Форум » Glimpses of the past » «Кнут и пряник» осень 2017 года. Здание службы Государственной Безопасности. » Ответить
«Кнут и пряник» осень 2017 года. Здание службы Государственной Безопасности.
Fate: 24 ноября 2017 года. Допрос Кевина Макнамары. Стадия «пряника» после того, как «кнут» оказался бесплодным. Действующие лица: Кевин Макгвайер, сотрудник "Пальца" Кетрин Вейс.
Ответов - 36, стр:
1 2 All
Memory: Сотрудник "Пальца" Кетрин Вейс Сказать, что Кетрин пребывала в отвратительном расположении духа, значит не сказать ничего. Сегодня ее разбудил (в полседьмого утра!) звонок из ведомства с требованием к восьми быть на рабочем месте – и это при том, что ее отпуск, связанный с производственной травмой, заканчивался только недели через три. Ни физически, ни морально, Кет не была готова вернуться к работе. Все начиналось как самое обычное рядовое задание – замешочить остатки диссидентской группы – юных экстремистов из боевого крыла «Штыка», которые ушли во время первого ареста, а теперь, по сведениям снова собрались вместе, давая ГБ прекрасный повод прихлопнуть их одним легким движением: тихо, мирно, буднично. Но подростки вдруг решили, что им удастся отстреляться и уйти. Большая ошибка с их стороны – все равно бежать не удалось никому, несколько были убиты на месте, остальные отправились по адресу, и можно было быть уверенными, что поблажек им не будет. Кетрин же тогда чудом осталась жива. Месяц в ведомственной клинике, потом еще два дома для реабилитации – и даже это оказывается слишком большая роскошь для сотрудника госбеза. И вот теперь, знакомясь с заданием, она готова была закатить скандал самому Криди, высказав ему в лицо, что она думает о методах работы аналитического отдела, который решил, что она сможет разговорить Кевина, который упорно молчи на допросах. Они еще додумались намекать ей, что его предательство – ее личный недосмотр. Бред! В ее обязанности входило только обучение новичка, а проверки на профпригодность были делом того самого аналитического отдела. Отшвырнув бумаги, она встала – пора вниз. Кет никогда не любила вести допросы, но обрабатывая незнакомых людей ей хотя бы удавалось абстрагироваться и выполнять свою работу на автомате… Прихрамывая и опираясь на трость, Кетрин подошла к зеркалу и взглянула на свое отражение – черты лица заострились, нездоровый блеск в глазах; остриженные пару месяцев назад почти под ноль волосы успели немного отрасти и теперь завивались мелкими кудряшками. Синяки и ссадины успели зажить, а повязку на ноге скрывали широкие брюки. «Тоже мне, первая красавица ведомства!» - С жестокой иронией подумала женщина, отворачиваясь от уродины в зеркале. Конечно, она понимала, что волосы отрастут, бледность пройдет, но вот к оперативной работе ей уже точно не вернуться – пусть со временем она и перестанет хромать, ее травма не совместима с нормативами физических нагрузок оперативника. Скорее всего ее переведут к аналитикам – не самое заманчивое предложение для такой женщины, как она, но придется смириться. И вновь серые стены бесконечно длинного коридора с дверями по обоим сторонам. А за одной из этих дверей – Кевин Макнамара: предатель, бывший коллега и несостоявшийся любовник. И она должна добиться от него ответов на вопросы, на которые он не пожелал отвечать даже под пытками. «И чем только они думают?»
Кевин: Большую часть времени он просто лежал на полу камеры. Точнее сказать, большую часть того времени, в которое его никто не трогал. А подобного времени Кевину оставляли очень мало. Допросы следовали один за другим, палачи просто сменяли друг друга. Но его всё ещё умудрялись держать на той грани, когда он мог ощущать всё, что с ним делали и не давали отключиться надолго. И каждый раз ему находили возможность напомнить, что «это только начало»… Кевин верил. Хотя несколько дней назад, после того, как его заперли в камере с тремя уголовниками, ему казалось, что худшего просто невозможно придумать. Оказалось – вполне возможно. Да всё, что сейчас происходило с ним, было вполне предсказуемо и даже подчинялось своей извращённой логике. Перевернуться на спину не было возможности, потому что на спине не было живого места. Он думал о том, что нужно хотя бы передвинуться, чтобы как-то по другому положить руки. Сколько часов длился последний допрос – Кевин и приблизительно не мог понять, но всё это время он провисел на руках и теперь, отходя помаленьку от онемения, кисти начинали болеть всё сильнее. Нужно было чуть повернуться, чтобы не давить на свои собственные руки своим же весом. Но решиться на это Кевин никак не мог. Он периодически забывался и ему казалось, что он встаёт и пересаживается к стене. И при этом почему-то было очень холодно. Его била дрожь. Каждый раз ему казалось в коротком забытьи, что он добирался до стены – и от этого должно было стать легче… Но он открывал глаза и понимал, что всё так же лежит посреди камеры. И на него снова и снова находило отчаяние. Впрочем, отчаяние стало его постоянным состоянием. Просто периодически отчаяние становилось таким невыносимым, что Кевин начинал плакать и ему хотелось только одного: чтобы он прямо сейчас, здесь, умер. И тогда, когда за ним придут в следующий раз, ему уже будет всё равно… Передышка на этот раз затянулась и, как ни странно, Кевину удалось слегка успокоиться. Только холод и боль сильно донимали. «А чего ты хотел?» Эта мысль прозвучала достаточно осознанно. Прикусив и без того распухшую губу, Кевин чуть приподнял голову. До стены было не так и далеко. Он попытался вытащить из-под себя руку и это с некоторым усилием получилось. Опершись на локоть, он вынужден был тут же снова опуститься на пол. Боль пронзила руку от плеча до кисти. Либо у него была сломана рука, либо это всего лишь последствие стараний его бывших коллег, любящих наносить удары резиновой дубинкой именно по локтям. Пришлось повернуться на плечо и из такого положения кое-как приподняться… Дальше дело пошло легче и через некоторое время ему удалось добраться-таки до стены и привалиться плечом к холодной твёрдой поверхности. Нельзя сказать, что ушла боль, но почему-то в сидячем положении Кевин почувствовал себя немного лучше. И тут щёлкнул замок в двери. Этот не очень громкий звук каждый раз отдавался подобно грому. Кевин вздрогнул, но заставил себя не поворачиваться и не смотреть на того, кто вошёл. Какая ему разница? Он уже начал привыкать не различать лиц. Ему совершенно всё равно…
Memory: Сотрудник "Пальца" Кетрин Вейс Кетрин никогда не присутствовала на такой стадии обработки человека – для подобных случаев были свои специалисты, которых выбирали очень тщательно, проверяя длинный список параметров личностных характеристик. А еще это всегда были мужчины. Как оказалось, не всегда… Хотя, случай, судя по всему, был на самом деле необычный, раз уж позвали ее. Войдя в камеру, она едва сдержала возглас изумления и отвращения работой своих сотрудников. Кевина едва можно было узнать. «И что они хотят, чтобы я сделала?» - Никаких точных инструкций ей не давали, просто всучили досье, из которого она выяснила, что Макнамара довольно долго успешно морочил головы сотрудникам, снабжая диссидентов нужной информацией. Еще она выяснила, что имела место некая Эсфирь Минц, побывавшая в их ведомстве, связная из «Иглы», которой он и передавал информацию. – «Пытали его уже и без меня основательно». Сделав несколько шагов, она вернулась к двери и попросила охрану принести аптечку. Затем, медленно подошла к умывальнику и намочила под ледяной водой носовой платок. Трость осталась в коридоре, так что передвигалась Кетрин крайне неуклюже – нога все еще болела, особенно с такими нагрузками, а обезболивающие – на него женщина всегда реагировала не совсем адекватно, так что старалась воздерживаться от употребления, пока возможно. Сев рядом с Кевином, она, стараясь прикасаться как можно менее безболезненно для него, заставила его повернуться лицом и стала аккуратно вытирать запекшуюся кровь. - И до чего ты себя довел. Глупая горячая голова! Кому нужно твое геройство?! – Она не обвиняла, ей было искренне жаль молодого человека; в ее голосе звучала легкая укоризна – так же она говорила бы с братом, соверши тот какую-то глупость (естественно мелкую).
Кевин: Кевин и не пытался сдерживать дрожь, когда к нему прикасались. Как раз геройствовать у него не было ни желания, ни сил. С того момента, как его вытащили из камеры с уголовниками, он просто молчал, на сколько это было возможно. А если становилось невозможно – кричал. Но ничего членораздельного от него больше не слышали. Сперва он даже не стал вглядываться в лицо того, кто на этот раз пришёл с ним «разговаривать». Хотя, сопротивляться прикосновению не стал. По опыту знал, что это абсолютно бесполезно. То есть, сопротивляться вообще тут было возможно, но это ни в малейшей степени не останавливало его мучителей, а только лишало последних сил его самого. Но на этот раз прикосновение не причинило особой боли. Наоборот, даже принесло некоторое подобие облегчения, когда холодная мокрая ткань коснулась его лица. И Кевин поневоле наконец обратил внимание на того, кто опустился на пол рядом с ним. Эту девушку он явно знал. Хотя выглядела она как-то необычно. Совсем не так, как по его мнению она должна была выглядеть. И он не смог вспомнить её имени. Впрочем, он старался вообще не вспоминать никаких имён, чтобы случайно не произнести вслух. Кевин разглядывал короткие кудряшки мисс Вейс и чувствовал, что никак не может оценить ситуацию. Словно происходило что-то совершенно фантастическое. Девушка выглядела какой-то измученной. Ну, или по крайней мере, уставшей. И вместо того, чтобы что-то с него требовать, она вроде даже проявляла сочувствие. Хотя, сочувствие здесь мало чего стоило, в этом Кевин уже убедился. Сочувствовать тебе вполне могут, но при этом не избавят от очередной пытки. Но то было напускное сочувствие, скорее даже издевательское. А никакой издёвки в сидящей рядом мисс Вейс он не чувствовал. И тут ему пришло в голову: «А вдруг её тоже арестовали? И она здесь такая же заключённая, как и он?» Но нелепость мысли оказалась слишком очевидной. Заключённым не дают свободно общаться друг с другом. Тем более, друг за другом ухаживать. И он не мог прийти к Малявке, принести ей воды или хоть как-то избавить от того, что делали с ней… Он прикрыл глаза, чувствуя, что снова наворачиваются слёзы, от бессилия что-то изменить. А потом, чтобы отвлечься, стал думать о той девушке, которая сейчас была рядом с ним. Он научился обращать внимание на мелочи, поэтому вспомнил шаги мисс Вейс, когда она вошла в камеру вслед за скрипом замка и потом снова подходила к двери, что-то кому-то говорила… В её походке тоже было нечто необычное и, на сколько он помнил, ей совершенно несвойственное. Почему-то Кевин сам проникся к ней сочувствием, словно пережитая боль заставляла острее ощущать боль другого человека. Поэтому, продолжая разглядывать её осунувшееся лицо и короткие рыжие завитки волос, он сказал: - Неважно выглядишь… Кто тебя так? Голос в конце фраз сходил на едва слышный шёпот, но у него просто не хватало воздуха в лёгких, чтобы нормально закончить фразу. И в камере было достаточно тихо, чтобы не терялся ни малейший звук. Кевин и сам не заметил, что заговорил, впервые с того момента, как начались интенсивные допросы.
Memory: Сотрудник "Пальца" Кетрин Вейс - Диссиденты меня так. – Отмахнулась Кет, успев заметить едва проявившуюся реакцию Кевина на это «волшебное слово». Никакая камера, никакой наблюдатель за стенкой этого не мог заметить – больше было похоже, словно она уловила непроизвольное расширение зрачков под его опущенными веками. – Но тебе лучше пока помолчать. Шаги в коридоре заставили женщину встать и подойти к двери. Охранник, как и было велено принес аптечку, только вот у Кетрин было к нему еще одно маленькое задание. И ее не волновало мнение коллег – если они будут продолжать в том же духе еще несколько дней, то выколачивать ответ будет не из кого. И пусть ее благие намерения окажутся для Макнамары медвежьей услугой, поступить по-другому она не могла. Вернувшись к мужчине, она снова опустилась на бетонный пол. В голове почему-то застряла мысль о том, что как ей повезло, что не она занимается этой грязной работой на постоянной основе. - Ладно, давай закончим с твоим лицом, а потом займемся руками. Будет не слишком приятно, но ты уж потерпи. – Она понимала, как абсурдно звучат сейчас ее слова, после всего, через что ему пришлось пройти, но она должна была что-то говорить, а потому говорила то, что говорила обычно в таких случаях. Открыв аптечку, она вплотную занялась физиономией Кевина, так что минут через десять та таки начала приобретать человеческий вид. - Ну вот, уже намного лучше, по крайней мере внешне и с точки зрения гигиены. – Она поморщилась. – Как же мне надоел запах лекарств! Казалось все происходит не в тюремной камере, а в тихой гостиной, мирно потрескивает огонь в камине, а Кетрин помогает другу, ввязавшемуся в уличную потасовку, зализывать раны.
Кевин: Слово «диссиденты» резануло по слуху, но Кевин уже приучил себя спокойной на него реагировать. Однако, ответ на вопрос заставил его задуматься и даже сделать определённые выводы. Но вместо выводов он произнёс только, через солидную паузу: - Диссиденты? А, ну да… Сочувствую… Способность соображать возвращалась быстро. Пока возвращалась. Кевин не понимал, к добру это или к худу, но теперь смотрел на мисс Вейс вполне осмысленно. А может, дело было в том, что она вытерла с его лица кровь и чисто внешне он стал больше походить на человека. Он попытался поднять ту руку, которая не казалась ему сломанной, чтобы потрогать наконец нос. Вот ещё одна выдающаяся во всех отношениях часть человеческого тела, не бить по которой наверное считается дурным тоном. Вообще, на человеческом теле очень много мест, куда можно бить, даже не затрачивая особенных усилий, но чтобы при этом было очень и очень больно. Кевин просто не задумывался до того, как сам попал в застенок «Пальца», какая оказывается это тонкая и даже в чём-то изящная наука – нанести удар так, чтобы подарить максимум ощущений, но при этом не убить и даже не сильно покалечить, потому что нужно как можно дольше растягивать «удовольствие»… Не сломанная рука всё равно слушалась плохо. Но хотя бы вообще поднималась. Он с некоторым удивлением посмотрел на след от ожога, тянущийся по внутренней стороне от кисти до локтя. Потом вспомнил, как получил этот совсем свежий ожог и почему-то очень расстроился. «Сколько можно!... Я не выдержу. Зачем она здесь? Что дальше?…» Присутствие мисс Вейс сулило некий новый виток в дознании. Если она пришла его допрашивать – тот факт, что она ещё не начала задавать вопросы – ровным счётом ничего не значил. И она ведь была такая правильная и целеустремлённая, на сколько помнил Кевин. Конечно, она знает какие-то ещё способы заставить его страдать. А может, всё-таки она пришла за чем-то другим? «За чем? Что за ерунда…» Кевин попытался повернуться, чтобы сесть спиной к стене. И снова умудрился опереться на сломанную руку. Всхлипнув, он всё же довёл маневр до конца. Не сказать, чтобы стало намного лучше, но теперь он мог свободно вытянуть ноги. Так хотелось поверить, что хотя бы эта девушка не станет издеваться над ним… - Как думаешь… Долго ещё? – спросил он, не особенно надеясь, что она поймёт суть его вопроса.
Memory: Сотрудник «Пальца» Кетрин Вейс В ответ на заданный вопрос, Кетрин только покачала головой. Вопрос был риторическим, и Кевин не мог не понимать этого. Пытки закончатся тогда, когда он согласиться рассказать все, когда сдастся, сломается, покориться неминуемому. - Это только от тебя зависит. – Грустно произнесла она. Оценив, что с лицом мужчины она уже ничего сделать больше не сможет, Кет опустила глаза на его руки. Хотелась выругаться. Судя по его поведению, одна рука была сломана, но не наложить шину, ни даже банально перевязать ее женщина не имела права. Оставалось только промыть раны. Она поймала себя на мысли, что у Кевина красивые руки, особенно если привести их в порядок, позволить синякам, порезам и ссадинам зажить. Эти руки могли быть сильными, и нежными... наверное... Ей уже этого не узнать, возможно никому уже не узнать... В коридоре снова послышались шаги. Молодая женщина встала, отметив, что на этот раз боль в ноге отозвалась раза в два сильнее, чем в предыдущий, и медленно подошла к двери, а потом вернулась, неся в руках кружку, наполненную чем-то по виду и по запаху больше всего напоминающему обыкновенный бульон. Снова сев рядом с Кевином, она протянула ему чашку, продолжая поддерживать ее одной рукой, на всякий случай. - Выпей. – Ее тон не допускал возражений, хотя голоса она не поднимала – сказывалась привычка воспитания младшего брата, особенно когда он болел и из-за жара не хотел ничего есть.
Кевин: Пальцам более-менее вернулась способность гнуться и они даже могли удержать кружку. Кевин подчинился, потому что сопротивляться мисс Вейс ему совершенно не хотелось. И потому, что постоянно хотелось пить. К тому же, бульон был тёплый, а Кевина холод сейчас донимал не меньше, чем боль. Забота мисс Вейс сейчас делала только хуже, а отнюдь не лучше и это понимали и она, и Кевин. Но возможно, нужно иметь более устремлённую волю, чтобы отказываться от этой самой заботы ради того, чтобы ослабеть ещё сильнее и в конечном итоге сократить свои мучения хоть на какой-то небольшой срок. С некоторым трудом, но он всё же выпил всё, что она ему дала. И посмотрел на девушку. Мисс Вейс пришла сюда, чтобы допрашивать его – это Кевин просто знал, как неоспоримый факт. И почему-то был уверен, что всё это ей очень не нравится. Но она будет делать то, что сказали. И для себя самой она поступала вполне логично, делая попытки привести его хоть в подобие некоего относительного порядка, чтобы с ним легче было разговаривать. Но мог ли он в чём-то её винить? Мисс Кетрин Вейс сама была жертвой той системы, которой служила. Хотя… О системе Кевин сейчас думал меньше всего. На то, чтобы думать о столь отвлечённых и сложных материях, как мироустройство, нужно быть в более подходящем состоянии. А он просто страдал от холода и боли и после многодневных допросов и пыток смотрел на человека, неожиданно оказавшего ему простое человеческое участие, не испытывая никаких отрицательных чувств. Мисс Вейс сама была ранена и явно страдала. Это было видно по её походке. И она не виновата в том, что оказалась по другую сторону «баррикады». Хотя, Кевин не мог не содрогнуться от мысли, что если бы эта девушка была по одну сторону с ним, она скорее всего разделяла бы с ним все его мытарства, возможно, вообще сидела бы в соседней камере. Нет уж, лучше ей оставаться там, где она есть. - Ты… хоть попроси, чтоб тебе стул принесли, - сказал он, опустив все остальные размышления. – Тяжело же… на полу сидеть. Холодно. Сильно нога болит? Проще было обращать внимание на её трудности, чем думать о своих. Хотя, чисто по человечески, он действительно ей сочувствовал. Сам не знал, почему. Может, такое было настроение.
Memory: Сотрудник «Пальца» Кетрин Вейс - Какая разница? – Пожала плечами Кетрин. Она-то прекрасно понимала, что ничего не принесут – никаких лишних предметов не должно быть в камере, даже если заключенный лежит пластом и не может пошевелиться. – Что они с тобой сделали... Она провела рукой по его щеке, точнее по воздуху в нескольких миллиметрах от нее, коснувшись только там, где ссадина и синяк оставили небольшой кусочек живой кожи. Потом покачала головой. Сев рядом с Кевином, она оперлась спиной о стену и вытянула ноги – живописная парочка должно быть со стороны... Но хотя бы боль перестала быть такой острой. Убедившись, что сломана у мужчины другая рука, и что своими действиями не сделает ему еще хуже, Кет положила голову ему на плече. Аккуратно, даже нежно, взяла его ладонь, словно пытаясь согреть. - Знаешь, сожалеть не в моих правилах – все равно занятие совершенно бесполезное. Но есть одна вещь, о которой я действительно сожалею... Не нужно было отпускать тебя тогда. – Она тяжело вздохнула. – Я же видела, что ты еще не готов к таким заданиям, а еще меньше готов оставаться наедине со своей совестью. Я не должна была позволять тебе уходить. Я знала, как это тяжело, особенно в первый раз. Я должна была тебя остановить. Поговорить, помочь, поддержать. В ее голосе звучали слезы, пусть глаза и оставались сухими – они разучились плакать за много лет. Кетрин говорила то, что думала. Она не знала, что еще делать – устраивать стандартный допрос было бессмысленно, это уже делали множество раз и без нее. Она не понимала, чего именно добивались от нее ее сотрудники, поэтому делала то, что казалось правильным, пусть все это и не способствовало дознанию. Может она делала глупости, но сейчас она имела на них полное право – после всего, что пережила за последние пару месяцев. Пусть ее потом отправят общаться со штатным психологом – это она уже как-нибудь потерпит.
Кевин: Странно как-то было ощущать, что рядом с тобой сидит одна из твоих бывших коллег и, судя по ней, действительно озабочена твоим состоянием. Кевин честно задумался, пытаясь понять, какие чувства испытывал к этой девушке… или испытывает. Теперь он вспомнил: несколько месяцев назад, кажется это было перед Рождеством… После того, первого раза, когда ему пришлось самостоятельно вести допрос, Кевин продолжал старательно делать всё, что положено делать сотруднику «Пальца». Можно сказать, он был почти образцовым сотрудником, учитывая его возраст и отсутствие опыта. Что же было в тот день? Ах, да, он пошёл её проводить. Почему и зачем – Кевин как ни силился, не смог вспомнить. Но смутно догадывался, о чём сейчас говорит Кетрин. «Не нужно было отпускать…» Странно, если вдуматься: то ли всё это давно отошло на дальний план и не волновало, то ли просто сейчас и здесь он начал забывать даже существенные вещи. Кевин не мог понять. Знал только, что нужно молчать и ничего не говорить. Потому что говорить – означало выдать. Но он уже заговорил. Он ощущал тепло, которое исходило от девушки, она держала его за руку. И Кевин никак не мог решить для себя, какие чувства к ней испытывает. Он привык уже к тому, что если кто-то приходит – за этим следует допрос, вопросы одни и те же, их формулировка меняется лишь для того, чтобы запутать его или заставить растеряться. Чтобы не путаться во всех этих вопросах, он предпочитал совсем на них не отвечать. Никак. Поначалу отвечал, упорствуя и утверждая, что ничего не знает и не понимает, что от него требуют. Потом, когда его стали пытать – следить за вопросами и своими ответами сделалось слишком сложно. Молчать было проще. А что делать сейчас? Мисс Вейс, случайно или специально, поставила его в тупик. С одной стороны ему очень хотелось ей верить. Потому что она была рядом, потому что сочувствовала, говорила такие простые вещи… Или потому, что он уже устал сопротивляться, обессилел и любая пусть временная перемена в чуть лучшую сторону воспринималась почти как избавление. Но с другой стороны – Кетрин оставалась тем, кто она есть. И пришла сюда именно за тем, чтобы заставить его говорить. Вдруг захотелось оттолкнуть её, сказать что-то грубое, например, соврать, что в тот вечер он торопился к своей подружке и ему было плевать на неё… Соврать и сказать правду одновременно. Что ж, жизнь – очень противоречивая штука. Неужели Кетрин не понимает, что только ещё больше его мучает? Сопротивляться можно, когда есть чему сопротивляться. А так… Врать ей, как и тем, кто был до неё, утверждать, что он ничего не понимает и ничего не знает, он не мог. И сказать правду тоже не мог. Но он уже поддался её ласке, уже не оттолкнул, потому что совершенно не хотел отталкивать. И теперь он просто сидел, слушая её голос и хотел лишь одного: чтобы эта передышка продлилась как можно дольше. Даже несмотря на то, что он знал, что после такой передышки новые муки будут гораздо более невыносимы… Если бы он мог сказать ей всё, что он думает! Возможно, она смогла бы понять его. И что? Кевину как-то не приходило в голову, что если Кетрин Вейс примет его сторону – она погибнет сама, при этом ничуть не облегчив его участь. А скорее всего, она не примет его сторону. Зато сможет отчитаться перед начальством, что добилась того, чего не добились её коллеги своими пытками. - Что мне делать? – Он закрыл глаза, понимая, что должен молчать, но не находя в себе силы на такой подвиг. – Зачем ты здесь? Почему ты? Я не понимаю… «Всё ты понимаешь, - сказал он себе. – Просто не хочешь понимать, цепляешься за призрак. Вспомни, что может быть в эту секунду они где-то рядом допрашивают… Нет, не смей и пытаться вспомнить её имя! Не хватает ещё, чтобы ты произнёс его вслух».
Memory: Сотрудник «Пальца» Кетрин Вейс Кетрин грустно улыбнулась. Кевин не мог видеть ее улыбку, а если бы и мог – не разглядел бы в ней ничего кроме горькой иронии. - Ты и сам можешь ответить на все свои вопросы. – Она говорила очень тихо, почти шептала, впрочем, мужчина был достаточно близко, чтобы все слышать, а микрофоны... они были достаточно чуткими, чтобы тоже все слышать. Она немного повернула голову и посмотрела на Кевина. Сейчас она не видела перед собой преступника, предателя, врага народа. Рядом с ней сидел молодой парень, который запутался, который пошел не по той дороге, который верил в пустые идеалы, вместо того, чтобы трезво смотреть на реальный мир. - Кевин, зачем ты это делаешь? Зачем наказываешь себя? За что? За то, что ты делал для ведомства? Подняв голову, она заглянула в лицо мужчине. - Ты считаешь, что вступив в «Палец», стал палачом, мразью, подонком – как ты себя называл? – Она покачала головой. – Но ведь это не так... Не так! Тряхнув головой, она отвернулась. В памяти всплыли картины той последней операции. Диссиденты – они... они вели себя как сумасшедшие, как дикие звери, готовые перегрызть друг другу глотки только чтобы спастись. Кет помнила, что говорили им во время инструктажей – все эти подпольщики, борцы за свободу, все они каждый сам за себя, каждый думает только о себе, никто не пойдет спасать боевого товарища, даже если представится возможность: закон джунглей, закон выживания... Выживания, но не жизни. Если бы они вдруг добились своего – это была бы катастрофа для страны – анархия в чистом виде, когда правительство грабит свой народ, когда преступники делают то же самое. Неужели это тот мир, о котором стоит мечтать?
Кевин: «Палачом, мразью… Кажется, были такие определения. Когда? Очень давно… Интересно, она знает? Нет, откуда она может знать… Но ведь она тоже здесь, она не может не знать. Наверняка прежде, чем прийти сюда, она узнала всё, что было, всё что делали её коллеги. Или – нет?» Почему-то вопрос о том, знает ли Кетрин Вейс подробности следствия и того, как именно его ведут, оказался для Кевина очень важным. Может, это была навязчивая идея. Но если Кетрин знает всё и после этого говорит ему про палачей и подонков – значит, она такая же, как все. А если не знает… Но как спросить? Прямо и откровенно? У него не повернулся бы язык. Он ещё не дошёл до той стадии, когда становится всё равно. Он ещё в состоянии был чего-то стыдиться, ещё не дошёл до той грани, за которой человек превращается в животное, способное думать только о том, как избежать боли. Хотя и о боли он тоже думал, приходя в ужас и борясь с желанием сдаться, сказать кому угодно и что угодно, лишь бы больше не испытывать боль. Что ему делать? Кевин попытался повычислять в уме, как именно ему нужно держаться с мисс Вейс. Плохо получалось. Голова вообще работала туго. Хотелось закрыть глаза и больше не открывать их, никогда. Забыться, ускользнуть. Всё равно выжить невозможно, как невозможно победить. Всяк, попадающий сюда, должен сразу отказаться от надежды. Потому что надеяться не на что. Ни себя не спасти, ни кого-то не защитить. - Кетрин! – Он никогда раньше не посмел бы назвать её просто по имени. Но здесь ему было всё равно до условностей. Здесь он словно получил право обращаться к людям так, как хочет. Или как они того заслуживают. – Кетрин, скажи… Только честно. Ты знаешь об уголовниках? Он действительно закрыл глаза, потому что смотреть на неё сейчас было невыносимо. Он жаждал получить ответ, словно от её знания или незнания зависело нечто архиважное. - Знаешь, что тут… где-то тут, в общей камере, держат уголовников? Гомиков, извращенцев… Ты знаешь - зачем? Не следовало вступать в полемику, не следовало вступать в спор. Более того, ему вообще не следовало разговаривать с ней. Опасная грань, с которой очень легко скатиться в ту сторону, в которую тебя и без того толкают, загоняют всеми возможными способами. Но он не мог не говорить с Кетрин Вейс. Потому что… Потому что не мог. Никакого рационального объяснения этому не было.
Memory: Сотрудник «Пальца» Кетрин Вейс Сначала Кетрин не поняла сути вопроса Кевина, точнее не поняла, зачем, почему этот вопрос вдруг прозвучал. Так странно… он словно перекликался с ее собственными мыслями, словно был ответом на них, попыткой возразить, попыткой указать на слабые стороны ее теории. Вот только ее теория не имела слабых сторон. Впрочем и суть вопроса она поняла не ранее чем мужчина объяснил, о чем именно он говорит. Ее передернуло. О ходе следствия она не знала – ей дали отчет о том, чего удалось добиться от Макнамары (а добиться не удалось, фактически ничего), а так же сопровождающие материалы, проясняющие всю ситуацию, в том числе и данные, выуженные из других заключенных – просто список фактов, а рядом список фамилий, ничего больше. И конечно отчет не сопровождался подобным почасовым описанием хода допросов Кевина – ей было незачем это знать, так же как было незачем знать, какие методы дознания могут быть использованы в особо запущенных случаях. Ведомство придерживалось принципа «меньше знаешь – крепче спишь» и это было правильно, такое положение вещей вполне устраивало Кет. Она понимала, что лучший мир не построить без жертв – это непреложная истина, с которой просто нужно смириться. Но вот что могли делать с жертвами, она не знала, и не хотела знать. Это знание не могло бы повлиять на ее убеждения, оно могло только принести боль, которой и без того было предостаточно. - Могу догадаться. – В ее голосе звучала горечь. Если до нее когда-то и доходили слухи о чем-то подобном, она не обращала на них внимания, старалась не обращать, не запоминать. Ей в рамках ее полномочий никогда не приходилось сталкиваться с подобным, а за рамки она благоразумно предпочитала не выходить. Немного повернувшись, опираясь на здоровую ногу, она обняла мужчину, словно пытаясь защитить его от него самого, разу уж она не могла защитить его от своих коллег.
Кевин: «Зачем было вообще об этом говорить?...» Кевин действительно не знал, что ему делать. Не знал даже, что ему думать. Неужели эта девушка, Кетрин, действительно ему сочувствует? И это не показное, не способ выудить из него какие-то тайны? Он не мог в это поверить. И не поверить тоже не мог. Ему хотелось оттолкнуть её, сказать, чтобы она делала, что ей там приказали и не пыталась навязать ему своё сочувствие, в которое он не верил. Но вместо этого он только ощущал, что хочет и дальше оставаться в её объятьях, словно это могло отгородить его от безжалостного мира. Хотя бы на короткое время. Он был готов к борьбе, готов терпеть дальше. Но оказался совершенно не готов к тому, что происходило. Почему-то разговор с Кетрин (если это можно было назвать разговором) обессилил его. Проще оставаться наедине со своей болью, ненавидеть тех, кто эту боль причиняет, бороться, или терпеть, потому что нет другого выхода. Наверное так же человек висит на скале, вцепившись в трещины и неровности коченеющими пальцами, но всё равно упорно держится или даже пытается лезть вверх. Но если он чувствует, что рядом ещё кто-то и этот кто-то готов поддержать его – тело может неожиданно сдаться, вопреки разуму, и пальцы норовят разжаться и избавиться наконец от той непосильной нагрузки, которую они испытывают. Кевин сполз по стене, не обращая внимания на то, что обдирает о шероховатую поверхность едва просохшие струпья – следы ударов электрического провода, которыми была покрыта его спина. И уткнулся лицом в колени девушки, не в силах сдерживать дрожь и слёзы. И не желая этого. И плевать ему было, как жалко и раздавлено он выглядит, плевать на боль, на кровь. Даже на сломанную руку. Он понимал, что происходит что-то гораздо худшее, чем все пытки, но не мог ни понять, что именно, ни сопротивляться этому. Потому что собственное бессилие хоть что-то изменить давило огромной тяжестью и не позволяло трезво взглянуть на вещи. - Я не могу… - прошептал он, не в силах произнести хоть что-то ещё. – Не могу… Он не произнёс вслух того, что подумал. «Не могу предать, не могу прекратить всё это. Знаю, что так будет продолжаться и знаю, чем всё это кончится. «Не могу»… Наверное, это последнее, что должен говорить мужчина. Или вообще не должен. Но нет выбора. Да и всё равно теперь»…
Memory: Сотрудник «Пальца» Кетрин Вейс Кетрин не знала, что делать со всем этим. Что говорить Кевину. Зачем ее послали сюда? Что она может сделать для них? Или для него? Она не знала, как правильно поступать в таких ситуациях; как нужно вести допросы подобного уровня. Да и как она может допрашивать его? Разве он еще недостаточно вынес? Кет начала понимать, почему на допросы такого уровня не берут женщин – в них слишком силен материнский инстинкт, умение сопереживать, желание защищать и оберегать. Даже если бы Кевин был ее личным врагом номер один, если бы она глубоко и искренне его ненавидела, все равно сейчас она бы не могла не пожалеть его. Время шло, пересыпаясь крупинками, закручиваясь в петлю, как сладкая патока, замирая, как кошка перед победным прыжком. Кетрин не говорила ничего, давая возможность мужчине успокоится, хоть немного расслабиться хотя бы ненадолго. Она нежно поглаживала его по спине, аккуратно разбирала спутанные пряди волос. Он должен позволить эмоциям уйти, чтобы вернуть себе возможность мыслить здраво. - Зачем тебе все это? Зачем защищать людей, которым до тебя нет никакого дела. Она вспомнила, что в отчете значилось имя какой-то девушки, к которой, Кевин, удя по всему, был не равнодушен. Возможно именно она и оказала на него дурное влияние… - Это из-за нее? Из-за Эсфирь Минц? Ты ее пытаешься защитить? – Кевин был слишком близко, чтобы она могла не почувствовать, его реакцию на это имя, пусть и тщательно скрываемую от себя самого. – А ведь она давно предала тебя… Кет не могла знать, что эта самая Эсфирь Минц так ничего и не сказала на допросе. Этого не было в отчете, а логика подсказывала, что девчонка должна была все рассказать как миленькая. Тонкая стратегия ее коллег, чтобы сейчас слова Кетрин звучали убедительно, так как она сама искренне верила в то, что говорила.
Кевин: На этот раз он действительно вздрогнул, при упоминании имени, которое так старался забыть. Оказался не готов услышать то, что сказала Кетрин. «Давно предала…» «Кто? Малявка?! Ну да, конечно… Разве может кто-то выдержать до конца, устоять перед их пытками?» Он видел всего один допрос Эсфирь. И знал, что таких допросов должно быть много. Значит, они сломали её… Что нужно было сделать, чтобы сломать эту девочку? Эсфирь ведь бывает очень упрямой, когда нужно. И Кевин почувствовал, что его пробирает дрожь, но уже не из-за того, что происходит с ним самим, а из-за слишком богатого воображения, способного представить, что именно они могли сделать с Малявкой. Всё бесполезно. Здесь ломаются все. Нет таких людей, которые не ломаются. Их просто нет. Это только кажется, что можно устоять. И что теперь? Кевин сам не заметил, как стал думать о том, что в принципе Кетрин права и от его борьбы нет никакого проку. И что такого он может выдать, кроме себя самого? Всё равно всех уже выдали. Его молчание никому не поможет, только приведёт его самого к новым страданиям. Так не лучше ли сдаться? Всё равно он был уверен, что его не простят, расстреляют, или каким-то другим способом уничтожат. Так по крайней мере, не будут мучить снова. «Ты никому больше не поможешь… И Малявка – разве можно её винить в том, что она сдалась?» Механизм диссидентских организаций, в принципе, аналогичен механизму любого сопротивления. Каждый знает что-то своё, ровно столько, сколько нужно. Чтобы при аресте, если уж не устоишь, выдать только тех, кого знаешь лично ты. Но у любой даже самой совершенной системы есть свои «перекрёстные ссылки», слабые места. Если человек выдал кого-то одного и того схватили – через второго человека могут выйти на третьего – и так далее. Если ты просто опишешь те адреса, которые знаешь, их начнут проверять и невольно всплывут какие-то ещё адреса или люди, которых не знаешь ты, но которые так или иначе связаны со всей организацией. Это неизбежно. И от этого нет средств перестраховаться. Тот связной, который пришёл вместо Малявки, вряд ли знал многое. Но он внёс свой «вклад» - и дело пошло дальше, и круг расширился, и сработали ещё какие-то «перекрёстные ссылки». Всё это совершенно не остановило бы Кевина. Он знал, и без того был уверен, что вся «Игла» - как они себя называли – разгромлена и все её члены арестованы. И он был уверен, что те жалкие крошки информации, которые знает он, уже ничего не изменят. В худшем случае, он подтвердит, что именно он сам передал «Игле» и в каких количествах. Но был другой факт. Допустим, ты начал говорить. Если человек говорить начал – от него уже не отстанут, пока не выжмут всё до последней капли. Допрос ведётся до тех пор, пока человек в состоянии хоть что-то сказать и даже после этого, чтобы убедиться, что сказал он действительно всё. А раз открыв рот, остановиться уже невозможно. Допустим, он вспомнит какой-то адрес, который всё ещё остался неизвестен. Такое вполне может быть, потому что будь «Палец» хоть суперорганизацией, узнать абсолютно всё невозможно. И какие-то не упомянутые адреса всё равно есть. Даже если по этому адресу уже несколько лет стоит пустая квартира и соседи ничего знать не знают, этот адрес автоматически породит новые вопросы, которые зададут уже не тебе, а той же Малявке, которая была твоей связной, потому что потенциально она знает несоизмеримо больше, чем ты. Если не адрес – так что-то другое, но что бы ты ни сказал – вопросы будут задавать твоей связной. А может и не только ей, но и всем прочим арестованным. Вот и получается, что каждый твой ответ – это автоматически - минимум один новый вопрос другому человеку. Сколько ты дашь ответов, даже и не важных уже для всей разгромленной организации, столько вопросов получит другой подследственный. А следовательно, и столько новых поводов будет у тех, кто ведёт следствие, подвергнуть ещё каким-то пыткам других людей. Так называемая «круговая порука» наоборот. И механизм этого явления Кевин успел если не узнать, то достаточно чётко себе представить, пока всё ещё был сотрудником «Пальца». Вот и получается, что избавляя себя от мук, неизбежно подставляешь другого. А поскольку он был связан «прямой ссылкой» именно с Малявкой – подставишь именно её. Конечно, все эти мысли не пришли так вот конкретно и разложено по полочкам. Кевин был сейчас не в состоянии думать чётко и делать выводы. Он просто представил себе, что если согласится отвечать на вопросы – автоматически подставит Малявку. Сломалась она или нет – это даже не важно. Его ответы дадут пищу новым вопросам. Потому что здесь, в этих стенах, ограждая себя от боли, ты неизбежно подставляешь другого. «Малявка… Сдалась? Предала? – Он до деталей чётко увидел снова тот допрос, который его заставили наблюдать. – Тогда почему она не рассказала всё? Почему мне не задали тех вопросов, которые обязательно задали бы, если бы Эсфирь всё рассказала? Фирэлэ… Прости, кажется я только что едва не предал тебя. Когда ты… Ты просто не могла предать. Не могла…» Дрожь прошла наконец. Кевин приподнялся, опираясь на целую пока ещё руку и снова привалился спиной к стене. Он ощущал себя абсолютно обессиленным и вымотанным, но в какой-то мере готовым к новым допросам. - Кетрин… - Он смотрел на неё с сочувствием, потому что она тоже была жертвой, даже если сама этого не признавала. – Я не знаю… Зачем всё это? Я ничего не знаю. Но всё равно… Ты – хороший человек. Спасибо.
Memory: Сотрудник «Пальца» Кетрин Вейс Так хотелось залепить Кевину пощечину… Не в рамках допроса, а просто по-женски. Выразительно продемонстрировав, что она думает о его ослином упрямстве. Но Кетрин сдержалась – ему и без того больно. И ели она будет делать то, что все прочие ее сотрудники – он больше не будет говорить с ней, вновь укрывшись в своей ракушке. - Ты любишь ее? – Она наклонилась так, чтобы заглянуть в лицо мужчине. Не то чтобы Керин что-то поняла из его выражения – совершенно ничего не выражающего, кроме боли и безысходности, но она чувствовала, что эта самая простая догадка правильна. В конце концов, каждый мужчина – только мужчина… - Ты думаешь, она любит тебя? Любила, хоть когда-то? Так она и убедила тебя работать на них! – Это была только догадка, но догадка, основанная на длинном списке подобных прецедентов. Кевин не спешил опровергать ее слова, так что Кет решила продолжить. – Ты думаешь, ты был единственным, кого она так завербовала? А в голове пронеслась мысль, продиктованная банальной женской ревностью: «Интересно было бы посмотреть, что эта за английская Мата Хари нашего времени.» Если бы Кетрин увидела ее, то была бы разочарована, а возможно и уязвлена, что ей предпочли существо без выраженных гендерных признаков неопределенно подросткового возраста. Но ей было не суждено увидеть мисс Минц, во всяком случае не в 2017 году. - Что в ней такого особенного. – Это были просто мысли, которые Кет случайно произнесла вслух.
Кевин: - Ты ревнуешь? Как-то это само вырвалось. Предположение показалось Кевину совершенно диким. Ревнует кого и к кому? Перед ней на полу камеры сидит нечто, больше напоминающее выжатую тряпку, чем мужчину. Но ему вдруг захотелось поддеть мисс Вейс, заставить её разозлиться и начать вести себя, как остальные. Странное желание: когда человеку плохо – хочется, чтобы стало ещё хуже. Да плевать ему, кто кого и как завербовал! Разве сейчас это имеет хоть какое-то значение? Он мог бы сказать мисс Вейс очень многое. Например, рассказать про своего отца, методы воспитания которого хотя и отличались от методов дознания здесь, в «Пальце» - но лишь на столько, на сколько старший Макнамара понимал, что убивать или калечить собственного ребёнка – это не способ внушить ему уважение к режиму и к себе самому. Он мог бы сказать, что если бы не Малявка – он всё равно пришёл бы к тому же, рано или поздно, но возможно, с меньшей пользой для тех, кому он пытался помочь. Он мог бы даже сказать, что личные женские прелести мисс Эсфирь Минц не имеют никакого значения и он любит Малявку не потому, что переспал с ней, а потому, что она – такая же, как он… Он мог бы сказать очень многое. Но понимал, что сказать нельзя. Ничего нельзя говорить. Потому что стоит ему начать говорить – это будет равносильно признанию и он уже не сможет противостоять дальше. Он даже не должен был говорить мисс Вейс, что она безусловно выглядит, даже сейчас, после ранения, куда более шикарно, чем Малявка. Но и это не имеет значения. Кевин знал, что мисс Вейс не поверит ему ни на мгновение, но он уже вернулся на ту позицию, на которую сам себя поставил с момента ареста. Если бы девушку это могло утешить, то он только сейчас и здесь чувствовал, что ему стыдно за свою ложь, которой он вынужден прикрываться. Перед остальными было не стыдно и он ничуть не испытывал угрызения совести, когда утверждал, что ничего не знает, а поначалу вообще плёл что-то невразумительное о том, что они просто ищут, на ком бы злость сорвать и видимо, его персона кажется им наиболее для этого подходящим. А здесь, наедине с Кетрин, ему было стыдно, что он врёт, не может сказать в лицо всё, что думает. Не может быть откровенным с Кетрин. Но вряд ли мисс Вейс оценила бы его муки совести. Кевину едва ли не хотелось, чтобы избила его, или позвала кого-то это сделать. И одновременно он почему-то был рад, что Кетрин не такая, как остальные, что она старается напротив не причинять ему боли. В его голове уже давно всё смешалось и спуталось и он с огромным усилием заставлял себя следовать той единственной путеводной нити, которую сам для себя оставил. А этой путеводной нити проще было держаться, когда оказываешь сопротивление. Поэтому он и произнёс вслух это: «ты ревнуешь…», больше похожее на провокацию. И почти сразу добавил, словно необходимый довесок или заклинание, которое должно помочь ему удержаться на выбранной с самого начала следствия позиции: - Я не понимаю, о чём вы говорите. Не понимаю…
Memory: Сотрудник «Пальца» Кетрин Вейс Это была победа. Пусть крошечная, пусть ничтожная, но все же победа. Насколько могла судить Кетрин, первая победа за очень-очень долгое время. Может этого и добивались ее коллеги – сменить тон допроса, поручив его ей, не умеющей издеваться над людьми в такой мере. Они знали, что она начнет импровизировать. Они знали, что не смотря ни на что, все же она была не равнодушна к Кевину. Странно, но даже понимание того, насколько ее поведение, с позиции Макнамары, должно казаться намного более подлым, чем побои и пытки, не могло остановить ее – слишком уж правильно работали рычаги влияния в ее мозгу, даже сейчас, после всего, что пришлось перенести, а может именно сейчас, после всего этого ужаса: чтобы он больше не повторился для кого-то другого. «Значит есть к кому ревновать...» Она коснулась ладонями его щек, пусть нежно, но все же заставляя смотреть себе в глаза. - Знаешь, ты всегда мне нравился. - Даже грустная улыбка исчезла с ее лица. – Но тогда ты пошел к ней, вместо того, чтобы остаться со мной... Кетрин приподнялась и поцеловала Кевина. Пусть поцелуй и отдавал солоноватым привкусом крови. - Почему?
Кевин: Её поцелуй было трудно определить с помощью слов. Он внезапно показался Кевину сладким, но вслед за этой странной сладостью пришла горечь. «Может, я схожу с ума?» Предположение показалось ему вполне логичным. Но разбираться и дальше в нюансах своего состояния он не стал. Вместо этого Кевин поднял руку и провёл ладонью по волосам девушки, по плечу. Словно пытался что-то вспомнить, надеялся, что прикосновение воскресит в памяти нужный момент. - Почему? – Он смотрел ей в глаза. – Это важно? Он не мог бы придумать более утончённого издевательства над самим собой. Кетрин могла бы торжествовать свою победу. Пока ещё не окончательную, но уже очевидную. Потому что та пытка, которую придумала она, действовала гораздо сильнее всех тех, которым его подвергли здесь. Вместо того, чтобы сопротивляться, он развлекался тем, что перебирал её короткие кудряшки, сам не зная, что именно хочет сделать: убить Кетрин, умереть самому, сказать всё, что от него требуют, лишь бы она оставалась рядом, или не говорить вообще ничего? Будь Кевин в более нормальном состоянии – он не поддался бы так легко. Но он кажется перестал ощущать реальность. И дело было даже не в поцелуе, а скорее в совокупности всего происходящего. И не за что было зацепиться, чтобы остановить падение. Потому что даже боль, действующую столь отрезвляюще, он перестал ощущать. Боль на время ушла за границу сознания. Но что-то не давало окончательно ускользнуть из камеры с каменным полом, от которого тянуло могильным холодом. Может быть, взгляд девушки? Она смотрела на него… Там, под фонарём кружились снежинки. И тоже было холодно. И они стояли так же близко, что можно было смотреть прямо в глаза друг другу. А потом что-то произошло. Он помнил, что вдруг очнулся. И они расстались тогда. И теперь они расстанутся. Потому что едва Кетрин получит то, что хочет от него, она встанет и уйдёт. Вот эта трезвая мысль заставила его вспомнить, где он находится. И с неизбежной ясностью Кевин понял, что пассивная часть его собственного сопротивления миновала. Наступает активная. Чтобы удержаться – нужно действовать. До этого он так старательно прятался за «ничего не знаю», теперь ему придётся бороться, используя другое понятие: «ничего не скажу». И если бы не Кетрин – эта стадия могла наступить ещё очень не скоро. Но так было дальше лучше, потому что продолжать и дальше разыгрывать из себя покорную жертву ошибки Кевин в любом случае был не в состоянии. Ему более было свойственно сопротивляться активно, будь то драка, противостояние с отцом, или допрос. Вялая покорность судьбе могла удержать его лишь ненадолго. Если бы не Кетрин – было бы только хуже. Потому что он просто скатился бы постепенно до того, что поверил, что он и в самом деле жертва. И кто знает, в какую сторону повернулись бы его собственные мозги. Ему было мучительно жаль девушку, несмотря ни на что он не считал Кетрин в чём-то виноватой, или врагом. Но он понимал, что нужно срочно, прямо сейчас, сделать нечто, чтобы заставить её возненавидеть его, или проникнуться презрением. Нечто, означающее начало активной борьбы, потому что Кетрин совершенно не за чем испытывать к нему сочувствие. Так будет больнее ей самой. А если она возненавидит его – будет легче и ей, и ему. - Кетрин! Скажи мне честно: ты готова переспать со мной, чтобы получить нужные сведения?
Memory: Сотрудник «Пальца» Кетрин Вейс Что-то изменилось… Опять. Словно еще один крошечный шажок. Только вот еще бы знать, куда… Кевин оказался более упрямым, чем она подумала. Действительно, чего вдруг она решила, что может недооценивать его, словно она его не знала! Хотя нельзя сказать, что знала так уж хорошо, и доказательством того была нынешняя ситуация, но все же она знала достаточно, чтобы не делать такой ошибки. И все равно сделала. Впрочем, эта ошибка была вполне искренней. С одной стороны Кетрин понимала, как нужно поступить дальше, чтобы выполнить задание. Но с другой, с не меньшей острой она понимала, что малейшая неискренность с ее стороны разрушит все. И нужно было балансировать на тонюсенькой грани правды и необходимости. Остаться собой, и делать то, что делала бы, будь обстоятельства иными, а выяснение отношений тем же. В ответ на слова мужчины она рассмеялась. А что еще можно сделать, когда задают такие глупые вопросы? Конечно Кет знала, что есть сотрудницы, которые именно этим и занимаются. Но то была оперативная работа иного уровня, требующая большей тонкости и сноровки. А она… она была просто, как когда-то говорили, танком: пришел, продемонстрировал оружие, сделал дело и ушел. - Нет. – Она обняла его. – Но это не значит, что я бы не хотела провести с тобой ночь. – Кет погрустнела. – Но для тебя это ничего не значит, ведь так?
Кевин: «Издеваться – так издеваться… Особенно если сразу не помогает». - Почему не значит? – В другой обстановке Кевин сам себе бы дал в морду за то, что он делает. Но здесь и сейчас у него сил не было на самокритику. – Это только кажется. Он приобнял Кетрин одной рукой и принялся поглаживать её по спине. Всё-таки она была такая тёплая и мягкая по сравнению со всем тем, что его окружало. Он был уверен, что для Кетрин Вейс не существует недоступного или запретного, когда речь идёт о достижении целей, связанных с работой. Конечно, она ведь должна заботиться о себе, о своём… кажется, младшем брате. да, у неё есть младший брат. «Какой идиотизм! – только и подумал он, не без злости. - Издеваться над симпатичной девушкой! И лишь только потому, что наш шикарный порядок и наша шикарная контора, именуемая «Пальцем», делает из страны полигон по какой-то неведомой игре: «Продай всех, продайся сам – и тогда, может быть, тебе позволят жить…» Нет, не по-человечески жить, а просто ощущать себя живым, чтобы если понадобится причинить боль – это всегда легко было сделать. Трупу ведь нельзя причинить боль…» Он с неожиданной силой прижал девушку к себе, не обращая внимания на боль в сломанной руке, потому что ему пришлось снова опереться на неё. Но то ли нервные окончания переутомились и на время притупили ощущения, то ли он как-то удачно повернул руку и боль оказалась вполне терпимой. Теперь он прижимал Кетрин к себе, явно не собираясь отпускать. - Почему бы не воспользоваться моментом? – Кевин разозлился, только на этот раз не на себя, за то, что делает, а на своего отца, за то, что запихал его на службу в эту контору, заставив лгать и делать то, что он никогда бы по своей воле делать не стал. – Что тебя останавливает? Камеры наблюдения? Плюнь на них. Мы ведь больше никогда не увидимся.
Memory: Сотрудник «Пальца» Кетрин Вейс Кетрин расхохоталась, Позерство Кевина было смешным… А еще оно означало, что она не справилась с заданием окончательно и бесповоротно. А возможно сделала еще хуже, чем было. Что-то ей подсказывало, что сейчас, чтобы ее коллеги не делали с Макнамарой, он ничего не скажет, уж точно ничего полезного. Но смех больше походил на истерику. Еще и нога – Кет очень неудачно на нее оперлась и теперь по всему телу разлилась острая и одновременно ноющая боль, которая не собиралась проходить через минуту. Женщина попыталась повернуться – даже не высвободится, просто хоть немного утихомирить боль – но Кевин держал ее слишком крепко: казалось, и откуда только взялись силы? А вот ее саму силы оставляли, словно она была донором и сдавала кровь, а врач не остановил этот процесс вовремя, напрочь забыв о пациентке. Подобное ощущение с настойчивостью кошмара преследовало ее в больнице, но потом прошло, Кетрин надеялась что совсем, и как всегда надежда оказалась тщетной. Она хотела только одного – чтобы открылась дверь, и вошел кто-то из сотрудников. Они же наблюдают, они видят, что она провалилась, что она больше ничего не может сделать – просто не в состоянии. Все же придел физических возможностей есть у всех, какие бы моральные стимулы не вдохновляли человека. Но никто не приходил. Смех постепенно сменился слезами, и Кетрина даже не пыталась сдерживать всхлипы. Странно… ей так долго казалось, что она разучилась плакать.
Кевин: Когда сидишь в обнимку с человеком, любое его движение, даже очень незаметное, можно почувствовать. Кевин понял, что девушке неудобно и как-то умудрился догадаться, точнее вспомнить, что у неё должна болеть нога. Поэтому хватку ослабил. Тем более, что сил осталось не так уж много. Её нервный смех его совершенно не удивил, хотя Кевин и ожидал более категоричной реакции. А ещё больше он ожидал, что народ за дверью увидит, что он схватил Кетрин и сразу же вмешается. Но почему-то этого не произошло. Тогда он стал гладить девушку по голове, ему захотелось её успокоить, тем более что её смех очень быстро перешёл в слёзы. - Кетрин! Успокойся… Скоро всё уже кончится, успокойся. – Он старался говорить убедительно, будто действительно знал, что вот сейчас произойдёт чудо – и всё прекратится раз и навсегда. – Ты просто забудешь всё это, у тебя есть работа, есть твой брат… Всё пройдёт. Конечно, это была абсолютная чушь, хотя и абсолютная правда. И что ещё ему было делать? «А ты начни её душить, - предложил он сам себе. – Авось тогда сюда действительно кто-то войдёт и прекратит всё это». Но поскольку идея ему совершенно не понравилась, он продолжал просто сидеть и гладить девушку, уже не зная, что сказать. Конечно, ей сейчас должно быть очень фигово. У неё болит нога, она не может довести задание до конца, потому что он упирается, как осёл и не желает сдаваться. Она так старалась, а ничего не получилось. Но где-то рядом была Малявка, были остальные, которых Кевин не мог предать, даже если бы они все предали его и сказали бы ему об этом в лицо. Может быть, такой упёртый максимализм и свойственен именно молодому возрасту и будь Кевин старше – он подумал бы о том, кому вообще всё это нужно и нужно ли ему самому. Но нет. Ему как раз это было нужно, даже если он вынужден в полном одиночестве противостоять силе, которой в принципе противостоять невозможно. Он сказал себе, что должен выкинуть всё из головы, особенно Малявку, потому что вспоминая её, может случайно проговориться. И стал думать о Кетрин, которую ему было искренне жалко. - Эй, там! – Он повернул голову и обращался к кому-то невидимому, за дверью. – Кончайте уже издеваться над девушкой! Уроды… Он ненавидел, совершенно люто ненавидел сейчас всех, кто был по ту сторону двери камеры. Всех без исключения. А о тех, кого любил, старался не думать.
Memory: Сотрудник «Пальца» Кетрин Вейс Кетрин удалось немого повернуться, чтобы переместить вес тела с больной ноги. Боль потихоньку стала проходить, пусть и медленно, но теперь женщина хотя бы уже могла ее терпеть. Она сделала несколько глубоких вдохов, стараясь успокоится, вытерла рукой слезы, размазывая тушь, как когда-то в детстве, когда еще не приходилось волноваться об испорченном макияже. - Никто не придет. Она подняла голову и посмотрела на Кевина. Неужели он не понимает, насколько бесполезно его сопротивление. - Неужели ты думаешь, что своим молчанием ты сможешь уберечь, - в памяти всплыла диссидентская кличка мисс Эсфирь Минц, - Малявку. Другие уже сказали достаточно, чтобы она отправилась в лагерь, если еще повезет. Вот уж не думаю, что ты знаешь что-то такое, что может усугубить ситуацию. Они все уже рассказали все, что могли, пойми же ты это наконец! Ты никого не спасешь, никому не смягчишь наказание! Кетрин уже плохо соображала, что говорит, ее не волновало, что она в принципе-то не должна была рассказывать все это Кевину, все это было похоже на бред… Кажется, у нее поднялась температура – в холодном бетонном мешке ей вдруг стало невыносимо жарко. Но кому какое дело, до того, что с ней… - Не для этого ты здесь. Если бы им только была нужна информация, они бы давно оставили тебя в покое! Кевин, если бы не твое глупое донкихотство, ты мог бы быть очень хорошим сотрудником, и они не хотят так просто отказываться от тебя. Если бы ты только перестал упрямится… Если бы ты только отступился! Мы бы могли поехать куда-нибудь. Взять отпуск и поехать к морю, хотя нет, зимой это не интересно… можно поехать в горы, в Шотландию… только ты и я… как было бы здорово… Она положила голову Кевину на плече и уткнулась носом ему в шею. - Пойми, жизнь такая штука, что нужно брать от нее все то, хорошее, что можно, пока можно, и стараться, чтобы это «можно» не заканчивалось. И так было всегда… сколько людей, при твоей хваленной демократии жили за чертой бедности, не могли получать образование или медицинское обслуживание, умирали на улицах! Какая разница, кому петь дифирамбы, если при этом у тебя есть дом, есть работа, и хватает не только на кусок хлеба.
Кевин: Провокация. При чём такая провокация, на которую сложно не откликнуться. Но именно провокация – и ничего больше. Кевин не то, чтобы понял это, но почувствовал. Может быть, Кетрин и не собиралась специально вытягивать его на разговор, может быть она всё это делала неосознанно. Но ему захотелось возразить ей на её слова, начать спорить. Так трудно удержаться от возражений, когда тебе кажется, что собеседник не прав. И даже приходит совершенно ложная мысль, что так хорошо видишь очевидность неправоты собеседника, что в два слова докажешь ему это. Может быть, если бы Кевин сам не поработал некоторое количество времени в «Пальце» - он попался бы на таком простом и логичном желании доказать, кто из них прав, а кто нет. Но в данном случае спор означал полный провал с его стороны. Казалось бы так просто доказать, что дважды два – будет четыре. И ты даже не задумываешься, что от тебя именно этого и ждут: чтобы ты начал доказывать. Он не стал переспрашивать, кто такая Малявка. Не стал говорить, что знает, что уже никого не спасёт, или наоборот спасёт просто потому, что всё они знать не могут и какие-то нюансы он ещё может открыть. И уж тем более, он не стал говорить Кетрин о том, что не на столько высоко ценит свои способности, чтобы поверить, будто от него не отступаются как от потенциально полезного сотрудника. И если он начнёт говорить, сдастся – это вовсе не значит, что у них может быть какое-то будущее, с поездками в горы и тому подобным. Ну, может быть, сама Кетрин и верит в этом. Может быть, её потому и используют так безжалостно, что она способна верить в то, что говорит и делает. И это гарантировало от того, что он услышит в её словах какую-то фальшь. - Бедная девочка. – Он снова погладил её по коротким кудряшкам. – Кетрин! Мне кажется, тебе не стоит больше сидеть на полу в этом каменном склепе. Ты заболеешь. О чём вообще думают твои… коллеги? Умойся и иди. Я всё равно ничего не скажу. Он почему-то улыбнулся, хотя было странно ощущать улыбку с болью в разбитых губах. Кетрин подарила ему немного времени, чтобы собраться с силами. Ему было жаль её, наверное она сама будет сожалеть, что у неё ничего не вышло и она только вымоталась, потратив время и силы на бесполезное занятие. В его улыбке было сожаление. Но и странное тепло, которое он на самом деле испытывал к этой девушке. Наверное, он так и не поверил, что всё, что она делает – всего лишь провокация, попытка вытянуть из него сведения, расчёт и желание сделать себе карьеру любой ценой. Да он никогда бы в это не поверил.
Memory: Сотрудник «Пальца» Кетрин Вейс - Никуда я не пойду. – Кет выразительно помотала головой, от чего та вдруг закружилась. – Не хочу. Она закрыла глаза, пытаясь привести мысли в порядок, но те устроили забастовку и вышли колоннами на марш протеста против такого издевательства над ее телом и разумом. Ни о каком допросе речь не шла уже минут десять как минимум. Какой может быть допрос, когда уже не соображаешь, что происходит, что ты здесь делаешь, кто ты есть, и есть ли вообще. Хотелось просто умереть, или хотя бы отключится, чтобы исчез весь этот кошмар. Только шутка в том, что вся жизнь и есть кошмар, и нигде не укрыться от этого. И никакая смена власти этого не изменит – проблема не в том, что вокруг, а то, что внутри: бесконечное одиночество, от которого не сбежать, не укрыться, которое быстро разоблачает весь тот суррогат подобия жизни, эмоций, увлечений, которыми пытаешься его заполнить, чтобы хоть на мгновение забыться. - Ты не представляешь, как я устала. Устала быть сильной, устала от мужчин, которым нужно только мое тело, устала делать вид, что меня устраивает такая жизнь, устала быть одной. Ты просто не можешь себе представить!
Кевин: В принципе, так и должно было всё происходить: если допрос – то тебе начинает казаться, что он теперь будет длиться вечно, если пытка – тем более. И Кевину уже начало казаться, что странный разговор с мисс Вейс тоже будет длиться до бесконечности. По крайней мере, пока кто-нибудь из них не сойдёт с ума. Понимала ли сама Кетрин, что вот именно сейчас она действовала точно так же, как её коллеги? Или она говорила абсолютно искренне и дело было не в ней, а в том, что те самые её пресловутые коллеги оказались хорошими психологами и заранее могли предположить, что произойдёт, если Кетрин Вейс послать разговаривать с Кевином? Да, он не знал всех тонкостей работы, потому что слишком мало проработал, но он чувствовал, что здесь и сейчас никто пальцем не пошевелит без определённого смысла. И если до сих пор никто не вмешался и не прекратил их странный разговор, значит, ещё надеются что-то с него получить. - Кетрин! По-моему ты бредишь. «Ну скажи! Скажи ей, что понимаешь, что это они, те которые над ней, такие сволочи, что доводят не только тех, кто против, но и своих же. Им нужно взять от тебя всё, ничего не давая взамен. Точнее давая, но лишь до тех пор, пока есть что взять с тебя. Так и узнику, и подследственному иногда дают пищу, чтобы он не подох раньше времени. Ты устала быть одной, потому что твой бесценный Адам Сатлер сделал из этой страны бордель, тюрьму и кладбище «в одном флаконе»… Кетрин! Мне жаль тебя! Но ничего этого я тебе не скажу, как бы ни хотелось». - Отдохни. – Кевин прикинул, сможет ли он встать. – Мне нужно добраться до вон того крана. Если, конечно, они не перекрыли воду… Он сосредоточился и подтянул одну ногу, размышляя о том, на что бы опереться. А ещё лучше – схватиться и подтянуться, если хватит сил. Но кроме Кетрин никакой опоры рядом не было. Разве что, подползти к торчащему в углу подобию унитаза и опереться на него. Он долен был что-то сделать, хотя и не понимал, зачем именно. Может быть, чтобы это резиновое время перестало тянуться, словно кто-то наматывал твои жилы на кулак. Кстати, почему никто не додумался, что разбить себе голову о край той санитарно-гигиенической штуки вполне возможно и даже не трудно? Или это извечное стремление человека – уж если помереть, то не так позорно, в обнимку с унитазом? Бред. Человек так думает только до тех пор, пока не дошёл до крайности. Или во всех нас очень сильно стремление жить и каждый хватается за малейшую возможность продлить жизнь, пусть даже при этом придётся страдать… Он отцепил от себя Кетрин и стал подниматься, опираясь спиной о стену. Сразу стало больно. Кевин закусил губу, это была терпимая боль и он молча с ней мирился, цепляясь за неровности обшарпанной стены и упорно продолжая движение вверх, пока ему наконец не удалось укрепиться на ногах. Ступни запротестовали, напомнив о том, что им тоже досталось. Кевин только втянул воздух сквозь стиснутые зубы – и наконец выпрямился. - Так-то лучше…
Memory: Сотрудник следственного отдела "Пальца". Где-то невообразимо далеко, в другой реальности, в другом временном отрезке - хотя и на расстоянии всего-навсего трех переходов по коридорам следственного изолятора - кто-то пришел к мнению, что всему положен свой предел. И предел не должен быть перейден. Несколько сухих, четких команд. Люди здесь не любят попусту тратить время: как свое, так и подследственных. Времени всегда не хватает, а у подследственных его еще, как правило, и ограниченное количество. - Кетрин туда отправить - это чья идея была? - А мне почем знать? - недоуменное движение плечами. - Этим процессом не я управляю. А что? - Да ничего, собственно. Неплохая идея. Но сомнительная. Должны были предусмотреть возможность срыва. Сворачиваем. Нет времени на следственные эксперименты, нет времени на проведение поступенчатых допросов, нет времени на то, чтобы с чувством, толком и расстановкой выполнить свою работу. Хоть как-то ее выполнишь - и уже хорошо, у СИЗО стены не резиновые, да и в сутках не тридцать шесть часов. А время публичного процесса все ближе и ближе, и фигурантов - хоть лопатой греби, но если с каждым подследственным так вот нянчится, то мистер Криди собственноручно передушит всех своих сотрудников, и будет прав. Количество прочно перебило качество, и ничего с этим не поделаешь: железо надо ковать, пока оно горячо. А там уже в лагерях разберутся, что к чему и кому из тех, кого миновала вышка, жить спокойно, а кому выблевывать легкие на доследовании. Кивок, разворот. Для того, чтобы все изменить, достаточно нескольких секунд. В течение которых в первую очередь меняется освещение в камере: яркий, мертвенный луч света выхватывает из общего мрака фигуру подследственного, все остальное же тонет во мраке. Нехорошо, когда арестованный видит лицо того, с кем говорит. Поворот ключа в замке - бесшумный и неотвратимый. Здесь все - бесшумно и все - неотвратимо. Непоправимо. Ты виновен уже потому, что сидишь в камере. Нюансы не волнуют никого. - Мисс Вейс? Этот голос, спокойный, безличный и неопределяемый - фирменный знак следственного отдела. Две молчаливые фигуры - что с них взять, это всего лишь исполнители, у них права голоса нет и еще нескоро появится - аккуратно берут женщину под руки. Ей ничего не угрожает, на самом деле: она проверенный, надежный сотруднк, чье прошлое держит ее за горло намного прочнее, нежели верность идеологии. Ее ждет всего лишь реабилитационный период, длительный отпуск и перевод из оперативно-следственной бригады. Навсегда. На аналитическую работу, на архивную работу, на перекладывание бумажек, в конце-концов... Женщины есть женщины. Люди есть люди. Они имеют обыкновение ломаться, и после этого их уже не используют в боевых целях. Это понимает даже Криди. Но самой мисс Вейс на данный момент все равно и она, кажется, плачет... Ей помогут, она всего лишь пошатнулась. А вот Макнамаре не поможет никто, кроме него самого, потому что он - оступился и следователь, который остается в камере после того, как безликие и безмолвные фигуры уводят мисс Вейс, пришел по его душу. - Ну что же, Кевин. Думаю, настало время для серьезной беседы. - голос не оставляет никакой надежды понять, кто его носитель, сколько ему лет, и имело ли место когда-то личное знакомство. - Время на исходе и пора подумать о тех, чьи судьбы еще возможно переписать набело. Этот старый, как мир прием - тебя видят, а вот ты - не видишь. Все органы чувств обманту и сбиты с толку, ты не знаешь ни сколько времени, ни что происходит снаружи, ни даже что происходит с тобой. И ты, по-хорошему, никому не нужен, интерес к тебе чисто казеный, положеный по бумажке и разнарядке. Никакой ненависти. Ничего личного. Это такая работа. - Сядьте, Кевин. Вы готовы к беседе?
Кевин: Когда дверь снова открылась, Кевин испытал странную смесь чувств, состоящих из облегчения и едва ли не благодарности и панического страха. Этот страх уже невозможно было проконтролировать. Но сейчас, когда тёмные фигуры забрали Кетрин и вывели её из камеры, Кевин сам не знал, смеяться ему или плакать. Что они с ней сделают? Скорее всего, ничего. «Прости, Кетрин…» Он продолжал стоять, прижавшись спиной к стене и чувствуя, что сопротивляться нет сил. Но не сопротивляться тоже невозможно. Ему хотелось броситься на человека, зашедшего в камеру. Но Кевин понимал, что ему всё равно не дадут разбить голову этого типа без лица об одну из серых стен, хотя придать хоть какой-то цвет этой камере очень хотелось. И лучше всего, красный. Впрочем, всё поправимо. У него самого ещё осталась в жилах кровь и её вполне хватит, чтобы прекратить хоть на время этот серый мертвенный мир в нечто более цветное… «Серьёзной беседы»? Он слишком хорошо знает, что здесь подразумевается под серьёзной беседой. И знает, чьи судьбы они хотят переписать набело. Если бы они могли – они всю эту страну уничтожили бы и переписали набело. Кевин резко вскинул голову, стукнувшись затылком о стену. Хотелось продолжить это занятие, но наверное, он как и любой другой человек, всё ещё хотел жить. А жить дальше можно только при одном условии: сдаться. Да и то, не факт, что поможет. Кевин прикусил губу и закрыл глаза. «Забудь, расслабься… Просто забудь. Ты ничего не можешь выдать, потому что ничего не помнишь. Пусть делают, что хотят…» Страх перед болью – вещь подсознательная. Точно так же, как страх перед смертью. Он просто есть. От него никуда не денешься. И чем дальше – тем больше этот страх захватывает тебя, начинает вопить в тебе каждой клеточкой твоего измученного тела. Ты можешь сопротивляться, можешь убеждать себя в том, что это только боль, что и она пройдёт… Но здесь, в полном одиночестве, один на один со своим страхом, ты ни на секунду не сможешь заставить замолчать этот вопль в себе… - Ненавижу… - Он произнёс это почти спокойно, даже как-то отрешённо. Не открывая глаз. Но тут же открыл их и посмотрел на того, чьего лица ему всё равно было не разглядеть, но он обращался к этому безликому – как ко всей системе в целом. - Как же я вас ненавижу! Оттолкнувшись от стены, он шагнул навстречу безликому монстру…
Memory: Сотрудник следственного отдела "Пальца". - Сядьте. Всего одно, но очень точное движение руки в черной перчатке. Здесь все в перчатках. Здесь никто не оставляет отпечатков пальцев и прочих опознавательных признаков. Здесь никого нет - только фигуры без лиц и имен, равнодушные, неутомимые и взаимозаменяемые. Здесь никого нет. Только подследственный более-менее напоминает живого человека. Но и это, как всем известно, обычно не продолжается сколько-нибудь долгое время. Здесь. Никого. Нет. Переступивший порог этой камеры уже распылен, сожжен, развеян по ветру над Темзой. Имена? Пароли? Явки? Ничего этого нет, и никого нет, и никогда уже не будет, на твое место в общей фотографии вклеят белый кружок. У тебя нет лица, нет имени и нет прав. Но это твой, и только твой выбор. Всего одним движением следователь вернул Кевина на его место, усадил на койку. Аккуратно, даже чуть лениво - кому нужна лишняя жестокость? Кому надо потом ждать, пока подследственный будет приходить в себя? Не это сегодняшняя цель. С физической болью, как отмечено в отчетах, отступник справляется. Это нехорошо, это неудобно, это сулит всем временные проволочки, но с этим уже ничего не поделаешь. - Ненавидите? - легкая вопросительная интонация. - Почему - ненавидите? У вас нет, по-хорошему, ни единого повода для ненависти. Вы родились и выросли в приличной семье, хаос перестановок девяносто девятого года не затронул ни вашу семью, ни круг знакомых, статус ваших родителей только упрочился со временем. Да и сами вы были на очень хорошем счету. Вы были нужны своей стране. Как же получилось так, Кевин, что в ответ на это - вы ее возненавидели? Кто вас этому научил? Тишина. Все здание поглощено тишиной. Только на самом пределе слышимости тикают наручные часы под черной перчаткой следователя. У настоящих политических, рецедивистов с большим запасом информации и идеологии, тишину организовать сложнее. Даже сквозь толщу бетонных стен они ухитряются перестукиваться, и борьба с этим способом передачи информации организована уже неплохо, но еще неидеально. Но тот, кто сейчас перед следователем - это никакой не политический, это обычный отступник, причем отступник в пустоту, в никуда, в безмолвие. Ему не с кем перестукиваться, он действительно почти ничего и никого не знает, и уж тем более не сумеет расшифровать беглые, еле уловимые сигналы, даже если и услышит их. - Кто вас этому научил? И почему вы позволили себе - научиться такому?
Кевин: - Вы – не страна. Просто констатация факта. Голос, как всё последнее время, сошёл на нет к концу фразы. Даже такой короткой фразы. Но не услышать по любому невозможно. Глухих здесь не держат. «Спрашиваете, кто меня этому научил? Хрен вам! Спросите лучше у моего отца. Бедняга… - Кевин почувствовал, что наверное впервые с начала следствия по настоящему сочувствует своему родителю. – Теперь заткнись! Если ты будешь так складно думать, кто помешает тебе сказать всё это вслух? Просто заткнись!» А сейчас – небольшой экскурс в мир провидения. И может быть, удастся на себе испытать так тонко прочувствованную сцену между мистером Смитом и мистером О'Брайеном. Спор о том, сколько пальцев ты видишь. Молодец, Оруэлл! Как точно ты проник в тонкости человеческой психики, а ещё тоньше – психики нечеловеческой, психики вот таких нелюдей… Ничего, пальцев у нас тут нет, есть только перчатки. Так о чём спор? Нет, всё, заткнись, заткнись… Голова твоя пуста. Хотя, пустота требует наполнения. Чем бы таким её наполнить? Вот ведь… И стихов-то никаких не вспомнить… Кевин прислонился к стене и прикрыл глаза. Хотя даже под прикрытыми веками он видел силуэт «милого человека», безликого и такого притягательного. Только под прикрытыми веками он казался не чёрным, а красным. Казался? Или это – всего лишь выдавание желаемого за действительное? А он хорошо смотрелся бы в красном. Главное, зловеще. Этакий «Его Высокопреосвященство» в парадном одеянии. Хоть картины пиши. Кто ты, о Безликий? Как тебя зовут? Я тебя знаю? А ты меня? Хочешь, расскажу тебе, что я с тобой сделаю, если доберусь то твоей респектабельной шеи? Ничего, кто-нибудь обязательно однажды до неё доберётся, чикнет ножиком – и ты приобретёшь этот шикарный во всех отношениях цвет… Интересно, почему кровь красная? Кевин развлекался тем, что чуть плотнее сжимал веки – и человек исчезал совсем. А потом приоткрывал веки и ловил из-под ресниц всё тот же силуэт. Забавная штука – жизнь. Бедная Кетрин! Она так хочет взять от этой жизни всё – и не понимает, что здесь ей дадут только то, что захотят. И при этом сделают так, что она действительно будет думать, что получила всё. А отец? «Вот в этой книжице – сила! Вот это ты должен иметь в своём кармане, чтобы быть человеком! Чтобы иметь то, что хочешь!...» Бей, не жалей! Я терплю, пока я слабее. Пока можно взять за шкирку и натыкать носом в эту твою книжицу. Хочешь – повесь её у меня перед глазами и бей, чтобы я всё время её видел. И тогда уж я точно возненавижу её, ещё не понимая, что это и зачем это нужно. Возненавижу, а ты даже не узнаешь, как ты мне помог! Ты научил меня ненавидеть… - Задушу я тебя… - подвёл Кевин итог своим размышлениям. – Знаешь, удушье – страшная вещь. Постепенно ты чувствуешь… как воздуха всё меньше. А рёбра твои разрываются… чтобы втянуть хоть глоток воздуха. Один маленький глоточек… который не дают, пока… Пока ты ещё можешь хоть что-то соображать. – Кевин уже перестал обращать внимание на слёзы. Не пытался их сдерживать. Он просто плакал, совершенно по детски, всхлипывая и пытаясь говорить одновременно. – Всё равно… ничего… - Он мотнул головой, собственные слёзы казались горячими. – Ничего… тебе… не поможет…
Memory: Сотрудник следственного отдела "Пальца". - Да, мы не страна... Такой тихий голос. Такой даже почти ласковый и уж точно - всепонимающий. Ты можешь молчать, сколько угодно, и кричать ты тоже можешь, но беда в том, что что бы ты не делал - они все это уже видели, и не раз. Они все это предпологали, и на каждую секунду твоего разговора или молчания у них уже разработана точная стратегия противодействия. Разработана сухо, казено и без всякой спеши и эмоций. Какое им, в самом деле, дело до эмоций? Эти люди знают, в чем их задача и как ее лучше выполнить, невзирая ни на что. И ты, со своей ненавистью ли, идеалами ли, чувствами и страданиями для них - как на ладони. Одинок. Уязвим. Приговорен. - Да, мы не страна, это вы поняли правильно. А вот чего вы не поняли, так это того, что мы - те, кто защищает страну. Те, кто хранит ее от развала и нищеты. От хаоса. Почему же вы этого не поняли? Поди теперь, разберись в их интонациях. Они профессионалы, они таких, как ты и таких, которые во много раз сильнее и умнее тебя, пачками сбивали с толку, и будут сбивать. Что там в голосе у следователя? Интерес? Укор? Сожаление? Да что бы ни было, за всем этим сквозит равнодушие столь ледяное, что это не укроется ни от чьего внимания. Гильотине, в сущности, плевать, кому и за что рубить голову, она - механизм, приспособленный под эту задачу, механизм безупречный и отточеный десятками лет и тысячами жертв. И эти, которые в сером, которые в перчатках и в праве - они тоже механизм, и они это знают. Они этим гордятся. У них есть это право на механическую гордость и непоколебимое спокойствие. Кто там говорил, что самые страшные люди - в оперативном отделе? Брехня, вранье, страшные сказочки для маленьких деточек. Средоточие кошмара - это отдел следственный, безликий и поистине всемогущий. - Вы слабы, Кевин. - вновь никаких интонаций, сухая констатация факта. - Слабо ваше тело и слаб ваш разум. Вы, по сути, еще ребенок, который захотел поиграться во взрослые игры. Но из всех игр доступной вам оказалась только игра в ненависть. И эта игра привела вас к самому настоящему предательству. Да-да, именно так. Вы возненавидели нас, а предали свою страну. Им всегда нечего возразить. Ты можешь думать что угодно, и даже знать это, твердо знать, пока ты один, пока ты в своей квартире, комнате, камере, но когда они включаются в игру, любой довод по мере озвучания разбивается вдребезги. Потому что ты - обуреваем сомнениями, ты всеми силами пытаешься показать, что умеешь думать и возводишь свое сомнение в ранг святыни, но сомнение, помноженное на ненависть - скверная, зыбкая почва. И они умеют выбивать ее из-под ног. - Вы уже никого не задушите, даже если представится такая возможность. Вы, может, еще не понимаете этого, но мы уже сломали вас. Вы уже не человек. Даже для себя. Очередная констатация факта. Потом, когда остаешься один, ты можешь попытаться переубедить себя, кое у кого это даже получается. Но тебе никогда не переубедить их, а пока они в праве, они - правы. Простейшая арифметика. Куда проще, чем наболевший вопрос о том, чему равняется два, помноженное на два. - Кевин, скажите мне... скажите, эта информация не имеет никакого значения и никого, даже по вашей внутренней градации, не "подставит". Вы вообще понимаете, на кого вы работали, пытаясь противодействовать нам?
Кевин: - На себя. А он и так знает, что уже сломали, раздавили и осталось только выкинуть. Тоже мне, открытие… «Вы – не страна… И вы не защитники, это всего лишь иллюзия, которую вы внушили сами себе. Как интересно! Можно ведь разговаривать с самим собой, чтобы не было искушения разговаривать с собеседником… Хаос? Нищета? Сказал бы я вам, что такое хаос и нищета… И где именно эти хаос и нищета. Но не скажу. Зачем? Мы же такие гордые осознанием того, что мы делаем. И что вы знаете о предательстве? Да, я слаб. Теперь я это точно знаю. Хотя, я и раньше это знал. Просто очень трудно признать себе самому, что ты слаб. Трудно, но нужно. Я один, вокруг никого, пустота… И это хорошо. Потому что я слаб и если был ещё кто-то рядом, я мог бы не выдержать. А так… Ради чего спасать себя, когда уже раздавили, использовали и осталось только выбросить за ненадобностью? Не человек… Да. Уже не человек. Но в том и смысл, что в моей слабости моя сила. Странно, ещё кто-нибудь додумывался до таких вещей в 23 года?» У истерики есть свои закономерности. Можно долго и безуспешно пытаться успокоиться – и не добиться ничего кроме того, что истерика разрастётся до неуправляемых пределов. А можно ничего не делать, и вдруг это проходит само. Кевин успокоился и теперь с интересом разглядывал силуэт, щуря глаза от яркого света. Словно перед ним было некое насекомое, некий новый неизвестный науке вид, который следовало изучить и запомнить. Может быть, если повезёт – идентифицировать. «Наверное, так и сходят с ума, - подумал он. – А этот тип, он вообще понимает, что он едва ли не более уязвим, чем я? Мне осталось, в сущности, не так уж много. Но как хорошо… Как хорошо, что есть эта передышка. Я так устал от боли… Кто это сказал: «Стоит только вступить в разговор – и ты, считай, уже согласился»? Да! Дело именно в этом. Хотите, чтобы я спорил, сопротивлялся, что-то доказывал? Ага, сейчас… Только шнурки поглажу и к маме в Ливерпуль съезжу. Маме? Ах, ну да. Должна же у человека быть мама. Мама… Бедная. А мама Кетрин? Нет, прочь, вон из головы! Здесь мужской разговор, так что прикиньтесь ветошью и не отсвечивайте!» Кевин так увлёкся разглядыванием силуэта, что позабыл, где находится. - Ты символичен, о Безликий! Я служу тебе. Весь без остатка, я здесь, перед тобой. – Кевин говорил монотонно, словно читал мало знакомый текст. – А скажи мне, о Безликий! Тебя когда-нибудь ставили раком? Обязательно попробуй. Незабываемое ощущение… Хотя, ты и так всё время стоишь раком. Кевина неожиданно разобрал смех. Это была уже другая стадия истерики, но он и не пытался её прекратить, хотя запротестовали отбитые рёбра и смех смешался с кашлем. Обессилев, Кевин снова откинулся на стену, тихо, но совершенно по чёрному матерясь сквозь зубы. Если бы это слышала Малявка – она узнала бы свою школу. Но о Малявке Кевин больше не думал. Он выкинул её из головы, всецело отдавшись непростому процессу под названием: «Я помогаю крыше ехать». «Только бы оттянуть момент… Только бы не били…» Мысль была малодушной, но Кевин уже даже ей не сопротивлялся. Он стал чем-то вроде податливого пластилина: кто возьмёт в руки – тот и будет лепить. Абсолютно бездумная обтекаемость, делай, что хочешь. Может, как раз это и было нужно, чтобы выдержать…
Memory: Сотрудник следственного отдела "Пальца". - Это всего лишь очередная иллюзия, которой вы неосмотрительно поддались. Неужели вы действительно думаете, что здесь и сейчас кто-то может работать на себя? - тихий, безэмоциональный смех. Смех, который положен по протоколу ведения допросов. - Вам заморочили голову, Кевин, и заморочили ее отнюдь не мы. Да-да, как бы вам сейчас это не казалось абсурдным, но именно мы оставляем людям право: быть с нами и жить спокойно, или быть против нас и нести за это ответственность. Те же "люди", хотя они не имеют право так называться, из-за которых вы находитесь в этой камере, они смеют утверждать, что правы только они. А в чем, собственно говоря, они правы? В своем отрицании? В своем желании разрушать? В том, что единственное занятие, которое они для себя нашли - это упорно идти против течения, не поставив себе за труд разобраться, что к чему? Недолгая пауза. Из неисправного крана монотонно капает вода. Бесстрастно осчитывают секунды часы. Времени все меньше, оно неостановимо и невозвратимо, и каждая секунда безаппеляционно приблихает момент... Момент чего? Но здесь нет ответов, только вопросы, и вопросы здесь задают они. - А самое ужасное, Кевин, что вы сдались совершенно без боя, и сдались такому представителю противника, что даже смешно. И даже не ради каких-то... "идеалов". Ради сиюминутной прихоти и от моральной слабости. И становится страшно от осознания того, что этот человек, который на самом деле и не человек даже, он и выйдя из это камеры все равно останется только силуэтом и олицитворением, но - он уверен в справедливости того, что он говорит. Он совершенно точно знает, что те, кто вложил в его уста эти слова - правы, и несут благо, и ему действительно непонятно, ради чего можно свернуть с этого пути, вымощенного чужими костями и ведущего в будущее столь светлое, что лучше заблаговременно ослепнуть, только бы не видеть, не видеть... - Чем вам заморочила голову эта несчастная девчонка? Она ведь не то что не идеолог, она же даже не из отдела пропаганды. Это, если пользоваться ИХ словами, расходный материал. Вы вообще понимаете, что может стоять за людьми, которые сами воспринимают своих соратников как расходный материал? Это счастье, Кевин, что их удалось остановить сейчас, пока они не натворили дел... Хотя кое-что они все же успели. - сожаление и скорбь в голосе. - Вы знаете, сколько ни в чем не повинных людей погибли в ходе тех "актов свободолюбия", которые были организованы этими выродками? Случайных людей, виновных только тем, что оказались рядом? И это они называют свободой. Так они ее себе представляют. Похоже, что эта брезгливость, смешанная с яростью, которая звучит в голосе следователя - неподдельные. - И ваша лепта в этом кровавом безумии тоже есть, именно ваши сведения и сведения таких как вы позволили осуществить эту кровавую бойню. Кевин, почему получилось так, что где бы вы не работали - у вас не находится никаких идеалов, и та кровавая полоса, которая тянется за вашей спиной ничем не оправдана? Вы работали здесь, с нами, допрашивая и пытая тех, кого по роду своей подпольной деятельности должны были бы защищать. Вы работали на подполье, не зная их идеологии и целей, и венцом вашей работы стали десятки невинных жертв. Во имя ничего, во имя вашего слепого подросткового протеста, вы предали всех, кто на вас надеялся.
Кевин: Это была провокация. Точнее сказать, здесь всё с самого начала было провокацией. Хотелось вступить в спор и по пальцам доказать этому безликому уроду, в чём он не прав. Но вступить в спор – означало проиграть. Можно подумать, Кевин сам не вёл допросы. Можно подумать, он не знает, что за этим безликим силуэтом такой же человек из плоти и крови, просто непрошибаемо уверенный в том, что прав он. А может, и не уверенный, просто прикидывается, потому что так выгоднее, потому что лучше мучить других, а не мучиться самому. Здесь нельзя выиграть. Здесь всё равно проиграешь, потому что здесь все карты краплёные и они не в твоих руках. Но можно просто не вступать в игру. Можно вернуться на старую, уже отработанную позицию: «Ничего не понимаю, ничего не знаю, отпустите, дяденька…» Но Кевин чувствовал, что уже не сможет выдержать нужный тон. Он уже прошёл стадию покорного, несправедливо оклеветанного. И лучше не пытаться ловить то, что ушло. По правде сказать, лучше было молчать совсем. Пассивное сопротивления в таких случаях действует не хуже активного. Может быть и лучше. Только одного нельзя: вступать в полемику. Никаких споров, никаких мыслей в голове. Ничего, за что можно бы было зацепиться. Его никто этому не учил. А может быть, его научила этому… Он привычно увернулся от мысли о её имени. Хотелось оглохнуть и не слышать, что говорит этот тип. Всё тело ныло и болело от предыдущих допросов. И от ожидаемых впереди тоже. Передышка конечно же была нужна не только для того, чтобы с ним поговорить «по душам». Эта передышка нужна и для того, чтобы когда за него возьмутся очередные костоломы, он достаточно оклемался и в полной мере чувствовал всё, что с ним сделают. Тем более, что с каждым разом боль всё сильнее и страшнее. Она может превратить тебя в животное, лишить возможности думать хоть о чём-то, кроме самой боли и желания от неё избавиться. И вот эта мысль Кевина действительно занимала. И очень хотелось верить, что вот сейчас этот тип поймёт, точнее те, кто за ним – поймут, что с него больше ничего не возьмёшь. И его просто тихо прикончат. Потому что не был Кевин уверен в том, что сможет до последнего противостоять боли, в том, что его тело не предаст и не продиктует его разуму то, чего он сам бы никогда не сказал и не сделал. А ещё хотелось жить. Очень хотелось. Какому угодно, искалеченному, опозоренному, но жить. И вот эта мысль терзала сейчас гораздо сильнее, чем даже страх перед новыми пытками. И тоже лишала сил. Но даже в этой мысли само по себе заключалось спасение. Потому что она питала ненависть к мучителям. И ненависть затмевала собой всё: боль, страх… Кевин мог бы возразить, сказать всего одну фразу, на которую конечно же есть заготовленный ответ, но которую не перешибут и десять тысяч ответов. «Если вы правы, а я не прав – почему ваша «правда» не может поколебать мою «неправду»? Он понимал, что делает только хуже, но гораздо больше, чем боли, боялся вступить в диалог и дать себя переубедить. Потому что любой диалог означал, что они сделают из него всё, что пожелают. А этого Кевин не мог опустить. И со всем своим «подростковым протестом» он готов был лучше снова претерпеть пытки, чем поддаться сейчас этим пафосным речам, которые мотали ему душу, но ровным счётом ничего для него не значили. Человек соткан из противоречий. И в конечном итоге боль, которой он так боялся, оказывалась желаннее, чем относительный покой. Ну, уж лучше потерять разум от боли – и тогда будет уже всё равно. А проиграть этому идиоту, спрятавшемуся за полосу света – нет уж! Этот кретин воображает, что он в состоянии в чём-то переубедить или надавить на некое представление о том, что Кевина должна есть совесть из-за осознания, как нехорошо он делает, помогая «подлым, кровавым безумцам из подполья». Тупица… - Хорошо говоришь, - сказал Кевин, аккуратно подтягивая относительно целой рукой вторую, сломанную и аккуратно укладывая себе на колено в тщетной надежде, что от этого станет немного легче. При этом тон его был абсолютно ровен, лишён оттенков эмоциональности. – Продолжай. Это интересно.
полная версия страницы