Форум » Glimpses of the past » Всё под ружьё! 16 ноября 2015 года, окраины Лондона. » Ответить
Всё под ружьё! 16 ноября 2015 года, окраины Лондона.
Давид Лихтерман: 16 ноября 2015 года Вербовка Давида Лихтермана во время не очень классического чаепития. Участники эпизода: Эсфирь Минц, Давид Лихтерман.
Ответов - 11
Давид Лихтерман: Звонок в дверь оторвал Давида Лихтермана, подающего надежды студента Лондонской академии искусств, от чрезвычайно важного занятия - изображения табуретки, лишённой даже намёков на твёрдость. "Кого там, - начал было Давид, но осёкся. - Блиииин, Эсфирь же собиралась зайти. а я и забыл!" Убрать куда-нибудь мольберт с таким модернизмом и пощадить психику девушки юное дарование не удосужилось, спасибо, что краски с пола убрало, и тут же рвануло открывать дверь. - Шалом, Фирэле! - почти двухметровый Давид, сложившись едва не пополам, схватил стоящее на пороге существо женского полу и не очень ясного возраста, обнял, выдавив воздух из лёгких и слегка приподнял. - Тысячу лет тебя не видел! - Задуууушишь! - выдавило существо, отчаянно стараясь вдохнуть, при этом не подавившись зажатой в зубах папиросой. - Проходи, - Давид едва не втащил гостью в дом и запер дверь. - Давай, раздевайся и пошли в комнату! - Что прям таки уже сразу? - округлила глаза девушка. - Эсфирь, ты о чём подумала?! - притворно удивился художник. - Меня же за педофилию посадят! - Дурак! - девушка вполне прицельно сунула Давиду кулаком под рёбра, но куртку сняла, разулась и прошла в указанном направлении. - Сейчас чаю организую! - Лихтерман исчез на кухне, оставив Эсфирь Минц, давнюю знакомую его семьи, осматривать скромную, но в целом чистую комнату, носившую на себе следы длительного пребывания творческой натуры. На всю голову творческой!
Эсфирь Минц: Эсфирь была славна своей инфернальностью. Во всяком случае, о ней последнее время редко когда было известно что-либо конкретное: девушка появлялась ниоткуда, исчезала в никуда и даже толком не было известно, каким-таким хитрым образом это тщедушное создание ухитрилось перебазироваться в Лондон, выбравшись из-под неусыпного родительского контроля и даже не окончив школы. Но при всем том родителям, поддерживающим внутридиаспорное общение с ближними Минц, Давид ничего о девушке не рассказывал, морально оправдывая себя тем, что они шанса своего не упустят и начнут, как это водится в еврейских семьях, усердно строить будущие семейные планы. Появилась Эсфирь на линии событийной жизни Лихтермана чуть больше месяца назад: невесть как углядела со второго этажа в синагоге и со свойственной ей моральной неустойчивостью (которую она, впрочем, предпочитала называть непосредственностью) все время, положенное для того, чтобы молиться сосредоточенно кидалась в Давида шариками из жеваной бумаги, пока обоих, вежливо, но непреклонно не попросили пойти и подышать свежим лондонским смогом. Юноша был слегка обескуражен: с Эсфирь он был знаком довольно давно, опять же, через родителей, но видел девушку раз пять от силы и точно знал, что проживает она в Ливерпуле, что родители ее проживают там же, и что делать ей в Лондоне ну совершенно нечего. От расспросов мисс Минц только отмахивалась, время от времени забегала в гости, пламенно критиковала современные тенденции английского искусства и иногда просилась "на переночевать". Вид у нее в таких случаях как правило был на редкость взъерошенный и подходить к окнам она отказывалась наотрез, да и Давиду не рекомендовала - правда, жестами, потому как из обычно красноречивой Фирелэ в таих случаях невозможно было вытянуть ни единого слова. В общем, что и говорить, почва для подозрений была самая благодатная, но из их учебной группы исчезли бесследно уже двое сокурсников Давида, и при попытке прозвониться к ним в телефонной трубке начинало щелкать столь неприкрыто, что Лихтерман поставил себе за правило молчать при любых обстоятельствах. Тем паче что и пятый пункт анкеты автоматически переводил его в категорю лиц благонадежных только условно. Давид внутренне признал, что сделал все возможное, чтобы изобразить чай из сушеной пыли с индийских дорог, повально продаваемой во всех общедоступных магазинах Лондона, и вернулся в комнату. Эсфирь сидела на табуретке, не доставая ногами до полу и со смешанной гаммой чувств на лице изучала недописанную картину. - Фигассе. - наконец изрекла она, ткнув пальцем по направлению холста. - Ну, ты, как я смотрю, по-прежнему: фриш, гезунт ин мэшуге*. Признавайся, где шмаль берешь, что так цепляет? - В голове, Фирелэ, в голове, - сладким голосом пропел Давид. - Настоящий творец во внешних стимуляторах не нуждается, не в пример некоторым. Держи. - он протянул девушке кружку. - Ночевать сегодня остаешься? Девушка помотала головой. - Дела, времени мало... Я вообще может недели на полторы исчезну. Кстати, что там по поводу твоих сокурсников? Выяснилось что-то? - Нет. И выяснять, если честно, расхотелось. Девушка натянуто улыбнулась, и, разко развернувшись на табуретке, уставилась в стену. Голос ее был ровным и спокойным. - Эндрю Чедвик. Арестован 12 октября 2015 года по обвиненю в шпионаже в пользу Соединенных Штатов Америки. Саманта Трейси. Арестована 14 октября 2015 года по обвинению в работе на подпольную террористическую группировку. У Энди дома нашли пару запрещенных книжек. Саманту он сдал сам, два дня спустя. А она, между прочим, самая обычная девочка... была. Не была, не состояла, не привлекалась. Из книжек читала разве что только азбуку, да и то не факт. Что там они могли наинакомыслить такого страшного в постели, а?.. Вопрос повис в мертвой тишине, заставляя задуматься о наличии всяких интересностей в стенах и о машинах с улавливателями, время от времени мозоливших глаза. _____________________________________________________ *фриш, гезунт ин мэшуге (идиш) - свеж, здоров и сошел с ума
Давид Лихтерман: Давид звонко хлебнул чаю и тихо порадовался отсутствию матери - дабы его немедля запилила бы до полусмерти. "Блин, чем она думает, вот так запросто...я дважды звонил, меня уже могут прослушивать! Хотя вряд ли...всё же с автомата звонил, может ещё и нет..., чёрт с ним!" - А когда это было для нашего правительства важно, а Фир? Потенциально опасны, задумались не о том, глянули не туда или что-то ещё. Практическая польза опять же налицо - всего двое пропали,а уже целый курс из такой нестабильной соц прослойки, как художники, дрожит, ходит на цыпочках и старательно делает вид, что ничего не происходит. А всего две недели назад мои однокурснички наглели настолько, что читали Картера прямо под партами. Это у нас такой шик был - почитать, ну например на социологии или на Идеологии, тотже "Разговор" или "Преступление". Теперь же все ходят насквозь серьёзные, старательно не ведутся на провокации, везде видят стукачей и рассуждают о курсе Партии. А Картер, я так понимаю, сожжён и развеян по ветру, - Давид задумался и ещё раз хлебнул чаю. - А теперь скажи мне, солнце моё, ты-то это откуда всё знаешь, а?
Эсфирь Минц: - У тебя очевидные проблемы со стратегическим мышлением. - по тону, которым была произнесена эта глубокомысленная фраза можно было догадываться, что фраза оная нагло стырена из чьего-то репертуара и Фирелэ безмерно рада возможности ее произнести вслух и к месту. - А Картера вы бы лучше не светили, итак каждый экземпляр чуть ли не на вес золота, а они, видишь ли, под партами читают! И это, судя по всему, тоже было не ее словами. Выглядело все это довольно забавно - Эсфирь, явно тяготившаяся образом вечного дитяти, с наслаждением разыгрывала, как по нотам, что-то иное... Еще бы понять, что конкретно, да понять поскорее, потому как смех смехом, но прослушка-то не являлась секретом и для самых остервенелых сторонников и последователей линии Партии. - Минц, а ну хорош темнить! Сидишь тут, вся из себя, мозги конопатишь да туману напускаешь! И, ради Б-га, говори аккуратнее... Девчонка только фыркнула и с видом фокусника в белых перчатках извлекла из кармана агрегат, внешне напоминающий помесь сотового с модемом. - Релаксируем. Все на мази, Давид, пусть хоть обпрослушиваются - разве что только сигналы электронно-голосового феномена словят с перепугу в белом шуме. Правда, - она скептически глянула за окно. - надолго его врубать нельзя... Есть предположения, что белые пятна будут мастеров слуха и инетрпретации только нервировать. Видимо, взгляд Лихтермана настолько не выражал ничего хорошего, что, поймав его, Эсфирь быстренько осеклась, замолкла и поудобнее угнездилась на табуретке. - Короче, на потоке у вас неиллюзорный стукачок, поэтому лучше вспомни, не болтал ли то, чего не нужно и быстренько свои слова назад возьми. - она прикурила очередную папиросу и с заинтересованным выражением лица выпустила дым через нос. - Я дракончик... Давид, не прикидывайся умственно неполноценным и не заставляй меня без толку сотрясать воздух. Отуда я все это знаю! Сам же уже все понял, да еще и сдавать меня не будешь, нестабильный ты мой элемент. Не обольщайся, не спастись тебе молчанием. Ты и еврей, и художник, и родители твои на заре туманной юности в демонстрациях участвовали. Вспомни Картера: "Но лучше раньше и за что-то, чем в должный срок за просто так". Эсфирь, очевидно дойдя до нужной пропагандистской кондиции вскочила с табуретки и принялась в своей манере яростно жестикулировать. - Давид, наши родители допустили все это. - что "это", правда, мисс Минц не уточнила. - И это их вина, но не им исправлять последствия. Но что нам теперь, из-за угроз да лозунгов сидеть и покорно кушать что дают? По Оруэллу тебя бы все равно уже распылили - мы в этой студии и без называния вещей своими именами наговорили уже на два пожизненных. Но ничего, понимаешь, ни-че-го не сделаешь просто читая под партами Картера и гордо внутри себя не соглашаясь. Пока мы вот так вот - гордо и молча, нас и будут... - далее следовало более чем нецензурное слово, емко объясняющее, что именно будут делать и в какой конкретно позиции. За окном мерно шуршали шинами редкие автомобили, стройными рядами курсировали между остановками и магазинами привыкшие ко всему люди. Кого-то арестовывали. Кого-то забирали для дачи показаний. Кто-то тихонько сидел в своем уголке и был счастлив уже тем, что ему дают вот так спокойно и безмятежно не совать носа никуда. А кому-то было просто наплевать ровно до тех пор, пока все это не стучалось ночью в двери, послушное словам бдителного соседа о подозрительных личностях, с коими имел неосторожность поздороваться за руку на глазах у изумленной публики. За окном был мир, в котором надо было выжить. Просто жить в нем было недопустимой роскошью уже довольно давно.
Давид Лихтерман: "Нарисовать бы её сейчас! - вдруг подумалось Давиду. - Очень хороший типаж...да...штрихованный фон...баррикада какая-нибудь и вдохновлённые люди идут...размахивая красными флагами, да..., - художник мотнул головой отгоняя появившиеся образы, - не, не поймёт! Она тут о высоком, а я об искусстве. Но вообще тема достаточно интересная. И опасная" - Это всё понятно и, увы в мировой истории не ново, - задумчиво кивнул он. - Даже при том уровне преподавания истории, который есть у нас, можно отыскать отдельные крохи и сделать некоторые выводы. А вот только скажи мне, Эсфирь, а откуда я знаю, что всё это не подстава? Сама понимаешь, в наше время доверять очень трудно. То что мы сейчас наговорили тянет вовсе не на два пожизненных, как ты выразилась, а на помещение под плотный колпак. Ибо те, кто такое говорят обычно делятся мыслями с кем-то ещё, мысли у них сходятся и получается оппозиция власти. Но иногда бывает, что потенциально не надёжных нужно чуть подтолкнуть и вот после этого пришивать два пожизненных расстрела без права переписки. Что скажешь? Говорить всё это Давиду было неприятно, но необходимо. Про стукача на потоке он знал давно - умел подмечать некие мелочи и делать выводы, да и судьбу бедолаг-однокурсников тоже предсказать было нетрудно. Но вот то, что всё это излагает кто-то другой, пусть даже знакомый - вот это уже выглядит опасным. Лихтерман с самого детства знал, когда и что можно говорить и делать.
Эсфирь Минц: Эсфирь, судя по обретению человеческого выражения лица, слезла с воображаемого броневика и рассмеялась. - Мейне тайре, ну неужели же ты думаешь, что на таких как ты будут тратить ресурсы и время, подстраивая провокации? Ой, не смеши мои тапочки. - девушка покосилась на собственные немытые кроссовки. – Ты спалился по полной программе еще полтора месяца назад, не донеся на политически неблагонадежного элемента. А конкретно сегодня ты спалился, не позвонив при виде скремблера куда надо. Так что если бы в мои цели входила выдача тебя – поверь, я бы это сделала уже давно, доказательств и так больше, чем в тебе весу. Рациональное зерно в ее словах имелось. Но, как бы то ни было – а куда засунуть свой собственный страх, настолько перманентный, что уже даже родной, без которого, можно ручаться, будешь чувствовать себя приблизительно как без кожи? Вот и Эсфирь тоже – бегает по комнате, говорит умные словеса, и, судя по всему, в свободное время не только разговоры разговаривает, но еще и что-то такое делает совсем уже разэдакое… А все равно – тот же страх в глазах, та же неуверенность в каждом жесте, та же нетвердая поступь канатоходца над пропастью. Им было очень немного лет, и все их воспитание строилось на страхе и замалчивании. Где можно было в таких условиях взять хоть немного того железобетонного спокойствия и бесконечной уверенности, которой так и веяло от всевозможных идеологов подпольной Свободы? Но очень хотелось. Геройство, максимализм, чувство плеча – это было необходимо, как воздух, но это казалось невозможным, тем паче что и даже столь юные умы прекрасно понимали, пусть и в теории, куда торятся таки вот тропки и чем они мостятся. Предстоял выбор. Самый первый сознательный, человеческий выбор. И у него были все шансы оказаться самым последним. Эсфирь как почувствовала – да, скорее всего действительно почувствовала, воздух в комнате разве что не искрил, вызывая помехи в работе скремблера – подошла, обняла за плечи. - Ну не подстава это, Давид, честное слово. Ты же меня знаешь, я скорее сдохну, чем буду работать на… на эту пакость! Нельзя больше оставаться в стороне, никак нельзя. Как будто все это могло что-то изменить – все эти вопли в пустой эфир, конспирация, как в шпионских боевиках и желание сделать что-то. Ну хоть что-то. Но, какой-никакой – а шанс. Других-то все равно пока не предлагали.
Давид Лихтерман: "Да не хочу я его проверять! С какой стати я должен его проверять?!" - вспомнились Давиду слова из старого романа русских писателей Стругацких. Если разобраться, то Эсфирь действительно говорила разумные вещи. За таким, как Давид не стали бы устраивать никакой слежки - просто замешочили бы без долгих разговоров, если бы возникли хоть сколько-нибудь серьезные подозрения, ну и со всеми вытекающими. - "Я думал ты шпион!" - усмехнувшись процитировал туже книгу Лихтерман. - " Я всегда убиваю шпионов..." А если серьёзно, Фиреле, то всё, что ты говоришь так и так является провокацией, вопрос только в том, с какой именно стороны. Впрочем, на него ты уже ответила. И тогда снова вопрос - что конкретно ты мне предлагаешь? Давиду вдруг смертельно захотелось курить, что было странно - раньше он никогда к этой привычке не тяготел, да и порывов никогда не было. "Всё слишком серьёзно, - понял он. - Я вступаю во что-то и отнюдь не в партию." Кое-в-чём Эсфирь была не совсем справедлива - Давид отнюдь не только читал Картера и гордо несоглашался внутри. Он ещё смотрел и очень много думал. Ситуация в старой. но уже совсем не доброй Англии складывалась совсем не утешительная. "Наверху — душители народа, внизу — жертвы; наверху — разбойники шершни, внизу — трудолюбивые пчелы, а в небе будут кровоточить язвы Христовы" И, что самое страшное, никаких выходов видно не было, а любая оппозиция рано или поздно осознавала собственную обречённость. А своего Уленшпигеля у Англии просто не было...
Эсфирь Минц: - Ой, я вот сейчас тебе по голове чем-нибудь настучу, и угрызениями совести мучаться не буду! - Эсфирь сделала страшное, по ее мнению лицо и примерилась было к табуретке, но на полдороге передумала. - Она у тебя есть, совесть-то? - вполне резонно поинтересовался Лихтерман, на всякий случай отодвигая табуретку ногой подальше от цепких рук мисс Минц. - Не сотрясай воздух, Фир, лучше излагай. Шумно выдохнув и вообще всячески изображая священную ярость на его, Давида, общую непонятливость, девушка уселась уже на пол и принялась вытягивать ниточки из оптрепанных джинсовых штанин. - Предлагаю тебе... Наладить промышленные поставки христианских младенцев. Для справления кровавого Песаха мерзостными злоумышленниками. Ой! - прикрыв руками ушибленный затылок, она недружелюбно посмотрела на Давида снизу вверх. - Злой ты, Лихтерман! Нет в тебе терпения великосемитского. Ладно. Нам нужны люди. Хорошие, умные и проверенные люди, которые смогут не отсвечивать на публике и делать нужную работу. У нас знаешь какая текучка в агитпропе? У-у-у... - девочка только головой своей бедовой покачала. - Все же пуганые-стреманые, чуть жареным запахнет - сразу в кусты ладятся, хорошо еще не стучат. Ну то есть пытаются, но у Скрипача просто нюх на таких, палит уже на мыслях. Скрипач - он вообще... Судя по несвойственно-нежной улыбке, возникшей на физиономии Эсфирь, человек, именуемый Скрипачом виделся ей личностью выходящей вон из всех рядов. - Я тебя с ним познакомлю. Такой человек - с ума сойти, я даже и не верила, что в Англии такие остались! Давид, я дело говорю, ты должен быть с нами. То, что мы делаем - очень важно, без этого у страны вообще никаких шансов не останется, а виноваты на этот раз будем уже мы. И ни на какую Партию, и ни на какой лондонский вымывающий мозги смог все это не спишем. Действовать надо... Ну так ты понял?! Скремблер уютно жужжал, напоминая, что времени мало, но время - есть.
Давид Лихтерман: "Всё ясно, - пронеслось в голове у Давида, - Фирэле прознала о моих способностях, наверняка проверила, зайдя на институсткую выставку, а потом уже обратилась напрямую. Нужен не я, нужны мои руки и то, что из них выходит. С одной сторны, обидно немного, а с другой...с другой я сам не знаю, почему ещё сомневаюсь. Зачем эти проверки. вопросы?! Итак было ясно, чего от меня хочет мисс Минц, а ещё яснее, что мне дико хочется согласиться. Потому что...потому что..." Потому что уже второй год висит на стене за шкафом весь испещрённый дырками от дротиков портрет Канцлера. Потому что надоело с самого детства в любом слове вылавливать провокацию, в любом собеседнике стукача и каждый раз бессильно сжимать зубы, когда кто-то из потока исчезает бесследно, а при звонке ему домой в трубке явственно щёлкает. Надоело. Достало. Давид всегда был осторожным мальчиком и ничем не показывал своего отношению к происходящему. Но оно копилось, где-то внутри. Копилось-копилось, а вот буквально на днях достигло своей критической массы и вылилось в бессоную ночь за мольбертом. "Лехитраот, моя шкура! Раз теперь даже искусство ставят под ружьё, значит и я в стороне не останусь!" - Лихтерман одним глотком допил остывший чай и молча встал со стула. Провожаемый заинтересованным и несколько тревожным взглядом Эсфири, он покопался в бумагах и извлёк на свет картонную папку. - Держи, Уленшпигель ты недобитый! - он протянул папку девушке. Та немного по-мучилась с завязками, открыла папку и не меньше пяти секунд изучала первый листок в стопке, а потом подняла откровенно обалдевшие глаза на Давида. - Набросал на днях, - пожал плечами он.
Эсфирь Минц: - Набросал, говоришь? - Фирелэ внимательно смотрела то на Давида, то на рисунки, удивительно точные, гротескные наброски карандашом, столь реалистичные, что их скорее хотелось отшвырнуть от себя, нежели разглядывать. - Да-а-а... Умище ты, Лихтерман, фантастическое. Кто же такое дома-то хранит? Во Фландрии весна... - в голосе девушки была глубочайшая задумчивость. Очевидно, такого она явно не ожидала. А в Лондоне царствовала мозглая серая осень, принесшая с собой усугубление серой и черной красок, ворох простуд и всеобщее уныние. В этом городе и без того редко можно было увидеть на улице человека, который бы улыбался, но с наступлением холодных времен года улыбки с лиц стирались намертво, и каждый раз было боязно - как бы не навсегда. О гезах не было слышно и поодаль, ни окрест. - Вот и прекрасно. - она вновь посерьезнела и резко поднялась, не выпуская из зубов сигарету. - Значит так, вот это, это и это... - она выдернула из общей стопки несколько рисунков. - я забираю с собой для наглядной демонстрации нашим. Оставшееся - немедленно, голова твоя бедовая, переводи в цифру и уничтожай оригиналы, если жить охота. Сливаешь все на флешку, флешку прячешь как можно дальше и не достаешь ровно до тех пор, пока к тебе не придет человек. Скажет, что от Малявки, мне здесь больше светиться нельзя. - Эсфирь захлопнула папку и протянула юноше. - Тот же человек заберет и флешку, и тебя. Придет, если все сложится, завтра-послезавтра, тогда же и со Скрипачом познакомишься, он тебе объяснит, как правильно хвосты заметать. Ух ты, - она внимательнее пригляделась к рисункам, которые убирала в общий ворох хлама в своем рюкзаке. - А это у нас что за эсклибрис?.. Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы. Ну, точно. Шпалой и будешь. Девочка подмигнула, вновь растеряв всякий налет серьезности, а вместе с тем - и схожесть с антиправительственным элементом. Посреди комнаты вновь, заставляя проникнуться уважением к искусству перевоплощения (или просто несознательному отношению к жизни), стояла четырнадцатилетняя девчонка из неблагополучной семьи, в обтрепанных джинсах и довольно взлохмаченная. В серых глазах не было и намека на деятельность разума и даже неизменная сигарета во рту смотрелась просто как еще один способ выпендрится супротив жестокого к подростку мира. Давид только головой покачал - а еще его безголовым называет. Не приличная еврейская барышня, а сорок с небольшим кило отборных неприятностей на все пятые точки в радиусе n километров. - Так, я сейчас вырубаю машинку, и следующие пять минут мы чинно-благородно изображаем беседу, которая могла бы полностью скрыть все подозрения на тему того, чем это мы тут занимались, когда прослушка ничегошеньки не брала. Смекаешь? - она расхохоталась и ткнула кнопочку на аппарате. Ставшее уже незаметным жужжание стихло, оставляя звенящую тишину, которую надо было чем-то заполнить. Во Фландрии весна, в Лондоне осень. Гезы заблудились в мировом океане и тщетны все попытки выйти на верный курс...
Эсфирь Минц: Итог: эпизод закрыт, вербовка завершена, Давид Лихтерман один из сотрудников агитационно-пропагандистского звена антиправительственной организации "Игла". Последствия известны. Свобода. Навсегда.
полная версия страницы