себе под нос, поднимаясь из-за стола и ставя на огонь чайник. - Информация - это, конечно, тоже прекрасно, но все-таки... По совести, Эсфирь иногда становилось перед ним как-то неловко: у нее складывалось впечатление, что Приемыш, как окрестили его уже в "Игле", относится к ней несколько иначе, чем это было бы приемлимо в их условиях. В тонкие материи девушка вдаваться не желала из чувства самосохранения, но уж больно заметно было, что ему на ее сомнительную персону не наплевать больше, чем нужно. Но с другой стороны, Малявка придерживалась той точки зрения, что война спишет все - лишь бы закончилась, тогда и разбираться будут - кто, кого и по какой причине. В дверь позвонили. Эсфирь внимательно прислушалась - звонок был "правильный", но тем не менее для подстраховки она сгребла весь компромат и убрала за полку с посудой, оставив только собственные математические изыски. Проверив, работает ли устройство антипрослушки, транслирующее на "жучки" звуки стандартного быта, она открыла дверь. - Ай, заходи, гостем будешь! - поприветствовала она мужчину и, оглядев лестничную площадку на предмет слишком любопытных соседей, захлопнула дверь и только тогда внимательнее присмотрелась к Приемышу. Выражение его лица девушку не обрадовало совершенно: обычно эмоциональный ряд Кевина колебался от спокойствия до полного спокойствия, да и вообще он зарекомендовал себя как человек достаточно выдержаный. Настроение его на данный момент Эсфирь не расшифровала - то ли злился он, то ли еще что, но повод для беспокойства уже был. - Так... Марш на кухню, будем отогреваться. Заодно и расскажешь, что случилось.
Кевин: Кевин прошёл, куда указали и первым делом вытащил из внутреннего кармана листок. Развернул, скользнул глазами по записям, словно хотел убедиться, что не перепутал и не притащил что-то другое, а потом положил листок на стол и сел. - Здесь всё, что нужно, - сказал он абсолютно без выражения. И так и остался сидеть, запихав руки обратно в карманы и не замечая, как тает снег на волосах. Всё! Он довёз-таки злосчастную бумажку. И кажется, этим действием исчерпал на сегодня запас энергии. Вяло шевельнулась мысль, что нужно было встать и уйти и не мозолить глаза Малявке. Было совершенно невыносимо стыдно перед ней, словно он предал кого-то. Может, самого себя? Но даже это уже воспринималось отвлечённо, Кевин достаточно вымотался за сегодня и борьба с морозом и общественным транспортом, которую он сам себе задал, по крайней мере заглушила все активные порывы и привела его в состояние тихой обречённости. Осталось сидеть, не обращая внимания на то, что воротник рубашки промок от забившегося за шиворот снега и остатки того же снега на волосах, превращаясь в капли воды, стекают по шее и по лицу. Естественно, шарфа у Кевина не было и это обстоятельство где-то глубоко в душе слегка настораживало, потому что завтра нужно было явиться на службу, по возможности, в достаточно здоровом, а не простывшем состоянии. Ведь наверняка для Малявки понадобится добыть что-то ещё, а если он по своей собственной глупости сляжет – он не сможет ничего сделать. Он вспомнил, что это ещё не всё и что распечатать удалось не все фамилии. Две он запомнил наизусть (на память Кевин никогда не жаловался). Он поднял голову и оглядел кухню. - Карандаш есть? – Поскольку не столе у Эсфирь обнаружилось что-то пишущее, он вытащил руки из карманов, кое-как разгладил принесённый листок ещё и не начавшими отогреваться пальцами и коряво подписал снизу недостающие строчки. – Теперь всё. Так и не глядя на Малявку, он снова сел. Кажется, это слово «всё» подвело черту и после него уже ничего не осталось. Во всяком случае, ничего на столько важного, чтобы обращать на это внимание. - Сейчас, посижу пару минут – и уйду, - пообещал он, словно был абсолютно на сто процентов уверен, что Малявка его должна непременно прогнать.
Эсфирь Минц: Бумажку, на которую с волос Кевина уже успело накапать талого снега, девушка положила на батарею, бегло просмотрев по ходу. Оставалось порадоваться всеобщей предусмотрительности - из общего списка фамилий почти все уже были вне пределов досягаемости, а оставшиеся должны были сегодня-завтра получить липовые удостоверения. Эсфирь удовлетворенно отметила в уме, что, кажется, они наконец-то начали работать на опережение. Так что всевозможная полундра со свистанием всех наверх отменялась. Малявка, конечно, догадывалась, что чем дольше протянется период тишины и спокойствия - тем сильнее грянет потом какая-нибудь из внеочередных бурь, но забивать этим голову было бессмысленно. Эсфирь вообще не питала слабости чрезмерно много думать о том, что возможно произойдет, а возможно и нет: каждое ее "завтра" было настолько непредсказуемым, что девушка предпочитала не заглядывать вперед дальше, чем на пару часов. Она сняла с огня уже начавший свистеть чайник, когда Кевин заявил о своем намерении уходить. - Чего? - Эсфирь отвернулась от плиты и, сообразив, что ручка горячая, бухнула чайник на стол. Тот от подобного обращения несказанно огорчился и изверг из своих недр некоторое количества кипятка, размывшего всю ее математическую писанину. - А, тысяча чертей... - девушка подула на обожженную руку и вытерла ее о штаны. - Та-а-а-к... - неопределенно протянула она, глядя на Кевина, изображавшего из себя то ли жертву наезда автобуса, то ли тень отца Гамлета. - Угу, пойдешь. Я бы даже сказала - побежишь, тоже мне, Форрест Гамп... Было понятно, что активных действий от мужчины не дождешься - он сидел, уставившись в одну точку и навевал ассоциации с кататониками. Во всяком случае, внешние раздражители на него явно не имели никакого влияния. Эсфирь горестно вздохнула и попыталась прикинуть, чего со всем этим делать. Конечно же, никуда отпускать его в таком состоянии она не намеревалась и теперь соображала, что противопоставить в том случае, если ступор из пассивной формы перейдет в активную. Ну, не сковородкой же его по голове стукать, тем паче что и не факт, что подействует... - Сидеть - бояться! По-хорошему настаиваю... - внушительно изрекла девушка, стаскивая с Кевина куртку: сам он, судя по всему, слабо соображал, где находится и что вообще происходит. - Вот, блин, холодный, как снеговик... - она провела ладонью по его волосам, стряхивая с них остатки воды. Ступор продолжался, что несколько утешало. Покачав головой, Эсфирь быстро сделала кофе - Скрипач, по счастью, притащил что-то вполне сносное по качеству: оно даже запахом напоминало кофе. Секунду поразмыслив, девушка достала с полки темную бутыль, содержимое которой вызывало в их компании массу споров и бесед: там содержалась настойка, которую одна из курьеров делала по какому-то додревнему рецепту с десятком растительных ингридиентов и чуть ли не на девяностошестипроцентном спирту. Джонни от одного запаха торопливо зеленел и искренне старался всем внушить, что пить это нельзя, особенно если есть желание продолжать свое существование. Малявка мнение Скрипача не разделяла, но соглашалась, что пойло зверское и не использовала его, кроме как в случае крайней необходимости. Однако, похоже, сейчас вот именно такая необходимость и пришла. Некоторое количество настойки отправилось в кофе, после чего Эсфирь буквально всунула чашку в руки Кевина. - Пей давай, пехота... - кажется, спаивание сотрудников "Пальца" начало входить у нее в список прямых обязанностей, однако ж лучшего средства по выведению ближних своих из острых состоянии Малявка не ведала. Отправив в мусорку безнадежно размытые листы с вычислениями, она села напротив, подперев щеку ладонью, и пристально воззрилась на Кевина. - А как обретешь обратно вербальные навыки - расскажешь, что у тебя такое произошло. Подобные манипуляции Эсфирь были не впервой: рано или поздно когнитивным диссонансом от колорита происходящего накрывало всех и чаще всего при таких вот "задвигах" людей отправляли именно к ней: может, потому что ввиду нежного возраста считалось, что она все равно не поймет большей части сказанного, а потому и заморачиваться особенно не будет, а может, потому что девушка умела создавать вокруг себя, пусть и на недолгое время, атмосферу временного и событийного кокона, когда секундная стрелка медлила и воздух вокруг становился тягучим, вязким и наконец-то переставал напоминать бритвенное лезвие.
Кевин: Вот что у него сейчас хорошо получалось – это подчиняться. Тем более, что на границе сознания маячила твёрдая убеждённость в том, что Малявка – это тот «свет в окошке», который зовёт туда, куда надо. Может быть, сейчас ему нужно было кому-то полностью довериться. А может, это всё, что он вообще мог на данный момент. Поэтому он просто выпил, что дали, не задумываясь. На пару секунд дыхание перехватило, зато он наконец почувствовал, до какой степени промёрз. От выпитого стало явно теплее. Вот только вопрос, хорошо это или плохо. Потому что в странном напитке как-то сам собой растворился ступор, зато поднялась злость, которую Кевин так старательно из себя вытряхивал, мотаясь по заснеженным улицам. Кевин поставил кружку на стол и посмотрел на Малявку взглядом человека, который наконец решился посмотреть в глаза расстрельной команде. - Сегодня арестовали Розину Соринсон. – Он сказал это таким тоном, будто Эсфирь просто обязана было знать эту Соринсон как саму себя. – Вчера арестовали её мужа, он из световцев. А сегодня – её. Просто ради того, чтобы заставить его говорить. Она ни в чём не виновата и ничего не знает о его деятельности. Он прикусил губу, чувствуя, что не в состоянии закончить то, о чём начал говорить. Да и надо ли? Но злость и отчаяние уже завладели им, выгоняя последние остатки заторможенности. Кевин всю свою жизнь предпочитал активно действовать, ему не свойственно было бездействие вообще. А сегодня он только и делал, что бездействовал, потому что нельзя было просто вынуть пистолет и перестрелять всех, кого успеешь. Никому бы это не помогло. И он позволил, абсолютно добровольно, даже без особого принуждения позволил сделать из себя палача, мучить женщину, вся вина которой… Да какая разница!? Нет никакой вины, за которую можно мучить людей! - Я всё думаю: знаешь, сколько у нас литературы, фильмов всяких о благородных разведчиках, который внедряются в стан врага, с риском для жизни добывают какие-то сведения… Герои, которые проходят через всё – и остаются собой… Бред собачий! – Кевин вскочил, тренированная реакция сработала сама по себе, так что падающий назад стул он успел подхватить и поставить на место, даже не отметив этот факт. Порывисто шарахнувшись куда-то на выход, он тут же вернулся, поборов желание бежать, куда глаза глядят и просто прислонился к стене, сунув руки в карманы брюк, словно боялся, что начнёт ими размахивать. – Никогда никто не остаётся собой, - сказал он почти спокойно. – Потому что сперва придётся стать врагом всему, что для тебя есть своего, родного, переступить через себя, стать одним из «чужих». Иначе просто не сможешь это вынести, выдашь себя. Да и не дадут тебе остаться в стороне, всё равно придётся делать то, что прикажут, всё равно тысячу раз проверят каждого – и тебя в том числе. Загонят в любую грязь – и ты пойдёшь. Потому что иначе зачем вообще пробираться в стан врага? Чтобы торжественно погибнуть? Почему-то о таких вещах никто не пишет. Свой, разведчик, должен оставаться честным и благородным даже если много лет проведёт в стане врага. Кевин честно попытался на этом и остановиться, но не смог. - Мне и раньше и сейчас только одна дорога есть: бороться с этим, бороться до последнего! И даже так я никогда не отмоюсь от этой грязи. Никогда! – Он выкрикнул бы это последнее слово, если бы внутренний инстинкт, уже настроенный на конспирацию, не сдержал порыв, заставив понизить голос почти до шёпота. – Да это и не важно. Потому что раньше я сдохну. – Прозвучало просто как констатация факта. – Я это знаю. Он наконец начал успокаиваться, так впрочем и не досказав про миссис Соринсон. - Извини. – На Малявку он не решался посмотреть, словно она должна была видеть его насквозь и непременно осуждать, если не проникнуться презрением. – Я совершенно напрасно всё это тебе гружу. Это моя проблема.
Эсфирь Минц: Эсфирь болезненно поморщилась. Теперь все было ясно - его таки взяли в оборот. И так достаточно долго все было тихо-мирно, а Кевин, она знала, сидел не на административной работе, а числился, кажется, в оперативном отделе. Ну что же... На взгляд Малявки, держался он очень неплохо - она довольно давно ждала этого момента и искренне опасалась, что реакция будет куда более бурной: с цинизмом у Кевина были серьезные напряги, даже с жизненно необходимым. "Мелкий он еще для таких дел..." - с тоской подумала она, в очередной раз напрочь забыв о собственном сопливом возрасте. - "Все ему надо, чтобы по правилам и в соответствии с законами чести. Да уж какая тут честь, слишком большая роскошь..." Ей было проще. Приняв, как факт, то, что цель оправдывает средства, совестью Эсфирь не мучалась и все происходящее воспринимала только как досадные неприятности по дороге в легенду. Она верила Скрипачу, без оглядки и скидок, и не мучила собственное восприятие оценкой морально-этических сторон того, что делали они и того, что делали с ними. Всем делом ее жизни было сопротивление, а возраст позволял ради него забыть вообще обо всем остальном. - Арестовали, значит... - кто такая эта миссис Сорринсон Эсфирь не знала, да и знать не могла. Она и в "Игле" по имени-фамилии знала только Лихтермана, остальные меняли официальные позывные на манер перчаток. В любом случае, неведомой девушке она искренне не завидовала, но, даже предпологая, что рано или поздно что-то подобное скажут и о ней самой, в первую очередь действовала в необходимой для дела логике. В телефонной трубке послышался голос одного из ее "коллег", усталый и сонный. После недолгого и, на первый взгляд, бессмысленного разговора, Эсфирь положила трубку: ее собеседник, держащий связь со "Светом", уже по приветствию понял, о чем идет речь, а фамилия была передана старым, как мир способом: говорилась ничего не значащая фраза, каждое слово которой начиналось на одну из букв нуждающегося в шифровке слова. Дальше "Свет" уже сам справится, и Малявка даже в общих чертах представляла, как именно - эта организация настолько давно трепала нервы "Пальцу", что схемы по обезапашиванию собственных сотрудников у них были отработаны почти до идеального состояния. Иначе никак нельзя было объяснить тот факт, что световцев арестовывали чуть ли не каждые две недели, но группа продолжала свою неизменную работу. Покончив с работой, она внимательно посмотрела на Кевина. Хорошее настроение растворилось бесследно и, очевидно, надолго. Очередные прочерки в телефонных книгах. Очередные мертвые позывные. Очередной срыв, скол, слом, и что-то летит к чертям, и кто-то опять в бегах, потому что кто-то убежать как раз таки не успел. Светлый праздник - Рождество... В лагере это ознаменуется двойной порцией баланды. Девушка налила себе кофе, села за стол и, обняв чашку ладонями, наблюдала за метаниями Кевна. Очевидно, следовало что-то сказать. что-то такое, что оправдает все происходящее, примирит с ходом событий и убедит, что дерьмо не имеет к ним никакого отношения и стоят они посередь него, все в белом, и благоухают розами... Но оратор из нее был никудышный, и Эсфирь это очень хорошо знала. Стало тоскливо, как и в любом случае наблюдения этого потрясающего феномена наших дней - человека в мясорубке. "Уезжать тебе надо, Приемыш", - подумала она. - "куда-нибудь подальше, но в целом - все равно куда, лишь бы отсюда. Здесь идет одновременно две войны, и ни одна из них - не твоя, хотя тебя призвали на обе..." - Поздравляю с верными выводами. - девушка жестко улыбнулась, внимательно изучая содержимое кружки. - Ты совершенно прав, это бетономешалка, она всех перемелет, и даже не важно, по какую сторону баррикад ты находишься. Ты что же думал, что мы это делаем для себя? - она сделала глоток, почти не чувствуя вкуса. - Черта в ступе, нас все равно нет. Мыслепреступление не ведет за собой смерть, мыслепреступление есть смерть. Мы делаем это для тех, кто пока еще в стороне. Для тех, кто будет потом. Чтобы и их под этот вал не затянуло, чтоб у них была возможность по утрам в зеркало смотреть без отвращения. Малявка отставила кружку в сторону и бросила быстрый взгляд за окно. Полутемная, покрытая снегом улица выглядела почти идиллически-безопасной, если бы не темное авто с локаторами, внимательнейшим образом регистрирующее, кто что сказал и каким тоном. Рыжий фонарный свет, отражаясь от снега, становился хищным. Зиму Эсфирь ненавидела. Как, впрочем, и все остальные времена года. - Я же тебя предупреждала, - сломав, по обыкновению, с десяток спичек, она прикурила. - что мы все здесь не больше чем статисты. От курьеров до идеологов, без различий. И не имеет никакого значения, что произойдет с нами и каково нам при этом будет. Лишь бы не даром, лишь бы не без толку! Большего требовать бессмыслено... Следовало признаться самой себе, что утешитель из нее тоже получился более чем посредственный. Зато она говорила правду. Кому она, конечно, была нужна, эта самая правда и кому с нее стало бы легче, но девушка не была уверена в том, что легче вообще бывает. Сколько она себя помнила, становилось только тяжелее, и это следовало просто принять, как факт. Эсфирь поднялась и, подойдя к Кевину, обняла его, уткнувшись лбом ему в грудь. - Ты просто родился не в то время и не в той стране. Тут уж ничего не поделаешь.
Кевин: - Да знаю я всё это, - сказал он устало. Кажется, вспышка ярости уже прошла. – Ничего со мной не сделается. Переживу. Просто… Просто тебе никогда, ни при каких обстоятельствах не придётся делать то, что приходится делать мне. – Это было просто фактом. – И это прекрасно, что не придётся. Наверное, только этим и можно удержаться, зная, что то, что ты делаешь – не надо будет делать кому-то другому. Слова, слова… Всё равно невозможно в словах передать всё, что ты чувствуешь. Получается нелепо и мало понятно. Он обнял её, прижавшись щекой к её макушке. Наверное, это сейчас было главным: убедиться, что другой человек после твоих откровений не отшатнётся от тебя в ужасе, и не бросится мыть руки, потому что к тебе прикоснулся. Да, Эсфирь и не стала бы никогда шарахаться, но, как ни глупо, ему нужно было в этом убедиться. Просто для себя самого, чтобы развязался наконец этот узел внутри, мешающий дышать. - Не бойся, с ума не сойду, всё равно буду делать то, что нужно, - сказал он. – До тех пор, пока есть силы. Может, под конец и привыкну… Но если однажды так получится, что меня начнут убивать на твоих глазах – ты будешь знать, что так оно и должно быть. Что это нормально, потому что чем бы это всё ни кончилось – для нас есть только «здесь» и «сейчас». Твои слова, кстати. Он мягко, но достаточно настойчиво высвободился из её объятий, стащил через голову рубашку и отнёс на батарею (мокрый воротник наконец-то начал раздражать), благо топили здесь вполне прилично, если не сказать, здорово. - Может быть, дело в том, что родился я как раз там, где нужно? - За этой фразой последовала кривая ухмылка, адресованная батарее, по каковой причине Эсфирь её не увидела. – Ну, представляешь, не встретились бы мы на дороге и не было бы сейчас у вас человека там… - Он не стал произносить названия своей организации, потому что и так было понятно, о чём идёт речь. – И сегодня всё равно кого-то погнали бы арестовывать эту миссис Соринсон… А если бы мой отец был умнее и забил бы меня в детстве до смерти, кто-то другой задавал бы все эти идиотские вопросы миссис Соринсон, с той лишь разницей, что скорее всего это был бы человек, вполне довольный только лишь тем, что он задаёт вопросы, а не ему их задают. Если бы… Нет, всё именно так, как нужно. И будет так. И никто никуда не денется от того, что нужно. Потому что такие, как мы, как наши отцы, довели эту страну и если мы не сделаем того, что должны сделать – однажды настанет такой момент, что уже ничего и никому невозможно будет сделать. Останутся одни Смиты, способные только жрать джин «Победа» и любить Большого Брата… Малявка! Сделай одолжение: стукни меня чем-нибудь тяжёлым, а? – Последнее он произнёс, не меняя тона. Просто почувствовал, что надо как-то остановиться и не продолжать, а остановиться сил не было. Больше всего хотелось обнять её и не отпускать. Почему?! Почему таким вот, как Эсфирь, приходится разгребать всю эту грязь?! «А ты старательно добавляешь, чтобы уж совсем погано стало, если до этого хоть на какое-то время могло быть терпимо…» Если до этого момента было просто очень стыдно, то теперь стало и вовсе невыносимо. Он – взрослый человек, сильный, вполне самостоятельный – психует тут, как барышня, которой посадили лягушку на платье! И перед кем? Перед Малявкой, которая и без того существует на положении потенциального смертника, может быть сама ещё не осознавая, какой страшный конец её ждёт. Наверняка ждёт, потому что как раз такие, как она, засыпаются по чужой неосторожности, зато гарантированно, без каких бы то ни было перспектив. С ней не будут так нежничать, как с сегодняшней миссис Соринсон. Её отымеют по полной программе, а к тому времени, как это случится – он уже ознакомится со всеми нюансами того, как именно это будет происходить. Кевин был уверен, что и его самого ждёт то же самое. Но для самого себя это было закономерным и даже необходимым финалом. А для таких, как Эсфирь… Не в силах с собой справиться, он продолжал стоять, отвернувшись. По напряжённым мышцам было сразу понятно, на сколько он далёк от всего, что хоть мельком напоминает спокойствие.
Эсфирь Минц: - Стукнуть? - в голосе Эсфирь послышался энтузиазм. - Тупым и тяжелым? А чем конкретно? Только сегодня и только сейчас вам на выбор предлагаются: сковородка, чайник с кипятком, стул, бейсбольная бита, кастет, учебник по матану, в конце-концов! - ответа не последовало, в честь чего девушка сделала вывод. - Выбор губит человека. Кевина, однако, похоже все-таки накрыло с головой и Малявка искренне пообещала себе, что извечный свой сарказм засунет куда-нибудь подальше до лучших времен. От него и в спокойной обстановке никому легче не делалось, а уж что говорить о ситуации, когда в радиусе полутора метров находится человек, который несколько часов назад, фигурально выражаясь, сам поставил себя к расстрельной стенке. Причем с самыми светлыми целями. Мелькнула - уже в который раз! - мысль о том, что, может, совсем ни к чему был то феерическое потрошение мозгов, которое она устроила в прошлом апреле. Жил бы себе спокойно, потихонечку сливаясь с общим фоном и, самое главное, нисколько от того не переживая. И не корчило бы его сейчас, а у нее самой не было бы в высшей степени "приятного" ощущения, что она собственными руками столкнула человека в пропасть. Точнее, не столкнула - а со всем отсутствием какого бы то ни было милосердия помогла в полной мере осознать этот полет. Вот и поди тут, разберись, какая цена наиболее адекватна: просто перестать быть собой или перестать быть собой осознанно и с полной ответственностью за происходящее. Джонни бы, наверное, нашел, что сказать на это очень умного и крайне безапелляционного. И, главное, сказать так, чтобы все сразу очутилось на своих местах. Следовало, однако, признать, что Скрипач сейчас неведомо где, да и вообще не его это забота - работать с агентурой, и разбираться надо самостоятельно, причем именно здесь и именно сейчас. "Ну и что же мне с тобой, таким хорошим, делать-то?" - Эсфирь поймала себя на том, что опять грызет ногти и от греха подальше убрала руки в карманы. - "Напоить до полусмерти и изнасиловать? Не поможет, это мы все уже проходили, симптоматическое лечение в тяжелых случаях за отмазку не канает..." - Так что, с твоего позволения, давай обойдемся без грубых физических воздействий, ладно? На наш век еще хватит. - она проследила ну очень заинтересованный взгляд Кевина, адресованный стенке. - Неужели чего-то интересное показывают? - удивилась девушка, быстро и четко прерывая посредством тапочка жизнедеятельность не в меру любопытного таракана. - Мир праху твоему. И вот откуда лезут? Жрать нечего, сплошная химия... Она вздохнула и села на корточки возле стенки. Атмосфера постепенно из неприятной становилась попросту невыносимой: Эсфирь всегда была человеком достаточно восприимчивым, чтобы понимать общее состояние собеседника, а сейчас она к тому же ощущала полное свое бессилие. Деваться из "Пальца" было некуда, разве что только на тот свет, да и то - очень непрямой и болезненной тропинкой. И как-то мысль о таких перспективах для Кевина душу не грела. Эсфирь в общих чертах представляла, что делают с "политическими": приятного было мало, но она с этой мыслью свыклась еще полтора года назад и волновала ее только собственная способность прикусить в случае чего язык. А вот на мыслях о том, как люди Криди могут мстить за предательство своему ее бурная подростковая фантазия пасовала, видимо из жалости к нервной системе. "Все, кто окружает меня - так или иначе обречены. И рано или поздно я всех их потеряю" Эта мысль была новой, и от этой новизны девушку неслабо передернуло. Для полноты ощущений не хватало картинно рушащейся полки, за которой обнаружился бы телекран и холодного голоса сотрудника полиции мыслей, повторяющего эти слова. "Забудь." - скомандовала она себе, как командовала уже не раз. - "Никакого будущего нет, не было и не будет. Упражняемся в двоемыслии." - Ты ни в чем не виноват. - голос прозвучал как-то беспомощно и не сказать, чтобы очень убедительно. - Ты все сделал правильно. Просто нет никакого выбора, но это - не твоя вина. А они... когда-нибудь они за все заплатят, я обещаю. Наверное, именно тогда она действительно поклялась самой себе, что они - действительно заплатят, по всем счетам, прошлым и будущим, и никто, пока она еще может дышать, не отвертится от старых долгов за все, что происходит.
Кевин: Мысли отвлечённо последовали за предложениями Эсфирь, но здравый рассудок (который, как ни странно, ещё присутствовал где-то и в чём-то) с готовностью подсказал, что пожалуй, Малявка права и чайниками и бейсбольными битами делу не поможешь. Заставив себя оторваться от созерцания размазанного по стенке таракана, Кевин посмотрел на Эсфирь… Для того, чтобы в очередной раз почувствовать себя полным и окончательным мерзавцем. «По-моему, это уже привычное состояние…» Почему-то больше всего подействовали не слова, а сам внешний вид Эсфирь, уныло сидящей на корточках у стенки. Заставив-таки себя сдвинуться с места, он сел рядом на пол и уткнулся лбом ей в плечо. - Прости… Обещаю больше самокопаниями не заниматься… По мере возможности. Ты права. Нужно делать – или не делать вовсе. Я ведь знал, что так будет! Знал, но человек так устроен: на сто процентов уверен – и всё равно в душе надеется на какое-то чудо, что вот, именно ему повезёт и худшее случится как можно позже или не случится совсем. – Он поднял голову и посмотрел ей в лицо. – Я сегодня ещё, сдуру психанув, чуть не подставился. Только ты и спасла. Ну, вспомнил о тебе – и как-то сразу опомнился. Так что хочешь - не хочешь, а твой «романтический образ» действует вполне отрезвляюще. Он сделал попытку улыбнуться. Рассказывать о мисс Вейс он не стал. Но это было и не важно. Какая теперь разница? Тем более, рядом с Малявкой. Иногда Кевину казалось, что они связаны с Эсфирь невидимой, но очень прочной цепью. Будут связаны всегда, до самого последнего мгновения своей жизни. И пусть она сколько хочет язвит, считает, что в этом мире не место личным привязанностям и такие вещи будут только мешать делу – Кевин считал иначе. Просто не взялся бы это объяснить, потому что никакой логике его выводы не поддавались. Сейчас, вспоминая допрос миссис Соринсон, он думал, что если бы при нём стали пытать Эсфирь – он никогда бы не позволил себе расколоться, как этот неизвестный ему мистер Соринсон из «Света». Попробуй объясни… Жена мистера Соринсона не имела никакого отношения к деятельности своего мужа и мистер Соринсон просто обязан был защитить жену. Не защитил, конечно, потому что всё равно её судьба полностью зависит от милости тех, у кого она в руках. А никакой милостью в «Пальце» и не пахло. Но всё равно, если бы он ничего не попытался сделать для Розины Соринсон – Кевин посчитал бы его мерзавцем. Ведь мистер Соринсон сам выбрал свой путь, а жене он не дал такой возможности, втянув её против её воли и желания в эту общественную мясорубку. Другое дело - они с Эсфирь. Они были повязаны общей тайной и Кевин не посмел бы обмануть ожидания Малявки и сдаться. Равно как и был уверен: она тоже не сдастся. Может быть, в этом сказывался максимализм свойственный молодому возрасту, но Кевин слишком серьёзно относился к тому, о чём сказала Эсфирь: когда-нибудь эти люди, против которых они борются, должны заплатить за всё. Ради тех, кто будет жить в этой стране дальше. Ради тех, кто уже исчез навсегда. Так получалось, что он не просто сделал выбор, он поверил в этот выбор целиком и полностью. Кевин сказал сам себе: «Если бы не твоя встреча с Эсфирь – ты всё равно отправился бы на эту службу и погиб. Слишком они умные, нашли бы способ обломать тебя и заставить поверить, что именно среди них твоё место. А разве это – не гибель? А если бы не нашли приемлемого способа – ты просто пополнил бы собой список смертников. Вот и получается, что погиб бы Кевин Макнамара так и так. С той лишь разницей, что если бы не встреча с Эсфирь – погиб бы зря, ничего бы не смог сделать против них. А сейчас можешь». - Ты права, они за всё должны заплатить, - сказал Кевин вслух, подводя итог своим внутренним метаниям. – И это главное. Но всё-таки я мерзавец. – Он взял её руку и прижался к ней щекой. – Тебе совершенно ни к чему весь этот бред выслушивать. И без того погано, а некоторые вроде меня стараются, чтобы стало ещё поганей. Выгнала бы в шею – я бы ещё побегал по морозу, глядишь – само бы прошло. Малявка! И в кого ты такая добрая?
Эсфирь Минц: - Знакомый эффект, - кивнула Эсфирь. - Скрипач вот тоже говорит, что каждый раз, когда ему с горя охота напиться али вмазаться, он сразу вспоминает меня и желание пропадает напрочь. Ходячая агитация против дури - это то, чем я занимаюсь на досуге от великих свершений. Она рассмеялась и автоматически потерла сгиб локтя. Вчера, пользуясь редким моментом одиночества и, следовательно, отсутствия в пределях досягаемости "доброжелателей" она осуществила мечту идиота и таки первый раз в жизни сварила винт. В результате эксперимента она перерешала неведомым науке способом половину задач, до которых дотянулась, но утром обнаружилось, что понять написанное не в состоянии: язык изложения явно тоже был плодом больного воображения. К тому же выяснилось, что попасть самой себе в вену не очень-то просто, и половина дозы ушла под кожу, так что теперь предплечье украсилось живописным синяком и саднило. - А Соринсон этот - козел и м**ак. - в суждениях она, как всегда, была крайне категорична. - Тоже, додумался - жениться! С ума сойти... Ну ведь есть же золотое правило: либо не люби, либо не женись, третьего не дано, все ведь под Б-гом ходим! - Малявка, которую всегда искренне возмущала чужая недальновидность, начала заводиться. - И хрен бы с ним, не ребенок, знал ведь, на что подписывается. Но вот теперь из-за того, что у этого шлимазла вместо копфа исключительный тохес, цорес огребают, помимо его: супруга, которой теперь, даже если и отречение от него подпишет, вряд ли дадут спокойно жить, и еще некоторое количество народу, которых он радостно и с энтузиазмом в глазах сдал... Вей из мир. Вос хот геворн мит ди идн! Как обычно "в минуту жизни трудную" Малявка заговорила с потрясающим акцентом, к тому же путая английский с идишем. В нормальном состоянии "родной" язык она знала из рук вон плохо - ровно настолько, чтобы внятно ругаться, но в моменты сильных эмоциональных всплесков обнаруживала познания, удивительные даже для себя самой. - Ой-вэй, найдите мне другой глобус, спасибо скажу! - подведя это емкой фразой итог своей речи, Эсфирь внезапно сообразила, как все это выглядит и звучит со стороны, и рассмеялась. Настроение у нее менялось со скоростью света, а смеяться она вообще была готова всегда, полагая, что это много лучше, нежели плакать и уж точно куда полезнее и для себя, и для окружающих. Через год она смеяться перестанет, надолго застынув от ощущения неправдоподобности происходящего. Через год что в Лондоне, что в Ливерпуле точно так же будет идти снег, а жители Англии будут наперебой удивляться несвойственному этой стране холоду. Через год ее мать и отец подпишут отказ от родительских прав, тем самым лишив себя даже прав на свидания, но обезопасив и себя, и, в общем-то, ее - будет устранена последняя точка гипотетического давления. Через год она, наконец-то, будет полностью избавлена от размышлений на тему "что будет потом". Все станет предельно ясно - не будет никакого "потом". - Я не добрая, - Эсфирь ехидно прищурилась и выпустила в свободное плаванье дымное колечко. - я просто меркантильная и коварная, как и положено, собственно, деклассированному элементу: ну вот сам посуди, какой мне толк с агента, который лежит пластом с температурой под сорок, да еще и в бреду норовит выдать все пароли и явки? Так что я лучше послушаю разнообразный бред некоего мерзавца, потенциального уголовника, гада, ну, какие там еще эпитеты-то придумать можно... - она навесила на лицо крайне скептическое выражение и всунула Кевину в руку сигарету. - Если поток твоих самообличений еще не иссяк - на вот, тут есть пепел, им можно посыпать голову. Ну, для колориту. Что ее изумляло уже с полгода как - так это неизбывная готовность Кевина почувствоваться себя виноватым за все, что угодно. Эсфирь подозревала, что при должной мотивации и некотором количестве времени его можно было бы убедить даже в его прямой ответственности за вымирание динозавров. С другой стороны - нормальные люди, конечно, в антиправительственную деятельность не совались, ибо им и так жилось неплохо. А они шли от противного - не в силах переделать самих себя, брались за перекрой мира в очередной попытке забыть обо всем и отречься от всего ради каких-то предположительно высших целей. В противном случае они все равно доканали бы себя - так или иначе. Наркотики, алкоголь, революции, прочие стимуляторы - не все ли равно, каким именно способом протекает саморазрушение. Главное - эффект... - Хватит. - она поцеловала его в висок. - Об этом не то что говорить - даже думать нельзя. "Что будет потом - обязательно будет потом", ничего мы с этим не сделаем. И от прошлого тоже не отвертимся. Но вдумчивый и поступенчатый анализ не изменит ровным счетом ничего, потому что сворачивать все равно некуда. Поэтому топаем вперед, бодро и с песнями. В конце тоннеля, конечно, будет поезд, но до него пока еще далеко.
Кевин: - Хватит – так хватит… Я и говорю – добрая. – Кевин затянулся её сигаретой. – Умеешь успокаивать. Особенно когда нужно привести в чувство мерзавцев, гадов и… кого ещё? А, уголовников. В общем, прочих подобных умников, вроде меня. Нет, если серьёзно – рядом с тобой как-то легче. И хочется пожить ещё немного, чтобы успеть вставить кому надо по самое нехочу. Ну, насчёт себя не беспокойся: я ведь обещал, что буду молчать, как рыба об лёд, так что никаких имён и явок. Даже в бреду. Он снова затянулся, после чего вернул сигарету Эсфирь. И успел подумать: «Не будет поезда в конце этого тоннеля. Слишком быстро и легко»… Не будет. А будет нечто гораздо более страшное. Но Кевин сдержит своё слово, данное им Эсфирь ещё при самой первой встрече и подтверждённое сейчас. Его сломают, превратят в Тень, в человека без прошлого, исполняющего любые приказы без раздумий и ничуть не страдающего от чувства вины. Он станет тем, кем больше всего боялся стать. Но одновременно с этим он успеет ускользнуть, провалиться в добровольное беспамятство раньше, чем от него хоть что-то смогут узнать. Это будет уже напрасным, потому что другой человек уже выдаст и его, и Эсфирь, даже не пытаясь сопротивляться. Но после первой очной ставки, узнав, что Эсфирь тоже арестована, Кевин привычно будет винить себя, за то, что был неосторожен, не заметил, когда за ним начали следить. В 23 года, без какого бы то ни было опыта противопоставив себя отлаженной «машине» госбеза, продержавшись неправдоподобно длительное для абсолютного новичка время, он всё равно будет винить себя. Нужно было быстрее обрастать опытом… - Может, твой чайник с кипятком ещё горячий? – поинтересовался Кевин, гадая, откуда на этот раз у Эсфирь взялся синяк. Во всяким случае, таким жестом она потирала именно синяки. – Обещаю не лить его ни на чью голову. Просто пить хочется. Пока ещё есть такая возможность. Он вздохнул и неожиданно обнял девушку, прижавшись к ней, но в своей манере - осторожно, стараясь не насажать новых синяков. Тем более, что в получении подобных украшений Эсфирь в помощи с его стороны совершенно не нуждалась. Умудрялась сама нацеплять. Поцеловав её макушку, Кевин закрыл глаза и постарался выкинуть из головы всё сегодняшнее своё времяпрепровождение, оставив разве что долгие и нудные попытки выуживания нужных сведений, потому что как раз эту часть своей жизнедеятельности следовало оценить беспристрастно, проанализировать со всех сторон и определить, какими способами безопаснее и эффективнее действовать в дальнейшем. Но этот вопрос мог подождать. Об этом он подумает, когда останется один. Не сейчас, сидя в обнимку с Малявкой. Наверное, рядом с Эсфирь время действительно имело обыкновение останавливаться, по крайней мере, переходить с быстрого бега на волочащийся шаг. Это лишь отсрочивало неизбежное, но и за это Кевин был благодарен и времени, и Эсфирь. Только не знал, какими именно словами можно эту благодарность выразить. - С тобой действительно всё просто, - сказал он, не чувствуя ни малейших сил оторваться наконец и действительно проверить тот самый пресловутый чайник. – Меркантильный и коварный деклассированный элемент… Ходячая агитация. Побольше бы таких, как ты – глядишь, жить бы стало легче. Во всяком случае, веселее.
Эсфирь Минц: - Ага! - с готовностью подтвердила Эсфирь. - Жуть стала лучше, жуть стала веселее! За картонными стенами привычно, но тем не менее увлеченно скандалили соседи, пытаясь выяснить на ком лежит вина за то, что их ребенок, замученный парнишка лет десяти, в очередной раз принес из школы двойку. Миру за стенами, в общем-то, было совершенно все равно, что творится вокруг и с ним самим, он, обретая свойства воды, приспосабливался к любой окружающей обстановке, принимал ее форму и это совершенно не мешало ему жить. Малявка резко поднялась, одним движением вывернувшись из объятий: что-что, а уворачиваться, уходить она умела в совершенстве, оставляя окружающим только гадать, как это так получилось, что вот только что была здесь, а теперь уже нет. Рассеяным жестом девушка поставила чайник на плиту и обернулась к Кевину, наконец-то поняв, что же так сильно беспокоилов нем. Эсфирь привыкла быть девочкой-призраком, силуэтом в конце улицы и ее вполне устраивала эта роль: ей никто ничего не был должен, да и она сама тоже никому не была должна. Больше того - сам факт ее существования и действий был всего лишь очередным звеном в цепи большой идеи, и звено это можно было достаточно легко заменить на любое другое. Ее самой как бы не было, а когда ты - всего лишь выполняемая тобой функция, жить намного проще. Никого не волнует, где ты находишься и что с тобой станет, никому нет дела до того, что у тебя в голове и на сердце и, в принципе, если ты однажды не вернешься из лабиринта просматривамых улиц, это обернется всего лишь заминкой в работе, поводом для лишней осторожности, но никак не трагедией. Ты несешь ответственность перед другими за свои дела, и только: в тебя не вкладывают каких-то надежд или, того хуже, чувств и эмоций, от которых все равно никакого толку нет. Максимальный срок, отведенный на любовь - одна ночь, после чего все возвращаются к делам насущным и даже и не вспоминают о том, что было. Ничего личного. Никогда. Ни с кем. И никто не виноват, ну, просто время такое, и люди такие, и "жизнь такая штука, бэйби, очень злая штука, бэйби", мы все неизлечимо больны синдромом попутчика и имеем предрасположенность к стокгольмскому синдрому. И каждому предстоит еще такое количество физической боли, что надо постараться оградить себя хотя бы от боли душевной. А то ведь и до шока недалеко, а где шок - там и аффект, а где аффект - там и сам черт не рискнет предположить, чем все закончится. Картер, слова которого она воспринимала не иначе как руководство к действию, писал - "понимаешь, что в жизнь окружающих страшно вторгаться, даже легким движеньем пера". И Эсфирь не вторгалась, понимая, что то самое расстояние в один шаг - это закон выживания в нынешних джунглях, и зачем устраивать себе лишние сложности, и быть ближе, чем допустимо табелем о рангах? Ее пугало любое неравнодушие, не касающееся непосредственно ее дела: от этого сквозило опасностью столь явной, что била она сразу по всем органам чувств, вызывая состояние, близкое к шоковому. Со своими было проще - у них, точно таких же шахматных фигурок, эти необходимые знания были прошиты в сознание, как безусловная программа действий. Они знали, когда время говорить и смеяться, а когда приходит пора отступить на тот самый шаг, изобразив на лице подобающие случаю эмоции. Какие уж там чувства - просто игра в поддавки и изображение из себя спасательного круга на строго оговоренный период. Истина из репертуара Экзюпери била по нервам своей непреложностью, а лишняя ответственность означала такое количество лишних проблем, что и думать-то не хотелось. И при общении с Кевином у нее все чаще возникало стойкое ощущение, что ему нужно не то, что она делает, а она сама. Эсфирь знала, что это чревато проблемами, но совершенно не знала, что с этим делать - да и неоткуда ей было такие знания приобретать, ей, которая собственным отчуждением дышала, как воздухом. Единственной опорой для нее была идея, пусть и частично воплощенная в конкретном человеке, и это было настолько привычно, что не было никакого желания размышлять на ту тему, что, очевидно, бывает и как-то иначе. - И тем славны подрывники режима изнутри, что не признают они стульев, а сидят токомо на полу, и именно по этому признаку их и вычисляют как внутреннего врага. - как обычно, когда Эсфирь терялась, извечное ее ехидство начинало зашкаливать за все возможные нормы. - Не пались, - назидательным тоном изрекла девушка. - ни словом, ни делом и лучше сядь на стул, мне говорили, что так удобнее. Самое время проверить практическим путем. Убрав настойку в шкаф, она разлила по кружкам уже стандартный магазинный чай - специфического вида и вкуса пойло, мало имеющее общего со своим гордым названием. - Все действительно просто, любую схему можно свести до самых базовых понятий. И совершенно ни к чему усложнять происходящее сверх меры.
Кевин: Кевин послушно поднялся с пола и забрал с батареи рубашку. К сарказму мисс Малявки он уже привык. Ни спорить с ней, ни тем более требовать к себе какого-то особого внимания он не хотел и не собирался. Достаточно того, что дают. Особенно после сегодняшнего. «Ты уже по самое нехочу вляпался в эту паутину и вырываться никакого смысла нет, - сказал он себе. – Думаешь, эта девочка не понимает, что завтра ты вернёшься к своей… работе и невесть сколько ещё человек пройдёт через твои собственные руки? Таких вот, как она. И что ты можешь? Только лишь продолжать исполнять роль «подрывника». Верное определение. Рано или поздно подрывник на своей собственной мине и подрывается. Надеюсь, что это произойдёт раньше, чем попадётся сама Малявка. Малодушно? Может быть. Но пусть это будет единственным малодушием, которое я могу себе допустить…» Он напялил на себя рубашку и сел около стола. - Усложнять? Нет, усложнять не нужно, - согласился он. – Тут и без усложнений… И незачем Эсфирь знать, что на самом деле ты о ней думаешь. Потому что это только усложнит жизнь, прежде всего для неё самой. Ты – это твои личные «тараканы», делай с ними что хочешь. Но её ты не имеешь права в это впутывать. Так что молчи и делай дело. - Не волнуйся, раньше времени не пропаду, - сказал он, глядя прямо на Эсфирь. – Всё в этом мире должно двигаться, сохраняя по возможности максимум гармонии. Значит, чем больше я буду тонуть в этом дерьме под названием «служу Великой Англии», тем больше я должен успеть выкинуть на поверхность. Так что по степени моей активности можешь смело судить о том, скольких ещё мне придётся замочить на радость начальству. Надеюсь, однажды накопится достаточно, чтобы собственноручно открутить голову кому-нибудь очень важному. Нет, торопиться не стану, оставлю «на сладкое», потому как скорее всего это будет последнее, что удастся сделать. В этом не совсем понятном рассуждении сквозило некое абсолютно философское спокойствие. Всё решено, всё выяснено, больше не о чём волноваться. Ты ведь знал, на что идёшь? Знал… Внезапная злость поднялась, как будто к пороху поднесли спичку. Он вскочил, и схватил её за плечи. - Да пойми ты наконец! Нельзя! Нельзя перестать быть человеком! Что бы ни происходило. Потому что если я соглашусь с тем, что пальцев пять, когда их четыре – я уже ничего не сделаю, я стану таким, как они! И плевать мне будет не только на тебя, на всех! Какая мне разница до того, сколько ещё человек умучают в этой проклятой стране, если я – уже не я?! И если я перестану чувствовать эту боль – это будет означать только одно: что у таких, как ты, у всех тех, кто здесь живёт, кто будет жить дальше – появился ещё один враг, которому нет до них всех дела, который будет точно так же стрелять, пытать, убивать… Хочешь, чтобы я стал таким? Хочешь? – Он едва удержался, чтобы не встряхнуть её. – Я не хочу. И не стану! Это – моя боль. И я справлюсь с ней. Если чувствуешь боль – значит, ещё живёшь – и всё… Это всё, что мне нужно. Чтобы драться с ними.
Эсфирь Минц: "Ну наконец-то!" - устала подумала Эсфирь, испытав некоторое облегчение. Нестандартные ситуации и нетипичные реакции она не выносила по роду службы, а Кевин вообще был фанатиком до того, чтобы вести себя как-нибудь эдак. Но, теперь, к счастью, правила игры и общий сценарий вступили в свою силу. И то сказать, железных людей не бывает, а провокации всегда были излюбленным коньком Малявки. К тому же, девушка достаточно часто лицезрела подобные состояния, пусть и вызванные несколько другими причинами, чтобы быть уверенной в том, что рано или поздно (а скорее всего - рано), это таки прорвется наружу с достаточно разрушительной силой и непредсказуемым эффектом. И куда безопаснее был этот прорыв здесь и сейчас. "Нет бы сбой, новизна в раскладе, Передышка в четыре дня, Не скажу - милосердья ради, Но хотя б перемены для" В кой-то веки раз она могла не согласиться со словами мистера Картера. Сюрпризов Эсфирь не ценила, с нее их на всю жизнь хватило уже теперь, в полной мере. Поэтому разыгравшуюся сцену, с собой в роли автобусного поручня, она наблюдала со стоическим спокойствием человека, видевшего все это, и не раз, причем - с разных ракурсов. И мужественно удерживала себя от ехидного желания прокомментировать каждый пункт, начиная от понятия "человек", которое звучит-то, может, и гордо, да вот только выглядит отвратительно, и заканчивая собственническим отношением к боли и наглядной демострацией способности с ней справиться. Даже на ее непритязательный вкус это было бы как-то слишком. "А сейчас в качестве финального аккорда партитуры меня надо бы душевно отправить затылком в стену... Ну, или по лицу засветить, да, такое вот тоже было..." - отстраненно подумала она, прикидывая в уме, в какую сторону уклоняться, потому как улетать в нокаут сейчас было бы абсолютным моветоном. Однако финального аккорда не последовало, что вызвало в голове Малявки беглую мысль о вреде незавершенных гештальтов и внеочередное приятное удивление. Ор за стенкой не стихал, что радовало, ибо соседи явно перешли к заключительному акту драмы с битьем тарелок, прочей утвари и друг друга, и было им явно не до прислушивания к неосмотрительно громкому разговору ближних своих. - Все сказал? Полегчало? А теперь сядь, пожалуйста, на место и займись чаем, ты, вроде, пить хотел. - интонации девушки были спокойными-спокойными, без малейших следов хоть сколько-нибудь сильных эмоций. "И ведь могу же, если хочу!" - похвалила она сама себя. Хотелось потереть плечо, но этот порыв Эсфирь сдержала, дабы не усугублять ситуацию. Отношение к физическим контактам и их последствиям, насколько она успела понять, у Кевина было столь же нестандартное, как и ко многому остальному. - Давай-ка я тебе еще раз напомню, что никто из тех, кто сейчас ведет эту войну, уже не имеет никакого значения. - она села напротив и положила ладонь на его руку. - И вряд ли так уж важно, останемся мы людьми или нет. Вспоминать все равно не будет никто, какой бы расклад дальше не выпал. Она помолчала, подыскивая слова и одновременно закуривая. - Враг в первую очередь - это мы сами, причем себе. Вот скажи мне, то, что ты сейчас говорил - ты что же, все время об этом думаешь? - Малявка приподняла брови. - Это же какой-то ментальный мазохизм. Потому что все равно некоторое количество фактов уже не зависит от тебя. Определенный фатализм разрешает многие внутренние вопросы. И живешь ты не пока чувствуешь боль, а пока способен думать, отрешившись от нее. Чувство боли - это всего лишь признак физиологического существования, эти рефлексы и у "овощей" на месте... Череда колечек отправилась в свой недолгий путь к лампочке в газетном абажуре, растаяв на полдороге. - Ты думаешь, что это - ад? Да никакой это не ад, даже не чистилище. Это всего-навсего жизнь, причем, подозреваю, не самый худший ее вариант. - она усмехнулась, и эта взрослая усмешка мало вязалась с извечными ее косичками и футболкой с каким-то детским рисунком на груди. - Говорят лихие люди... что жизнь нам дана не для того, чтоб стометровки бегать. И что-то есть помимо старта, финиша и напряжения в процессе, и вот на этом чем-то, наверное, и надо фиксировать внимание. Ну, раз уж такая засада со всех сторон и все равно сворачивать некуда. Ей бы самой, по-хорошему, следовало подумать над этими нехитрыми истинами, но для нее этот процесс беготни по замкнутому кругу не был столь мучителен. И если умом она еще могла понять, что во всем этом такого неприятного, то до восприятия это все равно не доходило. В полной мере Кевина она поймет позже - даже не на допросах, не на очных ставках, а уже в лагере, когда на смену звериному упорству, занявшему все внутреннее пространство, придет четкое осознание того, что произошло, и потрясающий коктейль из чувства утраты и вины, что тебя-то к стенке не отправили, и вот живи теперь. Думай. Оправдывает ли цель средства? Цель, на самом деле, оправдыавает только попадание в нее, но до этого осознания у Малявки еще немало времени...
Кевин: Кевин не то, чтобы успокоился, но опустился наконец до той стадии, на которой можно проконтролировать свои действия. Поэтому послушно сел и выслушал всё, что говорила Малявка. Правда, выражение у него при этом было какое-то странное, не сказать, чтоб скептическое, но очень недалеко до туда. - Знаешь, это как раз тот случай, когда я знаю, что прав я, - сказал он наконец, медленно и достаточно тихо, так что шуму за стеной его речь на этот раз совершенно не мешала. - Такое редко бывает, но всё-таки бывает. Ад… Нет, Малявка, я может и кретин, но не на столько безнадёжный, как кажется. И отличить ад от обычной жизни как-нибудь смогу. Ад ещё впереди. Вот только каждый доходит до своего личного ада разными путями и с разными мыслями. А мне как-то не хочется туда попадать, не отдавая себе отчёта в том, куда именно попал. Ну посуди сама: если я просто плюну и начну воспринимать происходящее как должное, я и не замечу, куда меня завели и по какому случаю. Просто пойду куда пошлют и буду делать то, что приказывают. Нет, уж лучше шагать в пекло с твёрдым осознанием того, куда именно шагаешь. А думать, не обращая внимания на боль… И я умею, и ты умеешь. Просто если мне однажды станет всё равно – для дела это конечно будет лучше… на некоторое время и в некоторой степени. Потому что если тебе всё равно, почему не свернуть туда, где кормят лучше? – Он обхватил ладонями чашку, сосредоточенно поглядев в её содержимое. Но тут же поднял глаза на Эсфирь. - И, кстати, если хочешь проверить, сколько я тебе синяков посадил – не стесняйся. Потому что я всё равно знаю, что синяки есть, как бы ты это ни пыталась скрыть в угоду моему дурацкому характеру. «Зачем ей это всё слушать? Мог бы и промолчать. Никак не научишься держать себя в руках. Всё норовишь на кого-то ещё навешать свои проблемы. Ну и что, лучше стало? Подозреваешь, что нет? Правильно подозреваешь, потому что стало не лучше, а хуже… Нет, своими руками перебил бы всех этих!... Ну почему вот такие девочки должны расхлёбывать ту дрянь, которую заводят взрослые дяди и тёти? Ненавижу!...» Он стиснул зубы, чувствуя, что ненавидит себя не меньше, чем своё начальство. Наверное, бесполезно было пытаться убедить Кевина в том, что какие-то там факты не зависят от него. Потому что заставить его думать иначе, чем он думает, окажется в состоянии только он сам. И то, лишь тогда, когда всеми силами будет стремиться забыть и не думать вообще ни о чём. Это ему удастся. Но однажды, много лет спустя, он очень сильно пожалеет о том, что добровольно перестал быть собой. - Бред это всё, - сказал он, невольно прислушиваясь к выкрикам, доносящимся из соседней квартиры. – Не знаю, что лучше: сосредотачиваться на процессе или не сосредотачиваться. Вот в одном ты точно права: сворачивать некуда. Да и неохота. А о чём я постоянно думаю… Ну, знаешь, это всё-таки моё дело. Буду думать. Потому что если думать перестану – фиг ты с меня какой-то пользы дождёшься. Он посмотрел на Малявку. «Может, и хорошо, что она не понимает? Да я уверен, что каждый, абсолютно каждый, кому однажды напяливают на голову чёрный мешок, оставляет после себя рану на том, кто остался. И цинизм этот у Малявки – только то, что на поверхности, защитная реакция организма. Нет на самом деле никакого цинизма. И каждый раз, когда кого-то вычёркивают из списка живых – наносят рану ей. Вот и получается, что эта девочка несёт на себе столько, сколько не выдержать и сотне людей. А ты сам ещё и добавляешь. Нет, пусть лучше считает тебя не стоящим своего внимания. Не добавляй. Что ты можешь ей дать, кроме неприятностей?» Кевин тяжело вздохнул, отодвинул чашку и положил голову на руки. Он был готов на всё ради Малявки. Но могла ли она понять, что в ней для Кевина как раз и сосредоточился образ всех тех, ради кого боролся он и ради кого боролась она сама? Проще спасать абстрактное человечество. Гораздо сложнее осознать, что это человечество сосредоточенно в каждом конкретном человеке, начиная с того, кто рядом с тобой. Кевину было плохо. И он подозревал, что это «плохо» для него закончится только вместе с жизнью. И готов был терпеть это «плохо» сколько потребуется. Хотелось просто ещё на несколько минут остаться здесь, рядом, потому что сейчас он больше всего нуждался именно в этом. Не важно, что она говорила. Важно, что говорила вообще. И к чему что-то доказывать, спорить? Важно то, что она не отворачивалась от него. А значит, можно было жить дальше и делать то, за что взялся. Нет, если бы Малявка от него отвернулась – он всё равно не отступил бы и продолжил эту борьбу. Но ему было бы несравнимо тяжелее. Вот и получается, что для полного счастья человеку надо очень мало. Сущие мелочи. Прикосновение чьей-то руки. И за это прикосновение он готов пойти в любое пекло.
Эсфирь Минц: Эсфирь со зверским выражением лица раздавила бычок в пепельнице и покачала головой. - Во-первых - синяки появляются не так вот сразу, во-вторых - не наставил, и в-третьих - вот еще делать мне больше нечего, как заниматься фиксированием и учетом собственных травм! Это при учете-то, что я ни одного угла не пропускаю. Так что одним больше, одним меньше - да какая разница-то? - она философски пожала плечами. - А вообще - я пас, - девушка примирительно подняла руки. - ты прав, это твоя голова и тебе решать, каким хламом ее забивать. Была б, как говорится, охота. Просто... Малявка с изрядной долей восхищения покосилась на стену. Вопли за ней медленно, но верно переходили на ультразвук, гармонично дополняясь звоном и грохотом. Да, вот там люди определенно о судьбах мира не задумывались, в явно тщетной попытке наладить судьбу собственную. Единственно, что девушке было несколько жаль мальца, вынужденного существовать вот под такой вот ежедневный аккомпанемент. Впрочем, Родина и так планировала вырастить из него морального калеку, так что фактором больше, фактором меньше - это ничего не меняло, если судить строго. - Во дают! Чума... - она улыбнулась. - Так вот, возвращаясь к нашим баранам, просто ты бы себя пожалел, потому как такими темпами сам себя в гроб уложишь, да еще и гвоздики вобьешь для верности. Хорош уже ладится на ту сторону Стикса. Как знать, а вдруг завтра пойдет общий сигнал для всех и мы таки выйдем на баррикады и нахрен снесем всю диктатуру, а с ней и добрую половину Старой Доброй Англии? И будет нам мир, дружба, жвачка и счастье для всех, даром... Эсфирь в красках представила себе эту картину и она показалась ей далеко не самым плохим вариантом развития событий. И то сказать - существование в рамках вечного форпоста, которому все обещают-обещают, да никак не дают сражаться в полную меру уже начало надоедать. А уж теперь-то, когда в "Свете" Б-г знает что творится, да еще и лучшая часть личного состава накрылась медным тазиком при отбивании Франта - перспективы и вовсе стали туманными-туманными. Джонни на настырные Малявкины расспросы только отмахивался и отбрехивался что, мол, у нас свое дело - у "Света" - свое, и нечего мешать воедино Б-жий дар и яичницу. Видите ли, Скрипач был убежденным пацифистом и сторонником революций мягких, интеллектуальных. Для Эсфирь, привыкшей свою правоту доказывать, пусть и не всегда успешно, собственным же кулаком, такой подход был недоступен. И даже попытки Синклера воззвать к ее логике, основываясь на плачевных результатах ее же собственных силовых мер, успеха не имели. Малявке хотелось на баррикады. Хотя она подозревала в глубине души, что весь романтический ореол, который она вкладывала в это понятие, на проверку окажется фуфелом, под которым явственно проступит чужая кровь и обломки надежд. Но так как чужая кровь и обломки этих самых надежд и так были в ее нынешней жизни на каждом шагу, особенной погоды это осознание не делало: уж ежели никуда не уйти от грызни, так лучше, чтобы не только нас, но и мы тоже. И еще бабушка надвое сказала, что поражение так уж гарантировано. - А мы бы могли, между прочим... Ну, хоть попытаться, что ли! А то сидишь тут, сидишь, как идиот, и дел много, слов - еще больше, но чего-то особенных перспектив нету! - она обиженно нахмурилась. - Как на мой вкус, то если уж помирать под танком - то с гранатой, а не за здорово живешь. Ой-ой, здравствуй, когнитивный диссонанс. - Эсфирь положила голову на стол. - Вот же засада, и жить охота, и Родину жалко, и помереть при этом хочется тоже с пафосом и славой... Скрипач говорит, что это у меня возрастное и пройдет. В этом плане Малявка, существо довольно благоразумное, Синклеру доверяла, но время тянулось уж больно медленно, дури в голове меньше не становилось, да и выяснить для себя, чего же все-таки хочется сильнее прочего, она пока не могла. Сипло потребовал внимания телефон. Эсфирь выждала положенные четыре сигнала - свидетельство, что в квартире только свои, и сняла трубку, немедленно просияв, так как оказалось, что звонил Скрипач. - У, кого я слышу! Ага, ага, уже у меня. - она взяла распечатку, принесенную Кевином. - Самое удивительное, что каникулы таки будут спокойными. Ну, то есть вообще ничего... - далее следовало длительное молчание, в процессе которого улыбка с лица Эсфирь исчезла бесследно, уступив место удивлению, кажется, крайней степени. - Чего?! Не, ну я его понимаю, но я-то тут причем?! И думать забудь!.. А Остин чего?.. Ну вы, блин, даете. Может, еще и без меня меня жените, а, деятели?! Ну не хочу я... Ай, ди цунг зол дир опфалн*... Чего-чего! Купи себе кота, блин, уравновесь свою природу! - с этими словами Малявка очень недобро покосилась на трубку, испускавшую короткие гудки - очевидно, на том конце провода сочли разговор оконченым. - Так, - она посмотрела на Кевина и, сунув в зубы сигарету, закатала рукава. - Я сейчас некоторое время буду злиться, а ты не обращай внимания. И, повернувшись к раковине, девушка принялась ожесточенно оттирать сковородку, бубня себе под нос неразборчивые из-за папиросы и того, что произносились они на идиш, ругательства. _____________________________________________________________________________ *ди цунг зол дир опфалн (идиш) - чтоб у тебя язык отвалился
Кевин: Пожалуй, из всех комментариев Эсфирь самым действенным было: «сидишь, как идиот». Почему-то сия «сентенция» заставила вникнуть в суть происходящего и Кевин поднял голову, прислушиваясь к телефонному разговору. Судя по реакции Малявки, ничего особо поздравительного ей не сообщили. «Блин! Вот то, что идиот – это факт! Всё, лимит исчерпан. Эсфирь права, какой из меня, ко всем этим, революционер? – Может, Малявка ничего такого и не имела в виду, но Кевину стало в очередной раз стыдно за собственную слабость. – Разнюнился, ещё бы с повинной пошёл: «Лучше расстреляйте, мне жизнь не мила!» Высказав самому себе пожелание в следующий раз сперва подумать, а потом уже нести свои помои на голову другому, Кевин крепко призадумался. Лезть сейчас к Малявке с извинениями было ну совершенно неправильным. У неё и без его драгоценной персоны куча проблем, большинство которых он даже мельком не подозревает. Это же надо было какому-то кретину сказать, что если выговоришься – становится легче! Ага, только кому легче? Папе римскому? Ну разве что… Прислушиваясь к ругательствам Эсфирь, Кевин рассеянно возил по столешнице какую-то мусорину, размышляя, что лучше сделать: встать и уйти, спросить, что случилось или придумать что-нибудь более оригинальное? Так ничего и не надумав, он подождал, пока поток ругательств начнёт иссякать и действительно встал. Но вместо того, чтобы тихо убраться, подошёл к Эсфирь. - Научишь как-нибудь, после революции? – спросил он. – Больно хорошо звучит. Так что охота присоединиться, но на беду язык уж сильно ни на какие знакомые не похож. «Вот сейчас нас пошлют и мы спокойно, с чувством исполненного долга, пойдём себе, откуда пришли, - с некоторым сарказмом подумал он, потому что именно сейчас уходить совершенно не хотелось. – А что я хочу? Я ведь даже ничего о ней не знаю. Знаю только, что можно вот так ввалиться, наговорить с три короба, получить сдачи – и отвалить в сторону. Ну, сейчас дырки латать уже поздновато». - Может, я останусь пока? – спросил он неожиданно для самого себя. – Если, конечно, у тебя нет более блестящих планов. – Он покосился на телефон. – Обещаю: больше ты от меня ни слова этих всех хныканий не услышишь. Вообще.
Эсфирь Минц: - У идиша древнегерманские корни, - рассеяно сообщила Эсфирь, с обреченным лицом глядя на сковородку. - "куш мир ин тохес" - этого вполне хватит для полного счастья в познании еврейских ругательств. А что оно означает лучше и не задумывайся... Думала она сейчас исключительно о том, чтобы при помощи этой нехитрой кухонной утвари разбить собственную дурную голову. Разозлилась она здорово, но больше на себя, потому как новости, принесенные Скрипачом, были прямым результатом ее собственных действий. "Довыпендривалась, доумничалась! Выше гор, блин, и круче яиц! Жри вот теперь, не обляпайся, а лучше закажи себе уютный модный гроб!" Джонни, со свойственной ему непосредственной безапелляционностью известил девушку о том, что один из региональных связных уходит под воду без всплеска, потому как наконец-то сообразил, что у него семья, дети и нежно любимая кошка. А работа, вестимо, простаивать не должна, поэтому Малявке полагалось пищать от восторга и прыгать до потолка от осознания, что через месяц ее переводят на регионы. Эсфирь уже пару раз работала на подмене и ощущения у нее остались самые мерзейшие - Англия была страной немаленькой, а дела региональщиков не ограничивались пределами одной "Иглы", с двумя ее филиалами... Не было у девушки не малейшего желания большую часть своего времени проводить в пути, на перманентном стреме, рискуя собственной ошибкой подставить уже не одну организацию и сорвать глобальные планы. К тому же - региональные связные все как один бодрым шагом шли под расстрел, а Малявка питала тайную надежду в случае чего отделаться все-таки лагерем, поскольку из лагеря чисто гипотетически можно было сделать деру, а вот от расстрельной стенки особенно-то и не побегаешь. То есть побегаешь, но недолго... Осознав весь масштаб трагедии, Малявка с силой бухнула сковородку на полку и порадовалась, что в квартире есть хоть кто-то, кроме нее - на горизонте сознания возникал непоследовательная ввиду желания жить мысль о "золотом уколе", но в присутствии Кевина она, конечно же, ширяться бы не стала. - У меня этих планов, - посетовала Эсфирь, - как собак нерезаных! Например, можно взять обрез и уйти с обрезом в лес. И там устраивать веселые охоты на обитателей карантинной зоны, а так же на тамошних вертухаев... Можно, - она изобразила официальный тон. - пойти с повинной в родимые органы и даже получить за это чего-нибудь хорошее, а не заоблачных люлей... Можно пристрелить Скрипача собственными руками, чтобы потом, когда его угрохают за великие свершения, не мучаться совестью, мол, не сберегла. А можно... Эсфирь развернулась и достав с полки настойку, одним движением выбила из бутылки пробку. После чего с самым обреченным видом выдохнула и сделала глоток. Дыхание перехватило мгновенно и еще с полминуты девушка пыталась возобновить вентилляцию собственных легких, прислонившись к стенке, после чего сделала большие глаза и отставила бутылку от греха подальше. - Охренеть - не встать! Слушай, эта дрянь шибает круче винта, честное слово! Ну что, - она выпрямилась и посмотрела на Кевина относительно ясным взором. - будем таки обмывать всесторонне плохие новости под сетование на злодейскую судьбу, или есть какие-то более конструктивные предложения?
Кевин: Похоже, на сегодня было уже достаточно. При чём с них обоих. Расспрашивать Малявку и дальше он не стал бы ни под каким видом. Кевин уже усвоил, что знать ему нужно как можно меньше, чтобы в случае чего и выдавать было нечего. Поэтому он просто и весьма услужливо на всякий случай поддержал девушку под локоть, пока она изощрялась в садизме над своей собственной персоной. - Если в новостях есть что-то, что желательно знать мне – лучше сделай это сразу, - посоветовал он. – Если нет – тогда вспомни, что мы, по твоим же собственным словам, давно уже ходим в кандидатах к расстрельной стенке и терять, вроде как, всё равно уже нечего. Натурально хотелось сгрести её в охапку и больше уже не отпускать. И пусть хоть весь мир рухнет прямо у них на глазах – какая разница? А разница была, потому что они свой круг ещё до конца не дошли, даже не начинали толком. И нужно было успеть сделать слишком многое, а личные привязанности, как сегодня наглядно продемонстрировал мистер Соринсон, делу только вредят. И не стал бы Кевин даже пытаться доказать Эсфирь, что для него его личная привязанность к ней – единственный способ удержаться и не скатиться раньше времени. Потому что в отличие от мистера Соринсона, ему приходится играть на территории врага и самому прикидываться врагом. Очень некстати лезла в голову сказочка о том, как два друга попали на планету, жители которой могли читать мысли и принимать вид любого человека. И вот эти коварные и нехорошие во всех отношениях жители решили разлучить двоих друзей, превратились все в одного из этих двоих и стали наперебой расхваливать планету. И тогда второй подумал: «Но ведь образ мыслей у моего друга совсем другой, значит, я его найду по образу мыслей». Испуганные жители, поняв, о чём он подумал, тот час решили все как один думать, как его друг. Но как только они стали думать по другому, они и сами изменились. И стали добрыми и хорошими… «Бред, - убеждённо подумал Кевин. – Но бред вполне жизненный. И если ты начнёшь думать, как твои «коллеги» - ты станешь таким, как они. Только что не добрым и не хорошим… Разве нет?» Ничего этого он вслух не сказал, решив, что уже хватит забивать голову Малявки своими бреднями. Вместо этого он поцеловал её в висок и серьёзно посмотрел в глаза. - Как насчёт того, чтобы вернуться к более привычным планам? Здесь так тепло, рядом с тобой… - «И каждая встреча может оказаться последней», - добавил он про себя. Но вслух лишь напомнил: - Мне утром возвращаться и пудрить мозги моим коллегам. Тебе… Судя по всему, забот ещё и побольше. Но немного времени ещё есть.
Эсфирь Минц: - Да нет, мои исключительно проблемы... - Малявка кисло улыбнулась. - К тебе это относится только тем боком, что, возможно, чере месяц-полтора на другого связного перекинут. Но это все лирика... С внезапным приступом отвращения к окружающей реальности, она оглядела помещение: типовую, рассохшуюся мебель, которую невозможно было отмыть от копоти даже при большом желании, стопку пожелтевших газет в углу, кран, периодически изрыгающий из своих недр ржавую, с металлическим привкусом воду, серый, растрескавшийся потолок... Тоску это нагоняло тем более всеобъемлющую, что за всю свою жизнь Эсфирь не могла припомнить обстановки, хоть сколько-нибудь отличной от этой. Дома, в Ливерпуле, все было точно так же - разве что чище, да отец стоически сопротивлялся попыткам супруги вести какие-то подшивки популярной периодики. И надо всем, что она знала и видела витал извечный, непобедимый запах застоявшегося воздуха, пыли, порошка от тараканов и тления... Этим тлением, казалось, пропахла вся страна, им несло из каеных зданий, из дверных проемов чужих квартир, из мертвых провалов акрытого метрополитена, его приносил с Темзы промозглый, пробирающий до костей ветер. И даже в обреченности не было никакой новизны - ее печать лежала на лице каждого случайного прохожего. Снег, покрывший тонким слоем вечерние тротуары - и тот каким-то образом, как казалось Малявке, был связан с тем, что все уже решено и расписано, а что не хочется - ну, так это твои личные проблемы. - Чертов город. - резюмировала она, - Ты когда в Ливерпуле последний раз был? Наши передали, что на Эбби-роуд стены заштукатурили... Видите ли, подобное проявление эмоций и обожания не соответствует истино английскому духу и там могли оставлять свои записи иностранные шпионы! - в голосе девушки послышалось самое искреннее презрение и к шпионам, и к истинно английскому духу. - Сволочи. Свою же историю... Потом они объявят, наверное, что до Типперери рукой подать. А самым чудовищным было ощущение этой всеобщей разобщенности, тем более, что была она жизненно необходимой. Можно было быть рядом, но ни в коем случае - вместе. Впрочем, иначе нынешнее поколение уже и не умело - время оставило им только смутные догадки, что надо бы, по-хорошему, как-то иначе. Аристотель говорил, что город - это единство непохожих, но Лондон, каким его видела Малявка, был одиночеством одинаковых. Типовые лица типовых людей, в головах которых типовые мысли и типовые желания. Да здравствует уравниловка. Впрочем, по здравому разумению приходилось признать, что кое в чем единство все же есть. Сила - в единстве. Единство - в страхе. Страх - в разобщенности, и в ней же - безопасность. Порочный круг истории, усеянный граблями. - Не хочу я к стенке. - призналась она. - Я вообще много куда не хочу, но вот туда - особенно. Боюсь, там слишком неинтересно. Вот так вот... - она отступила на шаг и развела руками. И это тоже был парадокс времени и пространства: если еще было более-менее понятно, чего не хочется, то с "хочется" возникали серьезные системные сбои. Того, на что можно было бы согласиться без чувства омерзения, в пределах досягаемости не виделось, а полумеры в пятнадцать лет не признаются. Эсфирь не знала, чего она хочет и чего ждет - все вокруг настолько напоминало плохо организованную фантасмагорию, что в ней даже задумываться над чем-то серьезно не представлялось возможным. Малявка предпочитала не думать и не запоминать - вариантов не было все равно. - Более привычный план? - она с третьей попытки изобразила на лице некоторый энтузиам. - Хорошо бы, но нету. Только винт могу сварить, но это до-о-олго. Слушай, - в глазах Эсфирь появились намеки на некоторый мыслительный процесс. - А вот чего бы ты от этой жизни хотел, если отбросить в сторону обстановку и представить, что она нормальная?
Кевин: Насчёт другого связного – это Кевину не понравилось, при чём не понравилось горячо и категорически. Фаталистом он не был, но почему-то очень чётко себе представлял, что «другой связной» непременно будет концом этой недолгой пьесы. Словно Малявка была его собственной гарантией продержаться как можно дольше. А может, если уж рассуждать здраво, она просто достаточно хорошо знала его. Естественно, на столько, на сколько вообще можно было кого-то знать. А он в свою очередь примерно представлял, что ожидать от неё. Тоже приблизительно, но всё же немного яснее, чем с любым другим человеком. И этот пресловутый «любой другой человек» не вызывал у Кевина никакого доверия. Собственно, так оно и будет и предчувствие Кевина сбудется на сто процентов. Чуть позже. И человек действительно окажется недостаточно надёжным, и обстоятельства к тому моменту уже покатятся слишком предсказуемо, чтобы успеть хоть что-то в них изменить. А пока Кевин решил свои мысли на тему других связных не озвучивать, тем более что сам несколько минут назад пообещал больше сопли не разводить. Поэтому переключился на следующую проблему. Но в Ливерпуле Кевин не был с тех пор, как встретился с Эсфирь. - Давно не ездил, - признал он без особого энтузиазма. – Родители пару раз открытки присылали… Ну, замалёвывание собственной истории – обычный процесс, если страна оказывается в дерьме. Надо же хоть как-то защищаться от вопросов типа: «почему раньше было лучше, чем теперь?» Очень не хотелось развивать мысли о стенках. Было больно себе представить, что однажды они там очутятся. И даже по отдельности, так что пожать друг другу руки напоследок не дадут. Но Эсфирь кстати перевела разговор на другую тему. - Ты будешь смеяться, - скала он, глядя в глаза Малявке. – Но если бы этот мир вдруг стал нормальным, я бы хотел просто жить, нормальной обычной жизнью. Завести семью. – Он сел, размышляя, не стоит ли снова поставить чайник и напоить Эсфирь чем-нибудь для разбавки той гадости, которую она «дегустировала». – Может быть, вернулся бы к гонкам, но это вряд ли, - честно признался он. – Пока ты один – рисковать можно. То есть, риск есть всегда и везде, даже в очень мирной жизни. Но когда ты сидишь за рулём на скорости в 150 миль в час – это уже откровенное искушение судьбы. У меня один друг погиб, не успел вписаться в поворот. Осталась жена и двое ребятишек. Глупо вот так погибать. – Он машинально почесал плечо, на месте глубокого рубца, оставленного какой-то арматурой, которую снёс его Ниссан. – Нет, если уж жить нормально – нужно быть кем-то другим. А вот кем – не представляю. Разве что, податься в юристы. Всё-таки не зря же я с отличием отучился. Было как-то печально от осознания того, что все эти фантазии останутся фантазиями, потому что не особенно верилось в победу их правого дела. Может, победа и будет, только он до неё вряд ли доживёт. - Вот интересно, а какая бы из тебя получилась мама? – спросил он, косясь на Малявку и чувствуя, что сам не знает, в шутку это спрашивает, или серьёзно. – Ну, если бы такое чудо свершилось, жизнь бы наладилась, Сатлера заела совесть и он сам, без посторонней помощи, повесился в собственном туалете, а все, кто устроил бардак в этой стране, передохли бы от какого-нибудь вируса, не забыв при этом передать свою власть в нормальные руки. И ты смогла бы завести семью… Или у тебя другие планы на мирную жизнь?
полная версия страницы