Форум » Glimpses of the past » «Кнут и пряник» осень 2017 года. Здание службы Государственной Безопасности. » Ответить
«Кнут и пряник» осень 2017 года. Здание службы Государственной Безопасности.
Fate: 24 ноября 2017 года. Допрос Кевина Макнамары. Стадия «пряника» после того, как «кнут» оказался бесплодным. Действующие лица: Кевин Макгвайер, сотрудник "Пальца" Кетрин Вейс.
Ответов - 36, стр:
1 2 All
Memory: Сотрудник «Пальца» Кетрин Вейс Что-то изменилось… Опять. Словно еще один крошечный шажок. Только вот еще бы знать, куда… Кевин оказался более упрямым, чем она подумала. Действительно, чего вдруг она решила, что может недооценивать его, словно она его не знала! Хотя нельзя сказать, что знала так уж хорошо, и доказательством того была нынешняя ситуация, но все же она знала достаточно, чтобы не делать такой ошибки. И все равно сделала. Впрочем, эта ошибка была вполне искренней. С одной стороны Кетрин понимала, как нужно поступить дальше, чтобы выполнить задание. Но с другой, с не меньшей острой она понимала, что малейшая неискренность с ее стороны разрушит все. И нужно было балансировать на тонюсенькой грани правды и необходимости. Остаться собой, и делать то, что делала бы, будь обстоятельства иными, а выяснение отношений тем же. В ответ на слова мужчины она рассмеялась. А что еще можно сделать, когда задают такие глупые вопросы? Конечно Кет знала, что есть сотрудницы, которые именно этим и занимаются. Но то была оперативная работа иного уровня, требующая большей тонкости и сноровки. А она… она была просто, как когда-то говорили, танком: пришел, продемонстрировал оружие, сделал дело и ушел. - Нет. – Она обняла его. – Но это не значит, что я бы не хотела провести с тобой ночь. – Кет погрустнела. – Но для тебя это ничего не значит, ведь так?
Кевин: «Издеваться – так издеваться… Особенно если сразу не помогает». - Почему не значит? – В другой обстановке Кевин сам себе бы дал в морду за то, что он делает. Но здесь и сейчас у него сил не было на самокритику. – Это только кажется. Он приобнял Кетрин одной рукой и принялся поглаживать её по спине. Всё-таки она была такая тёплая и мягкая по сравнению со всем тем, что его окружало. Он был уверен, что для Кетрин Вейс не существует недоступного или запретного, когда речь идёт о достижении целей, связанных с работой. Конечно, она ведь должна заботиться о себе, о своём… кажется, младшем брате. да, у неё есть младший брат. «Какой идиотизм! – только и подумал он, не без злости. - Издеваться над симпатичной девушкой! И лишь только потому, что наш шикарный порядок и наша шикарная контора, именуемая «Пальцем», делает из страны полигон по какой-то неведомой игре: «Продай всех, продайся сам – и тогда, может быть, тебе позволят жить…» Нет, не по-человечески жить, а просто ощущать себя живым, чтобы если понадобится причинить боль – это всегда легко было сделать. Трупу ведь нельзя причинить боль…» Он с неожиданной силой прижал девушку к себе, не обращая внимания на боль в сломанной руке, потому что ему пришлось снова опереться на неё. Но то ли нервные окончания переутомились и на время притупили ощущения, то ли он как-то удачно повернул руку и боль оказалась вполне терпимой. Теперь он прижимал Кетрин к себе, явно не собираясь отпускать. - Почему бы не воспользоваться моментом? – Кевин разозлился, только на этот раз не на себя, за то, что делает, а на своего отца, за то, что запихал его на службу в эту контору, заставив лгать и делать то, что он никогда бы по своей воле делать не стал. – Что тебя останавливает? Камеры наблюдения? Плюнь на них. Мы ведь больше никогда не увидимся.
Memory: Сотрудник «Пальца» Кетрин Вейс Кетрин расхохоталась, Позерство Кевина было смешным… А еще оно означало, что она не справилась с заданием окончательно и бесповоротно. А возможно сделала еще хуже, чем было. Что-то ей подсказывало, что сейчас, чтобы ее коллеги не делали с Макнамарой, он ничего не скажет, уж точно ничего полезного. Но смех больше походил на истерику. Еще и нога – Кет очень неудачно на нее оперлась и теперь по всему телу разлилась острая и одновременно ноющая боль, которая не собиралась проходить через минуту. Женщина попыталась повернуться – даже не высвободится, просто хоть немного утихомирить боль – но Кевин держал ее слишком крепко: казалось, и откуда только взялись силы? А вот ее саму силы оставляли, словно она была донором и сдавала кровь, а врач не остановил этот процесс вовремя, напрочь забыв о пациентке. Подобное ощущение с настойчивостью кошмара преследовало ее в больнице, но потом прошло, Кетрин надеялась что совсем, и как всегда надежда оказалась тщетной. Она хотела только одного – чтобы открылась дверь, и вошел кто-то из сотрудников. Они же наблюдают, они видят, что она провалилась, что она больше ничего не может сделать – просто не в состоянии. Все же придел физических возможностей есть у всех, какие бы моральные стимулы не вдохновляли человека. Но никто не приходил. Смех постепенно сменился слезами, и Кетрина даже не пыталась сдерживать всхлипы. Странно… ей так долго казалось, что она разучилась плакать.
Кевин: Когда сидишь в обнимку с человеком, любое его движение, даже очень незаметное, можно почувствовать. Кевин понял, что девушке неудобно и как-то умудрился догадаться, точнее вспомнить, что у неё должна болеть нога. Поэтому хватку ослабил. Тем более, что сил осталось не так уж много. Её нервный смех его совершенно не удивил, хотя Кевин и ожидал более категоричной реакции. А ещё больше он ожидал, что народ за дверью увидит, что он схватил Кетрин и сразу же вмешается. Но почему-то этого не произошло. Тогда он стал гладить девушку по голове, ему захотелось её успокоить, тем более что её смех очень быстро перешёл в слёзы. - Кетрин! Успокойся… Скоро всё уже кончится, успокойся. – Он старался говорить убедительно, будто действительно знал, что вот сейчас произойдёт чудо – и всё прекратится раз и навсегда. – Ты просто забудешь всё это, у тебя есть работа, есть твой брат… Всё пройдёт. Конечно, это была абсолютная чушь, хотя и абсолютная правда. И что ещё ему было делать? «А ты начни её душить, - предложил он сам себе. – Авось тогда сюда действительно кто-то войдёт и прекратит всё это». Но поскольку идея ему совершенно не понравилась, он продолжал просто сидеть и гладить девушку, уже не зная, что сказать. Конечно, ей сейчас должно быть очень фигово. У неё болит нога, она не может довести задание до конца, потому что он упирается, как осёл и не желает сдаваться. Она так старалась, а ничего не получилось. Но где-то рядом была Малявка, были остальные, которых Кевин не мог предать, даже если бы они все предали его и сказали бы ему об этом в лицо. Может быть, такой упёртый максимализм и свойственен именно молодому возрасту и будь Кевин старше – он подумал бы о том, кому вообще всё это нужно и нужно ли ему самому. Но нет. Ему как раз это было нужно, даже если он вынужден в полном одиночестве противостоять силе, которой в принципе противостоять невозможно. Он сказал себе, что должен выкинуть всё из головы, особенно Малявку, потому что вспоминая её, может случайно проговориться. И стал думать о Кетрин, которую ему было искренне жалко. - Эй, там! – Он повернул голову и обращался к кому-то невидимому, за дверью. – Кончайте уже издеваться над девушкой! Уроды… Он ненавидел, совершенно люто ненавидел сейчас всех, кто был по ту сторону двери камеры. Всех без исключения. А о тех, кого любил, старался не думать.
Memory: Сотрудник «Пальца» Кетрин Вейс Кетрин удалось немого повернуться, чтобы переместить вес тела с больной ноги. Боль потихоньку стала проходить, пусть и медленно, но теперь женщина хотя бы уже могла ее терпеть. Она сделала несколько глубоких вдохов, стараясь успокоится, вытерла рукой слезы, размазывая тушь, как когда-то в детстве, когда еще не приходилось волноваться об испорченном макияже. - Никто не придет. Она подняла голову и посмотрела на Кевина. Неужели он не понимает, насколько бесполезно его сопротивление. - Неужели ты думаешь, что своим молчанием ты сможешь уберечь, - в памяти всплыла диссидентская кличка мисс Эсфирь Минц, - Малявку. Другие уже сказали достаточно, чтобы она отправилась в лагерь, если еще повезет. Вот уж не думаю, что ты знаешь что-то такое, что может усугубить ситуацию. Они все уже рассказали все, что могли, пойми же ты это наконец! Ты никого не спасешь, никому не смягчишь наказание! Кетрин уже плохо соображала, что говорит, ее не волновало, что она в принципе-то не должна была рассказывать все это Кевину, все это было похоже на бред… Кажется, у нее поднялась температура – в холодном бетонном мешке ей вдруг стало невыносимо жарко. Но кому какое дело, до того, что с ней… - Не для этого ты здесь. Если бы им только была нужна информация, они бы давно оставили тебя в покое! Кевин, если бы не твое глупое донкихотство, ты мог бы быть очень хорошим сотрудником, и они не хотят так просто отказываться от тебя. Если бы ты только перестал упрямится… Если бы ты только отступился! Мы бы могли поехать куда-нибудь. Взять отпуск и поехать к морю, хотя нет, зимой это не интересно… можно поехать в горы, в Шотландию… только ты и я… как было бы здорово… Она положила голову Кевину на плече и уткнулась носом ему в шею. - Пойми, жизнь такая штука, что нужно брать от нее все то, хорошее, что можно, пока можно, и стараться, чтобы это «можно» не заканчивалось. И так было всегда… сколько людей, при твоей хваленной демократии жили за чертой бедности, не могли получать образование или медицинское обслуживание, умирали на улицах! Какая разница, кому петь дифирамбы, если при этом у тебя есть дом, есть работа, и хватает не только на кусок хлеба.
Кевин: Провокация. При чём такая провокация, на которую сложно не откликнуться. Но именно провокация – и ничего больше. Кевин не то, чтобы понял это, но почувствовал. Может быть, Кетрин и не собиралась специально вытягивать его на разговор, может быть она всё это делала неосознанно. Но ему захотелось возразить ей на её слова, начать спорить. Так трудно удержаться от возражений, когда тебе кажется, что собеседник не прав. И даже приходит совершенно ложная мысль, что так хорошо видишь очевидность неправоты собеседника, что в два слова докажешь ему это. Может быть, если бы Кевин сам не поработал некоторое количество времени в «Пальце» - он попался бы на таком простом и логичном желании доказать, кто из них прав, а кто нет. Но в данном случае спор означал полный провал с его стороны. Казалось бы так просто доказать, что дважды два – будет четыре. И ты даже не задумываешься, что от тебя именно этого и ждут: чтобы ты начал доказывать. Он не стал переспрашивать, кто такая Малявка. Не стал говорить, что знает, что уже никого не спасёт, или наоборот спасёт просто потому, что всё они знать не могут и какие-то нюансы он ещё может открыть. И уж тем более, он не стал говорить Кетрин о том, что не на столько высоко ценит свои способности, чтобы поверить, будто от него не отступаются как от потенциально полезного сотрудника. И если он начнёт говорить, сдастся – это вовсе не значит, что у них может быть какое-то будущее, с поездками в горы и тому подобным. Ну, может быть, сама Кетрин и верит в этом. Может быть, её потому и используют так безжалостно, что она способна верить в то, что говорит и делает. И это гарантировало от того, что он услышит в её словах какую-то фальшь. - Бедная девочка. – Он снова погладил её по коротким кудряшкам. – Кетрин! Мне кажется, тебе не стоит больше сидеть на полу в этом каменном склепе. Ты заболеешь. О чём вообще думают твои… коллеги? Умойся и иди. Я всё равно ничего не скажу. Он почему-то улыбнулся, хотя было странно ощущать улыбку с болью в разбитых губах. Кетрин подарила ему немного времени, чтобы собраться с силами. Ему было жаль её, наверное она сама будет сожалеть, что у неё ничего не вышло и она только вымоталась, потратив время и силы на бесполезное занятие. В его улыбке было сожаление. Но и странное тепло, которое он на самом деле испытывал к этой девушке. Наверное, он так и не поверил, что всё, что она делает – всего лишь провокация, попытка вытянуть из него сведения, расчёт и желание сделать себе карьеру любой ценой. Да он никогда бы в это не поверил.
Memory: Сотрудник «Пальца» Кетрин Вейс - Никуда я не пойду. – Кет выразительно помотала головой, от чего та вдруг закружилась. – Не хочу. Она закрыла глаза, пытаясь привести мысли в порядок, но те устроили забастовку и вышли колоннами на марш протеста против такого издевательства над ее телом и разумом. Ни о каком допросе речь не шла уже минут десять как минимум. Какой может быть допрос, когда уже не соображаешь, что происходит, что ты здесь делаешь, кто ты есть, и есть ли вообще. Хотелось просто умереть, или хотя бы отключится, чтобы исчез весь этот кошмар. Только шутка в том, что вся жизнь и есть кошмар, и нигде не укрыться от этого. И никакая смена власти этого не изменит – проблема не в том, что вокруг, а то, что внутри: бесконечное одиночество, от которого не сбежать, не укрыться, которое быстро разоблачает весь тот суррогат подобия жизни, эмоций, увлечений, которыми пытаешься его заполнить, чтобы хоть на мгновение забыться. - Ты не представляешь, как я устала. Устала быть сильной, устала от мужчин, которым нужно только мое тело, устала делать вид, что меня устраивает такая жизнь, устала быть одной. Ты просто не можешь себе представить!
Кевин: В принципе, так и должно было всё происходить: если допрос – то тебе начинает казаться, что он теперь будет длиться вечно, если пытка – тем более. И Кевину уже начало казаться, что странный разговор с мисс Вейс тоже будет длиться до бесконечности. По крайней мере, пока кто-нибудь из них не сойдёт с ума. Понимала ли сама Кетрин, что вот именно сейчас она действовала точно так же, как её коллеги? Или она говорила абсолютно искренне и дело было не в ней, а в том, что те самые её пресловутые коллеги оказались хорошими психологами и заранее могли предположить, что произойдёт, если Кетрин Вейс послать разговаривать с Кевином? Да, он не знал всех тонкостей работы, потому что слишком мало проработал, но он чувствовал, что здесь и сейчас никто пальцем не пошевелит без определённого смысла. И если до сих пор никто не вмешался и не прекратил их странный разговор, значит, ещё надеются что-то с него получить. - Кетрин! По-моему ты бредишь. «Ну скажи! Скажи ей, что понимаешь, что это они, те которые над ней, такие сволочи, что доводят не только тех, кто против, но и своих же. Им нужно взять от тебя всё, ничего не давая взамен. Точнее давая, но лишь до тех пор, пока есть что взять с тебя. Так и узнику, и подследственному иногда дают пищу, чтобы он не подох раньше времени. Ты устала быть одной, потому что твой бесценный Адам Сатлер сделал из этой страны бордель, тюрьму и кладбище «в одном флаконе»… Кетрин! Мне жаль тебя! Но ничего этого я тебе не скажу, как бы ни хотелось». - Отдохни. – Кевин прикинул, сможет ли он встать. – Мне нужно добраться до вон того крана. Если, конечно, они не перекрыли воду… Он сосредоточился и подтянул одну ногу, размышляя о том, на что бы опереться. А ещё лучше – схватиться и подтянуться, если хватит сил. Но кроме Кетрин никакой опоры рядом не было. Разве что, подползти к торчащему в углу подобию унитаза и опереться на него. Он долен был что-то сделать, хотя и не понимал, зачем именно. Может быть, чтобы это резиновое время перестало тянуться, словно кто-то наматывал твои жилы на кулак. Кстати, почему никто не додумался, что разбить себе голову о край той санитарно-гигиенической штуки вполне возможно и даже не трудно? Или это извечное стремление человека – уж если помереть, то не так позорно, в обнимку с унитазом? Бред. Человек так думает только до тех пор, пока не дошёл до крайности. Или во всех нас очень сильно стремление жить и каждый хватается за малейшую возможность продлить жизнь, пусть даже при этом придётся страдать… Он отцепил от себя Кетрин и стал подниматься, опираясь спиной о стену. Сразу стало больно. Кевин закусил губу, это была терпимая боль и он молча с ней мирился, цепляясь за неровности обшарпанной стены и упорно продолжая движение вверх, пока ему наконец не удалось укрепиться на ногах. Ступни запротестовали, напомнив о том, что им тоже досталось. Кевин только втянул воздух сквозь стиснутые зубы – и наконец выпрямился. - Так-то лучше…
Memory: Сотрудник следственного отдела "Пальца". Где-то невообразимо далеко, в другой реальности, в другом временном отрезке - хотя и на расстоянии всего-навсего трех переходов по коридорам следственного изолятора - кто-то пришел к мнению, что всему положен свой предел. И предел не должен быть перейден. Несколько сухих, четких команд. Люди здесь не любят попусту тратить время: как свое, так и подследственных. Времени всегда не хватает, а у подследственных его еще, как правило, и ограниченное количество. - Кетрин туда отправить - это чья идея была? - А мне почем знать? - недоуменное движение плечами. - Этим процессом не я управляю. А что? - Да ничего, собственно. Неплохая идея. Но сомнительная. Должны были предусмотреть возможность срыва. Сворачиваем. Нет времени на следственные эксперименты, нет времени на проведение поступенчатых допросов, нет времени на то, чтобы с чувством, толком и расстановкой выполнить свою работу. Хоть как-то ее выполнишь - и уже хорошо, у СИЗО стены не резиновые, да и в сутках не тридцать шесть часов. А время публичного процесса все ближе и ближе, и фигурантов - хоть лопатой греби, но если с каждым подследственным так вот нянчится, то мистер Криди собственноручно передушит всех своих сотрудников, и будет прав. Количество прочно перебило качество, и ничего с этим не поделаешь: железо надо ковать, пока оно горячо. А там уже в лагерях разберутся, что к чему и кому из тех, кого миновала вышка, жить спокойно, а кому выблевывать легкие на доследовании. Кивок, разворот. Для того, чтобы все изменить, достаточно нескольких секунд. В течение которых в первую очередь меняется освещение в камере: яркий, мертвенный луч света выхватывает из общего мрака фигуру подследственного, все остальное же тонет во мраке. Нехорошо, когда арестованный видит лицо того, с кем говорит. Поворот ключа в замке - бесшумный и неотвратимый. Здесь все - бесшумно и все - неотвратимо. Непоправимо. Ты виновен уже потому, что сидишь в камере. Нюансы не волнуют никого. - Мисс Вейс? Этот голос, спокойный, безличный и неопределяемый - фирменный знак следственного отдела. Две молчаливые фигуры - что с них взять, это всего лишь исполнители, у них права голоса нет и еще нескоро появится - аккуратно берут женщину под руки. Ей ничего не угрожает, на самом деле: она проверенный, надежный сотруднк, чье прошлое держит ее за горло намного прочнее, нежели верность идеологии. Ее ждет всего лишь реабилитационный период, длительный отпуск и перевод из оперативно-следственной бригады. Навсегда. На аналитическую работу, на архивную работу, на перекладывание бумажек, в конце-концов... Женщины есть женщины. Люди есть люди. Они имеют обыкновение ломаться, и после этого их уже не используют в боевых целях. Это понимает даже Криди. Но самой мисс Вейс на данный момент все равно и она, кажется, плачет... Ей помогут, она всего лишь пошатнулась. А вот Макнамаре не поможет никто, кроме него самого, потому что он - оступился и следователь, который остается в камере после того, как безликие и безмолвные фигуры уводят мисс Вейс, пришел по его душу. - Ну что же, Кевин. Думаю, настало время для серьезной беседы. - голос не оставляет никакой надежды понять, кто его носитель, сколько ему лет, и имело ли место когда-то личное знакомство. - Время на исходе и пора подумать о тех, чьи судьбы еще возможно переписать набело. Этот старый, как мир прием - тебя видят, а вот ты - не видишь. Все органы чувств обманту и сбиты с толку, ты не знаешь ни сколько времени, ни что происходит снаружи, ни даже что происходит с тобой. И ты, по-хорошему, никому не нужен, интерес к тебе чисто казеный, положеный по бумажке и разнарядке. Никакой ненависти. Ничего личного. Это такая работа. - Сядьте, Кевин. Вы готовы к беседе?
Кевин: Когда дверь снова открылась, Кевин испытал странную смесь чувств, состоящих из облегчения и едва ли не благодарности и панического страха. Этот страх уже невозможно было проконтролировать. Но сейчас, когда тёмные фигуры забрали Кетрин и вывели её из камеры, Кевин сам не знал, смеяться ему или плакать. Что они с ней сделают? Скорее всего, ничего. «Прости, Кетрин…» Он продолжал стоять, прижавшись спиной к стене и чувствуя, что сопротивляться нет сил. Но не сопротивляться тоже невозможно. Ему хотелось броситься на человека, зашедшего в камеру. Но Кевин понимал, что ему всё равно не дадут разбить голову этого типа без лица об одну из серых стен, хотя придать хоть какой-то цвет этой камере очень хотелось. И лучше всего, красный. Впрочем, всё поправимо. У него самого ещё осталась в жилах кровь и её вполне хватит, чтобы прекратить хоть на время этот серый мертвенный мир в нечто более цветное… «Серьёзной беседы»? Он слишком хорошо знает, что здесь подразумевается под серьёзной беседой. И знает, чьи судьбы они хотят переписать набело. Если бы они могли – они всю эту страну уничтожили бы и переписали набело. Кевин резко вскинул голову, стукнувшись затылком о стену. Хотелось продолжить это занятие, но наверное, он как и любой другой человек, всё ещё хотел жить. А жить дальше можно только при одном условии: сдаться. Да и то, не факт, что поможет. Кевин прикусил губу и закрыл глаза. «Забудь, расслабься… Просто забудь. Ты ничего не можешь выдать, потому что ничего не помнишь. Пусть делают, что хотят…» Страх перед болью – вещь подсознательная. Точно так же, как страх перед смертью. Он просто есть. От него никуда не денешься. И чем дальше – тем больше этот страх захватывает тебя, начинает вопить в тебе каждой клеточкой твоего измученного тела. Ты можешь сопротивляться, можешь убеждать себя в том, что это только боль, что и она пройдёт… Но здесь, в полном одиночестве, один на один со своим страхом, ты ни на секунду не сможешь заставить замолчать этот вопль в себе… - Ненавижу… - Он произнёс это почти спокойно, даже как-то отрешённо. Не открывая глаз. Но тут же открыл их и посмотрел на того, чьего лица ему всё равно было не разглядеть, но он обращался к этому безликому – как ко всей системе в целом. - Как же я вас ненавижу! Оттолкнувшись от стены, он шагнул навстречу безликому монстру…
Memory: Сотрудник следственного отдела "Пальца". - Сядьте. Всего одно, но очень точное движение руки в черной перчатке. Здесь все в перчатках. Здесь никто не оставляет отпечатков пальцев и прочих опознавательных признаков. Здесь никого нет - только фигуры без лиц и имен, равнодушные, неутомимые и взаимозаменяемые. Здесь никого нет. Только подследственный более-менее напоминает живого человека. Но и это, как всем известно, обычно не продолжается сколько-нибудь долгое время. Здесь. Никого. Нет. Переступивший порог этой камеры уже распылен, сожжен, развеян по ветру над Темзой. Имена? Пароли? Явки? Ничего этого нет, и никого нет, и никогда уже не будет, на твое место в общей фотографии вклеят белый кружок. У тебя нет лица, нет имени и нет прав. Но это твой, и только твой выбор. Всего одним движением следователь вернул Кевина на его место, усадил на койку. Аккуратно, даже чуть лениво - кому нужна лишняя жестокость? Кому надо потом ждать, пока подследственный будет приходить в себя? Не это сегодняшняя цель. С физической болью, как отмечено в отчетах, отступник справляется. Это нехорошо, это неудобно, это сулит всем временные проволочки, но с этим уже ничего не поделаешь. - Ненавидите? - легкая вопросительная интонация. - Почему - ненавидите? У вас нет, по-хорошему, ни единого повода для ненависти. Вы родились и выросли в приличной семье, хаос перестановок девяносто девятого года не затронул ни вашу семью, ни круг знакомых, статус ваших родителей только упрочился со временем. Да и сами вы были на очень хорошем счету. Вы были нужны своей стране. Как же получилось так, Кевин, что в ответ на это - вы ее возненавидели? Кто вас этому научил? Тишина. Все здание поглощено тишиной. Только на самом пределе слышимости тикают наручные часы под черной перчаткой следователя. У настоящих политических, рецедивистов с большим запасом информации и идеологии, тишину организовать сложнее. Даже сквозь толщу бетонных стен они ухитряются перестукиваться, и борьба с этим способом передачи информации организована уже неплохо, но еще неидеально. Но тот, кто сейчас перед следователем - это никакой не политический, это обычный отступник, причем отступник в пустоту, в никуда, в безмолвие. Ему не с кем перестукиваться, он действительно почти ничего и никого не знает, и уж тем более не сумеет расшифровать беглые, еле уловимые сигналы, даже если и услышит их. - Кто вас этому научил? И почему вы позволили себе - научиться такому?
Кевин: - Вы – не страна. Просто констатация факта. Голос, как всё последнее время, сошёл на нет к концу фразы. Даже такой короткой фразы. Но не услышать по любому невозможно. Глухих здесь не держат. «Спрашиваете, кто меня этому научил? Хрен вам! Спросите лучше у моего отца. Бедняга… - Кевин почувствовал, что наверное впервые с начала следствия по настоящему сочувствует своему родителю. – Теперь заткнись! Если ты будешь так складно думать, кто помешает тебе сказать всё это вслух? Просто заткнись!» А сейчас – небольшой экскурс в мир провидения. И может быть, удастся на себе испытать так тонко прочувствованную сцену между мистером Смитом и мистером О'Брайеном. Спор о том, сколько пальцев ты видишь. Молодец, Оруэлл! Как точно ты проник в тонкости человеческой психики, а ещё тоньше – психики нечеловеческой, психики вот таких нелюдей… Ничего, пальцев у нас тут нет, есть только перчатки. Так о чём спор? Нет, всё, заткнись, заткнись… Голова твоя пуста. Хотя, пустота требует наполнения. Чем бы таким её наполнить? Вот ведь… И стихов-то никаких не вспомнить… Кевин прислонился к стене и прикрыл глаза. Хотя даже под прикрытыми веками он видел силуэт «милого человека», безликого и такого притягательного. Только под прикрытыми веками он казался не чёрным, а красным. Казался? Или это – всего лишь выдавание желаемого за действительное? А он хорошо смотрелся бы в красном. Главное, зловеще. Этакий «Его Высокопреосвященство» в парадном одеянии. Хоть картины пиши. Кто ты, о Безликий? Как тебя зовут? Я тебя знаю? А ты меня? Хочешь, расскажу тебе, что я с тобой сделаю, если доберусь то твоей респектабельной шеи? Ничего, кто-нибудь обязательно однажды до неё доберётся, чикнет ножиком – и ты приобретёшь этот шикарный во всех отношениях цвет… Интересно, почему кровь красная? Кевин развлекался тем, что чуть плотнее сжимал веки – и человек исчезал совсем. А потом приоткрывал веки и ловил из-под ресниц всё тот же силуэт. Забавная штука – жизнь. Бедная Кетрин! Она так хочет взять от этой жизни всё – и не понимает, что здесь ей дадут только то, что захотят. И при этом сделают так, что она действительно будет думать, что получила всё. А отец? «Вот в этой книжице – сила! Вот это ты должен иметь в своём кармане, чтобы быть человеком! Чтобы иметь то, что хочешь!...» Бей, не жалей! Я терплю, пока я слабее. Пока можно взять за шкирку и натыкать носом в эту твою книжицу. Хочешь – повесь её у меня перед глазами и бей, чтобы я всё время её видел. И тогда уж я точно возненавижу её, ещё не понимая, что это и зачем это нужно. Возненавижу, а ты даже не узнаешь, как ты мне помог! Ты научил меня ненавидеть… - Задушу я тебя… - подвёл Кевин итог своим размышлениям. – Знаешь, удушье – страшная вещь. Постепенно ты чувствуешь… как воздуха всё меньше. А рёбра твои разрываются… чтобы втянуть хоть глоток воздуха. Один маленький глоточек… который не дают, пока… Пока ты ещё можешь хоть что-то соображать. – Кевин уже перестал обращать внимание на слёзы. Не пытался их сдерживать. Он просто плакал, совершенно по детски, всхлипывая и пытаясь говорить одновременно. – Всё равно… ничего… - Он мотнул головой, собственные слёзы казались горячими. – Ничего… тебе… не поможет…
Memory: Сотрудник следственного отдела "Пальца". - Да, мы не страна... Такой тихий голос. Такой даже почти ласковый и уж точно - всепонимающий. Ты можешь молчать, сколько угодно, и кричать ты тоже можешь, но беда в том, что что бы ты не делал - они все это уже видели, и не раз. Они все это предпологали, и на каждую секунду твоего разговора или молчания у них уже разработана точная стратегия противодействия. Разработана сухо, казено и без всякой спеши и эмоций. Какое им, в самом деле, дело до эмоций? Эти люди знают, в чем их задача и как ее лучше выполнить, невзирая ни на что. И ты, со своей ненавистью ли, идеалами ли, чувствами и страданиями для них - как на ладони. Одинок. Уязвим. Приговорен. - Да, мы не страна, это вы поняли правильно. А вот чего вы не поняли, так это того, что мы - те, кто защищает страну. Те, кто хранит ее от развала и нищеты. От хаоса. Почему же вы этого не поняли? Поди теперь, разберись в их интонациях. Они профессионалы, они таких, как ты и таких, которые во много раз сильнее и умнее тебя, пачками сбивали с толку, и будут сбивать. Что там в голосе у следователя? Интерес? Укор? Сожаление? Да что бы ни было, за всем этим сквозит равнодушие столь ледяное, что это не укроется ни от чьего внимания. Гильотине, в сущности, плевать, кому и за что рубить голову, она - механизм, приспособленный под эту задачу, механизм безупречный и отточеный десятками лет и тысячами жертв. И эти, которые в сером, которые в перчатках и в праве - они тоже механизм, и они это знают. Они этим гордятся. У них есть это право на механическую гордость и непоколебимое спокойствие. Кто там говорил, что самые страшные люди - в оперативном отделе? Брехня, вранье, страшные сказочки для маленьких деточек. Средоточие кошмара - это отдел следственный, безликий и поистине всемогущий. - Вы слабы, Кевин. - вновь никаких интонаций, сухая констатация факта. - Слабо ваше тело и слаб ваш разум. Вы, по сути, еще ребенок, который захотел поиграться во взрослые игры. Но из всех игр доступной вам оказалась только игра в ненависть. И эта игра привела вас к самому настоящему предательству. Да-да, именно так. Вы возненавидели нас, а предали свою страну. Им всегда нечего возразить. Ты можешь думать что угодно, и даже знать это, твердо знать, пока ты один, пока ты в своей квартире, комнате, камере, но когда они включаются в игру, любой довод по мере озвучания разбивается вдребезги. Потому что ты - обуреваем сомнениями, ты всеми силами пытаешься показать, что умеешь думать и возводишь свое сомнение в ранг святыни, но сомнение, помноженное на ненависть - скверная, зыбкая почва. И они умеют выбивать ее из-под ног. - Вы уже никого не задушите, даже если представится такая возможность. Вы, может, еще не понимаете этого, но мы уже сломали вас. Вы уже не человек. Даже для себя. Очередная констатация факта. Потом, когда остаешься один, ты можешь попытаться переубедить себя, кое у кого это даже получается. Но тебе никогда не переубедить их, а пока они в праве, они - правы. Простейшая арифметика. Куда проще, чем наболевший вопрос о том, чему равняется два, помноженное на два. - Кевин, скажите мне... скажите, эта информация не имеет никакого значения и никого, даже по вашей внутренней градации, не "подставит". Вы вообще понимаете, на кого вы работали, пытаясь противодействовать нам?
Кевин: - На себя. А он и так знает, что уже сломали, раздавили и осталось только выкинуть. Тоже мне, открытие… «Вы – не страна… И вы не защитники, это всего лишь иллюзия, которую вы внушили сами себе. Как интересно! Можно ведь разговаривать с самим собой, чтобы не было искушения разговаривать с собеседником… Хаос? Нищета? Сказал бы я вам, что такое хаос и нищета… И где именно эти хаос и нищета. Но не скажу. Зачем? Мы же такие гордые осознанием того, что мы делаем. И что вы знаете о предательстве? Да, я слаб. Теперь я это точно знаю. Хотя, я и раньше это знал. Просто очень трудно признать себе самому, что ты слаб. Трудно, но нужно. Я один, вокруг никого, пустота… И это хорошо. Потому что я слаб и если был ещё кто-то рядом, я мог бы не выдержать. А так… Ради чего спасать себя, когда уже раздавили, использовали и осталось только выбросить за ненадобностью? Не человек… Да. Уже не человек. Но в том и смысл, что в моей слабости моя сила. Странно, ещё кто-нибудь додумывался до таких вещей в 23 года?» У истерики есть свои закономерности. Можно долго и безуспешно пытаться успокоиться – и не добиться ничего кроме того, что истерика разрастётся до неуправляемых пределов. А можно ничего не делать, и вдруг это проходит само. Кевин успокоился и теперь с интересом разглядывал силуэт, щуря глаза от яркого света. Словно перед ним было некое насекомое, некий новый неизвестный науке вид, который следовало изучить и запомнить. Может быть, если повезёт – идентифицировать. «Наверное, так и сходят с ума, - подумал он. – А этот тип, он вообще понимает, что он едва ли не более уязвим, чем я? Мне осталось, в сущности, не так уж много. Но как хорошо… Как хорошо, что есть эта передышка. Я так устал от боли… Кто это сказал: «Стоит только вступить в разговор – и ты, считай, уже согласился»? Да! Дело именно в этом. Хотите, чтобы я спорил, сопротивлялся, что-то доказывал? Ага, сейчас… Только шнурки поглажу и к маме в Ливерпуль съезжу. Маме? Ах, ну да. Должна же у человека быть мама. Мама… Бедная. А мама Кетрин? Нет, прочь, вон из головы! Здесь мужской разговор, так что прикиньтесь ветошью и не отсвечивайте!» Кевин так увлёкся разглядыванием силуэта, что позабыл, где находится. - Ты символичен, о Безликий! Я служу тебе. Весь без остатка, я здесь, перед тобой. – Кевин говорил монотонно, словно читал мало знакомый текст. – А скажи мне, о Безликий! Тебя когда-нибудь ставили раком? Обязательно попробуй. Незабываемое ощущение… Хотя, ты и так всё время стоишь раком. Кевина неожиданно разобрал смех. Это была уже другая стадия истерики, но он и не пытался её прекратить, хотя запротестовали отбитые рёбра и смех смешался с кашлем. Обессилев, Кевин снова откинулся на стену, тихо, но совершенно по чёрному матерясь сквозь зубы. Если бы это слышала Малявка – она узнала бы свою школу. Но о Малявке Кевин больше не думал. Он выкинул её из головы, всецело отдавшись непростому процессу под названием: «Я помогаю крыше ехать». «Только бы оттянуть момент… Только бы не били…» Мысль была малодушной, но Кевин уже даже ей не сопротивлялся. Он стал чем-то вроде податливого пластилина: кто возьмёт в руки – тот и будет лепить. Абсолютно бездумная обтекаемость, делай, что хочешь. Может, как раз это и было нужно, чтобы выдержать…
Memory: Сотрудник следственного отдела "Пальца". - Это всего лишь очередная иллюзия, которой вы неосмотрительно поддались. Неужели вы действительно думаете, что здесь и сейчас кто-то может работать на себя? - тихий, безэмоциональный смех. Смех, который положен по протоколу ведения допросов. - Вам заморочили голову, Кевин, и заморочили ее отнюдь не мы. Да-да, как бы вам сейчас это не казалось абсурдным, но именно мы оставляем людям право: быть с нами и жить спокойно, или быть против нас и нести за это ответственность. Те же "люди", хотя они не имеют право так называться, из-за которых вы находитесь в этой камере, они смеют утверждать, что правы только они. А в чем, собственно говоря, они правы? В своем отрицании? В своем желании разрушать? В том, что единственное занятие, которое они для себя нашли - это упорно идти против течения, не поставив себе за труд разобраться, что к чему? Недолгая пауза. Из неисправного крана монотонно капает вода. Бесстрастно осчитывают секунды часы. Времени все меньше, оно неостановимо и невозвратимо, и каждая секунда безаппеляционно приблихает момент... Момент чего? Но здесь нет ответов, только вопросы, и вопросы здесь задают они. - А самое ужасное, Кевин, что вы сдались совершенно без боя, и сдались такому представителю противника, что даже смешно. И даже не ради каких-то... "идеалов". Ради сиюминутной прихоти и от моральной слабости. И становится страшно от осознания того, что этот человек, который на самом деле и не человек даже, он и выйдя из это камеры все равно останется только силуэтом и олицитворением, но - он уверен в справедливости того, что он говорит. Он совершенно точно знает, что те, кто вложил в его уста эти слова - правы, и несут благо, и ему действительно непонятно, ради чего можно свернуть с этого пути, вымощенного чужими костями и ведущего в будущее столь светлое, что лучше заблаговременно ослепнуть, только бы не видеть, не видеть... - Чем вам заморочила голову эта несчастная девчонка? Она ведь не то что не идеолог, она же даже не из отдела пропаганды. Это, если пользоваться ИХ словами, расходный материал. Вы вообще понимаете, что может стоять за людьми, которые сами воспринимают своих соратников как расходный материал? Это счастье, Кевин, что их удалось остановить сейчас, пока они не натворили дел... Хотя кое-что они все же успели. - сожаление и скорбь в голосе. - Вы знаете, сколько ни в чем не повинных людей погибли в ходе тех "актов свободолюбия", которые были организованы этими выродками? Случайных людей, виновных только тем, что оказались рядом? И это они называют свободой. Так они ее себе представляют. Похоже, что эта брезгливость, смешанная с яростью, которая звучит в голосе следователя - неподдельные. - И ваша лепта в этом кровавом безумии тоже есть, именно ваши сведения и сведения таких как вы позволили осуществить эту кровавую бойню. Кевин, почему получилось так, что где бы вы не работали - у вас не находится никаких идеалов, и та кровавая полоса, которая тянется за вашей спиной ничем не оправдана? Вы работали здесь, с нами, допрашивая и пытая тех, кого по роду своей подпольной деятельности должны были бы защищать. Вы работали на подполье, не зная их идеологии и целей, и венцом вашей работы стали десятки невинных жертв. Во имя ничего, во имя вашего слепого подросткового протеста, вы предали всех, кто на вас надеялся.
Кевин: Это была провокация. Точнее сказать, здесь всё с самого начала было провокацией. Хотелось вступить в спор и по пальцам доказать этому безликому уроду, в чём он не прав. Но вступить в спор – означало проиграть. Можно подумать, Кевин сам не вёл допросы. Можно подумать, он не знает, что за этим безликим силуэтом такой же человек из плоти и крови, просто непрошибаемо уверенный в том, что прав он. А может, и не уверенный, просто прикидывается, потому что так выгоднее, потому что лучше мучить других, а не мучиться самому. Здесь нельзя выиграть. Здесь всё равно проиграешь, потому что здесь все карты краплёные и они не в твоих руках. Но можно просто не вступать в игру. Можно вернуться на старую, уже отработанную позицию: «Ничего не понимаю, ничего не знаю, отпустите, дяденька…» Но Кевин чувствовал, что уже не сможет выдержать нужный тон. Он уже прошёл стадию покорного, несправедливо оклеветанного. И лучше не пытаться ловить то, что ушло. По правде сказать, лучше было молчать совсем. Пассивное сопротивления в таких случаях действует не хуже активного. Может быть и лучше. Только одного нельзя: вступать в полемику. Никаких споров, никаких мыслей в голове. Ничего, за что можно бы было зацепиться. Его никто этому не учил. А может быть, его научила этому… Он привычно увернулся от мысли о её имени. Хотелось оглохнуть и не слышать, что говорит этот тип. Всё тело ныло и болело от предыдущих допросов. И от ожидаемых впереди тоже. Передышка конечно же была нужна не только для того, чтобы с ним поговорить «по душам». Эта передышка нужна и для того, чтобы когда за него возьмутся очередные костоломы, он достаточно оклемался и в полной мере чувствовал всё, что с ним сделают. Тем более, что с каждым разом боль всё сильнее и страшнее. Она может превратить тебя в животное, лишить возможности думать хоть о чём-то, кроме самой боли и желания от неё избавиться. И вот эта мысль Кевина действительно занимала. И очень хотелось верить, что вот сейчас этот тип поймёт, точнее те, кто за ним – поймут, что с него больше ничего не возьмёшь. И его просто тихо прикончат. Потому что не был Кевин уверен в том, что сможет до последнего противостоять боли, в том, что его тело не предаст и не продиктует его разуму то, чего он сам бы никогда не сказал и не сделал. А ещё хотелось жить. Очень хотелось. Какому угодно, искалеченному, опозоренному, но жить. И вот эта мысль терзала сейчас гораздо сильнее, чем даже страх перед новыми пытками. И тоже лишала сил. Но даже в этой мысли само по себе заключалось спасение. Потому что она питала ненависть к мучителям. И ненависть затмевала собой всё: боль, страх… Кевин мог бы возразить, сказать всего одну фразу, на которую конечно же есть заготовленный ответ, но которую не перешибут и десять тысяч ответов. «Если вы правы, а я не прав – почему ваша «правда» не может поколебать мою «неправду»? Он понимал, что делает только хуже, но гораздо больше, чем боли, боялся вступить в диалог и дать себя переубедить. Потому что любой диалог означал, что они сделают из него всё, что пожелают. А этого Кевин не мог опустить. И со всем своим «подростковым протестом» он готов был лучше снова претерпеть пытки, чем поддаться сейчас этим пафосным речам, которые мотали ему душу, но ровным счётом ничего для него не значили. Человек соткан из противоречий. И в конечном итоге боль, которой он так боялся, оказывалась желаннее, чем относительный покой. Ну, уж лучше потерять разум от боли – и тогда будет уже всё равно. А проиграть этому идиоту, спрятавшемуся за полосу света – нет уж! Этот кретин воображает, что он в состоянии в чём-то переубедить или надавить на некое представление о том, что Кевина должна есть совесть из-за осознания, как нехорошо он делает, помогая «подлым, кровавым безумцам из подполья». Тупица… - Хорошо говоришь, - сказал Кевин, аккуратно подтягивая относительно целой рукой вторую, сломанную и аккуратно укладывая себе на колено в тщетной надежде, что от этого станет немного легче. При этом тон его был абсолютно ровен, лишён оттенков эмоциональности. – Продолжай. Это интересно.
полная версия страницы