Форум » Glimpses of the past » Дорога в никуда. 2016 года, трасса Ливерпуль - Лондон. » Ответить
Дорога в никуда. 2016 года, трасса Ливерпуль - Лондон.
Эсфирь Минц: 12 апреля 2016 года Вербовка Кевина Макнамары (Макгвайера в будущем) в процессе дороги от одного великого британского города до другого. Участники эпизода: Эсфирь Минц, Кевин Макгвайер.
Ответов - 54, стр:
1 2 3 All
Кевин: Кевин не знал, откуда именно, от какого предка, передалась ему самому эта страсть к дорогам, скоростям и японским машинам, но не от отца – это факт. Его отец за всю свою жизнь ни разу не превысил допустимой скорости и автомобили предпочитал английские. Конечно, страсть к японским машинам – это весьма непатриотично. И что? Зато практично. Всё одно, по мнению Кевина, лучше япошек спортивные машины не делает никто. Кевин напомнил себе, что он теперь, уже некоторое время –сотрудник важной и нужной конторы. Родители в тихом восторге, не знают, как нарадоваться, что сын наконец-то стал «солидным человеком», и «ответственное дело делает». Нет, против ответственного дела Кевин ничего не имел. Но это «ответственное дело» начисто лишало его возможности заниматься тем, что ему нравилось больше всего на свете. «Гонки – моё призвание, - сказал он себе, ощущая, что упрямым повторением этой фразы уже ничего не изменишь. – Да если бы я мог и дальше этим заниматься – я бы и так стал человеком! Всё, притормози… Это в прошлом. И вообще, веди себя серьёзно, а то народ распугаешь…» Кевин чуть сбавил скорость. Негоже солидному служащему гнать по шоссе, как какому-то психопату. Он почему-то вспомнил, как лет в 16 отец его чуть не выпорол за угон чужой машины и избиение её хозяина. Сейчас Кевин понимал, чего стоило отцу уладить поднявшийся шум и договориться с полицией и пострадавшим, чтобы его драгоценное, но совершенно непутёвое чадо не упекли, куда следует. - В какое положение ты меня ставишь?!. Получив законную оплеуху, Кевин отскочил, молча, оправдываться он не собирался. И смотрел, как отец нервным движением расстёгивает пряжку ремня. Видимо, что-то во взгляде 16-летнего Кевина заставило отца передумать, потому что примерно с такой же скоростью он застегнул ремень как было и всё своё негодование изложил в строго словесной форме… Сейчас у него есть своя машина. Не просто машина, а боевой товарищ, со всеми его не закрашенными «шрамами» от ремонтов и облупившимися остатками номеров на бортах. С этой машиной он успел вкусить, что такое победа и что такое поражение. Если бы Кевин мог остаться просто гонщиком, он безусловно покрасил бы отрихтованные в мастерской борта Ниссана и на них появились бы новые номера. Но спортивного номера на машине больше не было и быть не могло. И это было основной причиной, почему Кевин так и не сдал автомобиль в покраску. Пусть хоть ещё немного он понапоминает своему хозяину о несбывшейся мечте, которая на самом деле была так близко… Отец, когда увидел, что Кевин намерен возвращаться в Лондон именно на ней – едва не лишился чувств и обозвал Ниссан «ободранным хламом». Хотя под капотом этого «хлама» стоял мощный восьмицилиндровый двигатель и лошадиных сил в машине было раза в полтора больше, чем в презентабельной, солидной машине отца. Кевин так оскорбился за «стального друга», что даже возражать ничего не стал. Просто попрощался и уехал. - Да эта машина могла бы стать легендой! – воскликнул он теперь, где-то между Ливерпулем и Лондоном, вспомнив отцовское «напутствие» и в сердцах хлопнув по рулевому колесу. «Долг превыше всего! Ты должен охранять правопорядок, это важнее, чем гонять на машине»… И вот он, как дурак, в новеньком костюмчике, возвращается в Лондон, весь в противоречиях и терзает рулевое колесо Ниссана и нервы других водителей. Кевин резко затормозил и свернул на обочину. Выскочив из машины и на ходу стягивая пиджак, он открыл багажник и забросил обнову как попало, вытащив вместо неё старую кожаную куртку. Подумал, что хорошо бы было и брюки переодеть. «Ага! Цирк, блин! Какой-то псих посреди дороги снимает штаны!» Кевин прыснул, представив, как бы это смотрелось. Потом демонстративно повернулся спиной к шоссе и стал переодеваться. Через пару минут он уже сидел в кабине, в кожаной куртке и потёртых джинсах. «Для маскировки», - сказал он себе, вливаясь в общий поток. Вспомнив про галстук, Кевин на ходу стянул его и забросил на заднее сидение. И снова почувствовал себя вполне комфортно. Хоть сейчас и здесь – он всё ещё – Кевин, гонщик, задира, любитель, профессионал – кто угодно, но не добропорядочный служащий! Остальное подождёт. До Лондона ещё далеко.
Эсфирь Минц: Эсфирь валялась на животе в придорожном кювете и убеждала себя, что слезами горю не поможешь и пора бы уже оторваться от созерцания чернозема у себя под носом, встать и сделать хоть что-то. Валялась она так не от великого желания застудить себе все, что положено - просто мелкая в начале весны поросль сидящего, а тем паче стоящего человека скрыть не могла, а мозолить редким автомобилистам глаза своей фигурой девушка пока не решалась. Все планы полетели к чертям собачьим еще двое суток назад, когда сорвалась явка и тактику действий пришлось менять прямо по ходу этих самых действий, ставя под угрозу и себя, и выполнение своего задания. Ну, с этим-то обошлось, нужных людей она друг на друга вывела и диапозитивы с листовками Лихтермана для типографий передала, но параллельно стало ясно, что связь между лондонским и ливерпульским филиалами "Иглы" перекрывается на неопределенные сроки. Кто-то что-то заподозрил и основная явочная квартира была уже на плотном выпасе, равно как и некоторые из членов группы. Время следить и время заметать следы... Вот последним сейчас и занимался ливерпульский родной филиал, за неведомым науке овощем вытребовавший для связи в этот раз непосредственно Эсфирь. Сейчас-то девушка уже поняла, что грешили однополчане скорее всего на курьера, а за ней укрепилась прочная слава чуть ли не самого идеологически выдержанного звена. Читай - полного шизофреника. С последним еще худо-бедно можно было примириться, но вот за использование себя в качестве курьера Малявка чуть было не оторвала кое-кому уши, что стало бы еще более актуальным в свете последних событий. А таковыми являлись: массовая облава, повлекшая усиленное патрулирование железнодорожных и автобусных вокзалов, а так же тот факт, что умники-перестраховщики сделали очередной финт ушами, и по вокзальным базам данных проходила та информация, что мисс Эсфирь Минц, 2001 года рождения, благополучно и официально отбыла в столицу нашей великой Родины еще вчера, и значит надо было изыскивать какие-то иные способы покинуть город. Все осложнялось тем, что в нагрузку к более-менее спрятанной среди вороха ненужных вещей флеш-карте с какой-то очередной информацией, в рюкзаке Эсфирь мирно соседствовали друг с другом четыре поддельных удостоверения личности и раритетное издание "1984", пусть и переплетеное в обложку какого-то любовного романа. Даже без флешки этого было более чем достаточно. Комендантский час девушка на свой страх и риск коротала на одной из явочных квартир, а с утра, пешком и через лесополосу выбиралась обходными путями на трассу. К часу дня стало ясно, что если не объявиться в Лондоне по крайней мере к завтрашнему полудню - паника поднимется знатная, а при панике куда выше шанс на то, что кто-нибудь сморозит глупость, и так далее... Безнадега. Et cetera. К шести вечера девушка окончательно и бесповоротно убедилась в том, что за сутки 360 километров не пройти, что бесконечные предложения подзаработать самым доступным для женщины способом ее уже замаяли, что до наступления комендантского часа она хрен куда успеет и при самом лучшем раскладе и вообще, явно было надо решаться хоть на что-то, потому что бесконечные крюки на подходе к очередным пунктам ДПС отнюдь не увеличивают ее шансов выбраться из этой потрясающей ситуации с минимумом потерь. Небо начало темнеть, воздух стремительно холодел, да и грунт под животом тоже не способствовал сохранению тепла. "Ладно... пить так пить. Будем изображать из себя автостопщика с понтом романтика. Большой скандал лучше всего прятать в малом." - с этими мыслями девушка сделала глоток из фляги (джин "Победа" - ну как еще могли они между собой называть бормотуху, основную цену которой составляла явно стеклотара, в которую ее разливали), отряхнула джинсы и поднялась. Машин и днем-то было с фигову душу, а к вечеру межгородские трассы пустели в геометрической прогрессии к приближенности времени комендантского часа. Но ей повезло - рядом почти сразу же притормозила машина вида столь уезженного, что оставалось только удивляться, с какой это стати такая колымага движется на скорости более чем приличной, да еще и тормозит бесшумно. Светловолосый парень за рулем вопросительно приподнял брови. - В сторону Лондона, - автостопные формулы общения Эсфирь, по счастью, знала. - сколько-нибудь. Водитель покосился с интересом, чуть улыбнулся и кивнул. Подумав, что это чудо техники стопроцентно тормознут на первом же контрольно пункте, Малявка изобразила на лице искреннюю радость и, небрежно зашвырнув рюкзак на заднее сиденье, села рядом с водителем, параллельно соображая, какую из "легенд" выдавать в случае расспросов. Вариантов, увы, было немного - что-нибудь из типично-подросткового арсенала, не слишком оригинальное и в меру невинное: девушка прекрасно знала что и на свои пятнадцать с хвостиком она выглядит с очень большой натяжкой. - Спасибо! - она улыбнулась водителю. - Я уже решила, что до ночи на трассе проторчу.
Кевин: Не подобрать на трассе человека, особенно к вечеру, Кевин считал чем-то вроде смертного греха. Поэтому, заметив худенькую фигурку на обочине, затормозил раньше, чем успел осознанно подумать о том, что нужно остановиться. Одно время, только приобретя эту машину, он вообще подбирал всех автостопщиков подряд, ощущая себя едва ли не «ангелом спасения» на волшебном коне. Сейчас к вопросу попутчиков Кевин относился более критически, особенно после того, как одному из его друзей не повезло подобрать на трассе угонщиков. Эти самые угонщики улучшили момент, стукнули парня по голове и выкинули из собственной машины. Благо хоть не убили. Кевин хоть и сказал на всё это: «Сам виноват, смотри кого сажаешь», - но на деле не мог не призадуматься. Машина была ему слишком дорога, чтобы терять её так глупо. Впрочем, худенькая девочка на обочине на угонщика никак не тянула. Да и время было вечернее, заметно холодало, до Лондона ещё пилить и пилить… - Пристегнись, - посоветовал Кевин неожиданной попутчице, съезжая обратно на шоссе. Машин было немного, прямо скажем, мало и он собирался проехаться «с ветерком», то есть, очень быстро. Встретить на шоссе девочку, которой больше всего сейчас подошло бы сидеть дома перед телевизором, в кругу семьи, а ещё скорее, в оранжевой пижамке, с книжкой, на собственной постели – было более чем странно. Впрочем, девочки бывают всякие. Кевин предпочитал в подробности не вдаваться и выводов не делать. Поэтому, разгоняясь км эдак до 120-ти (для начала), он просто поинтересовался: - И как тебя занесло так далеко от города, в такое время? От автобуса отстала? А что, вполне могло быть. Остановились, пошли пописать, а как поехали дальше – пересчитать пассажиров не потрудились… Бред, однако! Но бред вполне житейский. Во всяком случае, это было единственным правдоподобным предположением, которое пришло ему в голову.
Эсфирь Минц: Эсфирь покосилась на парня. Версия, предложенная им была бы хороша... Если бы не тот маленький факт, что при таком раскладе (и при такой скорости езды!) водителю вполне могла придти в голову альтруистическая мысль догнать и перегнать метафизический автобус и сдать отбившегося подростка на руки кому-то, кто о ее существовании и не подозревал. Последний акт, немая сцена. Логический вопрос "А вы, девушка, собственно, кто такая будете?" и неизбежое "А что у нас в карманцах?". Зрители аплодируют, артистов уводят. Занавес. Пейзаж за окном сливался в многоцветную полосу и Эсфирь сочла за лучшее последовать доброму совету и пристегнуться. - Не-а. - она покачала головой. - Ногами занесло. - голос Малявки понизился до заговорщического шепота, - Из дома скипела. Мать на заводе вкалывает с утра до ночи, отчим дерется... в воспитательных целях. Ну, а мне оно как-то без удовольствия. Для подтверждения своих слов Эсфирь сняла куртку. Вот уж чего-чего, а синяков и ссадин различного происхождения у нее было предостаточно - девушка обладала фантастической способностью пересчитывать различными частями тела все тупые и тяжелые предметы, встречавшиеся на трудном жизненном пути. - Только ты меня не закладывай, ладно? А то завернут обратно, папка вообще пристукнет... - и Малявка вздохнула. Парень вроде тягостного впечатления не производил, выражение лица имел человеческое и не давал покамест повода подозревать себя в каких-то недружелюбных намерениях - так что от него вполне можно было ожидать понимания к такой непростой для трудного подростка ситуации. Легенда была давняя, проработанная даже до некоторых подробностей и почти безопасная - в крайнем случае ее просто вернули бы в Ливерпуль под бдительный надзор родителей, а внешний вид Хаима Минц как-то не распологал думать о нем как о мягком и отзывчивом человеке... Каковым он, впрочем, и не являлся. Так что в такой ситуации самым сложным делом было бы отбрыкаться от родителей, но это Эсфирь уже один раз проходила. От воспомимнаний грандиозного скандала Малявку передернуло. Но - родители черный мешок ей на голову не накинут, что не может не радовать и при самом скверном раскладе. Драндулет шел на удивление мягко и заставлял задуматься о том, почему его хозяин, явно тратящий много времени на ковыряние во внутренностях "железного коня" так откровенно кладет с прибором на внешнюю презентабельность автомобиля. - Слушай, а ты не боишься, что тебя при таком виде машинки и при такой скорости на первом же ДПС переберут по запчастям для наглядной демонстрации бдительности?
Кевин: Естественно, на последовавшие рядом телодвижения, которыми сопровождалось снятие куртки, он отвлёкся от созерцания дороги и окинул быстрым взглядом свою пассажирку. Что ж, его собственный отец - «тихий, маленький служащий» - не раз и не два воспитывал своего отпрыска с помощью пережиточных методов и угомонился только тогда, когда понял, что Кевин дорос до возраста и комплекции вполне способного дать сдачи. Так что понять чужие проблемы внутрисемейных взаимоотношений он был вполне в состоянии. И на предложение не выдавать только кивнул, возвращаясь к созерцанию дороги. А вот насчёт внешнего вида машины… - Чего мне бояться? – Он кровожадно улыбнулся, сверкнув зубами. – Пусть попробуют разобрать. – Но поскольку машина была одновременно и самой больной и самой животрепещущей темой, да ещё собеседник появился, Кевин удержаться от комментариев не смог. – Да любой знаток за милю увидит, что это за машина! Это же настоящий «Ниссан Скайнлайн 2010»! Мечта, а не машина. Лет пять назад её бы с руками оторвали за любую цену. А то, что вид такой – так это после гонок. Дело нехитрое: чуть зазевался – обязательно куда-нибудь вмажешься. Да всё «заштукатурено», просто покрасить – руки не доходят, - соврал он, потому что сознаваться в своей «отставке» от звания гонщика-любителя не хотелось. Они обогнали какой-то грузовик и сейчас лихо настигали нечто обтекаемо-светлое, идущее по шоссе с не на много меньшей скоростью. - А в Лондоне куда? – перевёл он на другую тему. – Там сейчас просто так не устроишься. Кстати, у тебя хоть какие-нибудь документы есть? Километра через два-три тот самый ДПС, могут тормознуть.
Эсфирь Минц: "Знал бы ты, гонщик, куда мне конкретно в Лондоне..." Но он, слава Б-гу, не знал и даже не догадывался. - А если и не переберут - все одно, эти ревнители порядка если кого на примет взяли - с час промурыжат, пока все между собой утрясут. Адресов в арсенале было с десяток - один другого краше и стремнее... Больше всего Эсфирь хотела бы завалиться к Скрипачу, сесть где-нибудь в уголке и тихо оттуда наблюдать за происходящим, за людьми без имен, которые приходят в дверь, а уходят зачастую через окно или черный ход, слушать тихий голос Синклера и выкинуть из головы вообще все. Но, конечно же, подобной благодати не светило - Малявка отдавала себе отчет в том, что как только она передаст информацию и материальные предметы ее нагрузят еще чем-нибудь и хорошо, если не пошлют куда-нибудь за черту города... Карантинные зоны - последний оплот тех, на чьи имена уже висят пахнущие свежей типографской краской ориентировки. Монолог об автомобиле впечатлял - Эсфирь явно ткнула наугад в больное место. Отметила про себя эту тему как перспективную - дорога предстояла неблизкая, а дело хитч-хайкера маленькое: задавай вопросы да вдумчиво слушай, что тебе говорят. И одновременно пришла в голову безумная мысль: если позволят обстоятельства, вывести водителя на "скользкую" тему. В конце-концов, мониторинг общественных настроений тоже был важным делом - "Игла" и прочие должны были знать целевую аудиторию, но только где ж поговоришь со сторонним человеком на пограничные темы, не опасаясь, что он сдаст? А дорога - она распологает, никакой диктат не отменит "синдрома попутчика". Она еще раз бросила быстрый взгляд на парня. Хорошее, открытое лицо, комплексов тоже вроде быть не должно особенно зверских, потому как явно не слабак... Хотя, конечно, кто их всех знает. Нынешнее время к каждому найдет свой, особенный подход и уложит на лопатки в рекордные сроки. Но - "в каждом заборе должна быть дырка", и попробовать, безусловно, стоило. Если, конечно же, через два километра не закончатся вообще какие бы то ни было попытки. При упоминании ДПС Малявка инстинктивно сжалась. Неужели она для того обходила за полтора километра предыдущие три, чтобы вот так вот глупо спалиться? Мысленно приказав себе не паниковать, что бы ни случилось и напомнив, что в любом случае она должна молчать и отрицать даже самые наглядные факты, Эсфирь заставила себя расслабиться и откинулась на спинку сиденья. - Документы-то есть... - голос девушки стал жалобным. - Только лучше бы не тормознули, завернут по школьному пропуску обратно в родные пенаты, под тем предлогом, что мне гранит науки еще грызть да грызть. Но надо было оправдывать образ. Эдакий вольный философ от своих пятнадцати годков, все, как водится, считающий для себя уже ясным и убедительным. Эсфирь то и отличало от сверстников, что фантастическая неуверенность в каждой своей мысли и в каждом жесте... Это ее и привело в "Иглу", это и могло выдать с головой для всевозможных представителей "полиции мыслей". Следовало помнить о стандартизации, унифицировании и шаблонном вписывании в навязанный архетип, чтоб ни шагу в сторону, чтоб не сбить собеседника в его стараниях дорисовать твой образ внутри себя и все решить... Ищущий приключений на свою пятую точку подросток - ну что может быть, в принципе, безопаснее? Особенно если этот подросток не великого ума. Из таких легко выбить дурь, да к тому же она обычно проходит сама по достижению определенного возраста и некоторого социального статуса. - Чего тебе бояться. Хороший вопрос, между прочим. Ведь чего бояться есть всем и всегда... Темноты, маньяков за углом, последствий чего бы то ни было. Самого себя вот тоже можно бояться. Представь себе, живешь, никого не трогаешь, а потом у тебя в голове что-то не так замыкается - и ты уже живешь совершенно в другом мире, а ближние, значит, от великой любви и сострадания сдают тебя в комнату с белыми стенами...
Кевин: Кевин как раз собирался сказать, что никто лично его мурыжить целый час не станет. Но промолчал. Совершенно необязательно случайной попутчице знать, что по его документам пропустят и ещё «счастливого пути» пожелают. А вот мысль о том, что беднягу-школьницу вполне могут захотеть отправить обратно к родителям, наводила на размышления. Девчонка вполне вызывала симпатию. И не манерничала, как некоторые его знакомые девицы. Зато явно боялась. Боялась по-настоящему, так что вполне искренне хотелось ей помочь. К тому же, Кевин довольно трепетно относился к проблемам отцов и детей и совершенно не желал способствовать скорейшему возвращению «блудной дочери» под отчий кров. «Вообще-то, это не твоё дело, - напомнил он сам себе. – Да и Лондон – не самое лучшее место для бездомных девочек. Особенно сейчас, когда творится невесть что…» Вот чего он меньше всего на свете любил – так это политику. Наверное, потому, что в доме его отца эта самая политика была всегда на первом месте. Всю жизнь старший Макнамара мечтал о карьере, но высоких постов так и не дождался по причине своей осторожности и постоянной оглядки. А младший заранее возненавидел и политику, и осторожность с оглядкой, и посты. Зато лет в 10 впечатлился старым, «допотопным» фильмом про гонки и с радостью ушёл бы в это дело с головой, вообще не обращая внимание на то, что в мире делается. Но такого пренебрежения к архиважным делам отец, естественно, не потерпел бы никогда. По его мнению, не он сам, так хоть его сын должен был добиться в жизни чего-то большего, чем место мелкого чиновника. И началось жестокое противостояние отца с сыном, до диких скандалов, последствия которых Кевин сносил со стойкостью невинномученика… Странные рассуждения девчонки о том, чего по её мнению стоит бояться, отвлекли Кевина от собственных мыслей. А вот фраза о «комнате с белыми стенами» откровенно резанула по ушам. Комната, не то, чтобы большая, но достаточно просторная. Стены и пол – белый кафель. Однообразный белый кафель. И режущий глаза искусственный свет белых дневных ламп. Окон нет. Есть только желоб посреди пола, ведущий к стоку… Кажется, там были какие-то предметы, типа стола, какой-то не-то койки, не-то топчана. Но запомнился только этот однообразный белый кафель… Он и заглянул-то сюда на пару мгновений, но впечатление осталось тягостное. Хуже всего, когда по недомолвкам и отдельным урывкам чужих слов понимаешь, для чего именно нужна эта комната. Живое воображение дополняет всё, чего ты не знаешь и не видел, при чём помимо твоей воли… Конечно же, его попутчица этой именно комнаты никогда не видела и говорила о чём-то своём. Но он всё равно не сдержался, сказав вслух: - Что ты об этом знаешь? – И глянул на девчонку, но тут же спохватился и заставил себя усмехнуться. – Ладно, поеду медленнее, авось не остановят. Темнота, маньяки… Может, я тоже маньяк. И занимаюсь тем, что для своих маньяческих целей подбираю бездомных девочек на шоссе. Меня, кстати, зовут Кевин. Это я к тому, что дорога впереди длинная. А тебя как звать? Он действительно сбросил скорость до положенных 80-ти. Оказалось, весьма кстати, потому что метров через двести они как раз проехали мимо ДПС, которой за разговором и своими мыслями не успели испугаться. Никто их не остановил, хотя можно было счесть это везением: патруль уже тормознул минимум две машины и почему-то равнодушно отнёсся к третьей. Скорее всего, до последнего момента не слышали работы её отлаженного до идеала двигателя. А ещё, не разглядели в сумерках её «шикарной» внешности.
Эсфирь Минц: - Да ну, - Эсфирь беспечно махнула рукой. - Не тянешь ты на маньяка. Маньяк - это глазищи вооот такенные, оскаленные зубы и огромный разделочный тесак за поясом! Для пущей достоверности Малявка скорчила зверскую рожу и изобразила что-то, похожее на рык. В принципе, возможность встречи с гипотетическим маньяком пугала ее из всего возможного в наименьшей степени. Как говорилось в известном анекдоте про Красную Шапочку: "чего мне бояться, дорогу я знаю, т***ться люблю". Озвучивать это вслух девушка, конечно же, не стала, но в какой-то мере это было правдой - так называемая вольная-подпольная жизнь полностью заменила высокими идеями обычные поведенческие нормы, да и готовой, по словам старших, надо было быть всегда и ко всему. Так что взгляды на прозаические аспекты жизни у Эсфирь были самые философские. В вопросах выживания не стоило быть привиредливой. Пост благополучно остался позади, вызвав у девушки тихое "Ура!". Пока все складывалось, и даже начало на полном серьезе верится, что можно выйти из воды не сильно промокнув. - Первая звездочка на фюзеляж! - улыбке девушки мог позавидовать Чеширский Кот. - Эсфирь. - представилась она в свою очередь. - И ты себе не представляешь, сколько всего я знаю! Нас в рамках образовательной программы водили как-то на ознакомительную экскурсию в дурку. Ну, знаешь ли, то еще зрелище. Не дай Б-г ночью приснится... Такое впечатление, что тот, кто переступает порог дурдома автоматически утрачивает гордое звание человека. Вот, кажется, еще вчера - вполне себе личность, и все в порядке. А сегодня лежит эта личность попой кверху на кушетке, а ее "перекрещивают", значит, сульфазином с галоперидолом в равных пропорциях. Ремнями прикрутят, отвезут в палату - и все, хана личности на долгие года... Все счастливы, никаких проблем. - она покосилась за окно, словно ожидая там увидеть санитаров со шприцами наперевес. - Тут уж и маньяки не такими угрожающими покажутся. И вот что самое интересное - ведь все из самых добрых побуждений... Эсфирь примолкла. Доподлинно был известен тот факт, что далеко не все обитатели домов скорби были такими уж психами, если, конечно, не считать психическим отклонением несогласие с курсом Партии. Шансов на выдачу из таких мест было мало, да и то, что изредко ухитрялось оттуда выйти мало было похоже на прежнего гордого "инакомыслящего". В бессмысленно таращащихся полутрупах вообще было сложно заподозрить хоть какую-то способность к мыслительному процессу. Девушка зябко поежилась: это тоже был один из возможных вариантов, причем, по словам бывалых людей, не самый худший. Хотелось курить. Хотелось домой. К маме. К Джонни. На другой глобус, где все как-то совсем по-другому и нет необходимости прикусывать себе язык и прятаться по переулкам от незнакомых и знакомых людей.
Кевин: «Не многовато ли знаний для такой девчонки? И чему их сейчас учат?...» Кевин решительно отбросил всякую подозрительность, которую в нём последнее время так старательно культивировали его новые начальники. Сейчас и здесь он хотел быть самим собой, а не «очередным агентом самой серьёзной конторы». «Очередной агент» валялся в багажнике машины в виде цивильного костюмчика, с удостоверением в кармане. «Вот идиот! – мысленно обругал себя Кевин. – Ну кто ж документы так разбрасывает?! Вдруг понадобится…» - И охота тебе такими гадостями голову забивать? – поинтересовался он, отгоняя все эти «милые» картинки всевозможных психушек, документов в багажнике и комнат зловещего назначения. – А впрочем, может так оно и есть, только я не пойму, зачем этим сейчас голову школьникам забивают? На всякий случай, чтобы заранее знали, как не надо делать? А мысль была вполне дельная. Может быть, потому и начинают со школьников. Очень показательно. Хотя, какие выводы он сам мог сделать в возрасте школьника? Большее, что он мог подумать: «не надо попадаться». И только сейчас, когда он сам был причастен если не к тем, кто отправляет народ в психушки, то к тем, кто отправляет в места куда более худшие, он вдруг понял, что «не надо попадаться» - фраза, в принципе ничего не означающая. Потому как для того, чтобы не попасться, нужно быть чем-то большим, чем рядовой служащий, студент, школьник… В общем, будь наверху – тогда сможешь думать то, что тебе хочется. - «Королеву – наверх…» - процитировал он вслух. И оглянулся на Эсфирь. – Это из Урсулы Ле Гуин. Вы наверное сейчас такое не читаете. Интересное рассуждение о жизни муравьёв. Среди людей выражение «он был на самом верху» означает, что человек добился славы, почёта, и теперь ему всё можно. Но если представить себе муравейник – «наверх» значит – вынести вон. Иначе говоря: «Долой королеву!». Неудивительно, что этот милый муравей лишился головы. Вывод: не хочешь оказаться наверху - спрячь голову и сиди где пониже. – Кевин снова поехал быстрее. – Не обращай внимания. Эту сказочку почему-то очень любят современные автогонщики. Эсфирь… Красивое имя.
Эсфирь Минц: - Отрубить всем голову! - воинственно изрекла девушка, проведя рукой по горлу. - Беги, королева, вещи выбрали короля... Последняя фраза была произнесена почти неслышно, поскольку являлась цитатой какой-то очередной группы, о которой ввиду полной андерграундости было неизвестно, запрещена она или все-таки можно. А любитель спортивных автомобилей-то был не дурак, вернее сказать - был, судя по всему, против бесконечных попыток себя одурачить, путем сведения всех потребностей к нижнему уровню пирамиды Маслоу. Нет, конечно же этого уровня было вполне достаточно для спокойного и безбедного существования где угодно, но Эсфирь питала уважение к людям, не любящим узкие рамки. "Ведь штука в том, чтобы превысить, а не в том, чтоб упразднить" Картер, вестимо. В "Игле" на нее уже ругались - в своем кругу девушка в последнее время разговаривала только и исключительно цитатами авторства Последнего Честного, вызывая тем самым у людей законное желание надрать ей уши. В обычной среде, к величайшему сожалению Малявки, приходилось ограничиваться цитатами неопознаваемых авторов, ибо Морган Картер был мало того, что в опале, так еще и известен чуть ли не каждому второму. А в любом риске надо знать меру. - Перевернутая пирамдка... Очень интересный образ, кстати. Только дело в том, что если гипотетически перевернуть гипотетическую пирамиду, то на уровне безопасных низов окажется подавляющее меньшинство, тогда как самый многочисленный верхний уровень будет жрать друг-друга и выталкивать наверх в борьбе за то, чтобы оказаться хотя бы вторым в списках на выбывание. - Эсфирь подперла подбородок кулаком. - Удручающая какая-то теория, прямо даже и не знаю, что навевает большую тоску - он или процедурная психушки. Джонни, если бы все это слышал, мог бы девушку искренне похвалить - нежданно-негаданно она забросила удочку совершенно незаметным, невинным и безопасным способом. Это вам не политические анекдоты или легкие завесы туманности, которыми так любили "маскировать" свои оппозиционерские статьи подпольные публицисты. - Да хрен их знает, на самом деле, за какими неведомыми целями нас в дурдом водили. Небось из тех соображений, что моральную гармонию надо в себе воспитывать с детства, дабы потом всяческие когнитивные диссонансы и трансцендентные ирреалии не могли пошатнуть здоровой психики нормального человека. - Эсфирь прыснула. - До сих пор не могу понять, как у философов от таких словес язык не ломается. Полгода назад, дорвавшись до желанного "1984" девушка проглотила книгу за несколько часов, попутно скурив почти недельный запас сигарет, после чего чуть было не подвинулась умом, пытаясь, в целях развлечения упражняться в двоемыслии. Лихтерман, забежавший на пару часов поговорить и выкурить кусочек чаю, застал Малявку лежащей на полу в компании учебника по высшей математики и кучи листов, исчерканных в попытке логического доказательства, что дважды два равняется пяти. Охнув, Шпала надавал Эсфирь по ментальным ушам за подобные эксперименты, книгу отобрал, и спустя пару дней математические изыски они продолжили уже напару, пока не приехал злой и небритый Скрипач и не послал обоих заниматься делами более конструктивными.
Кевин: - Ну, детки… Вы, блин, даёте! – Кевин усмехнулся. - Созерцание психушки никому на пользу не идёт. Факт. А уж тем более, никакой «моральной гармонии». Как-то не особенно верилось, чтобы современные школьники, из числа которых он не так уж давно вышел, в большинстве своём травили подобные байки и размышляли о перевёрнутых пирамидах Маслоу. Или его собственный мир до недавнего времени не распространялся дальше гонок, автомастерских и ссор с родителями? - Моего папашу точно хватил бы удар, услышь он такие шикарные рассуждения, - признался Кевин. – Но какое-то «рациональное зерно» в этом бреде есть. Определённо. А что? Сейчас мы слушаем не рекомендованные к употреблению песенки и ставим на уши тупые изобретения психологов, а чуть позже, шалея от собственной смелости, мы полезем эти свои мысли выносить на более широкий круг слушателей? И тут-то появятся блюстители общественной нравственности, облачённые (одно из двух) в белые санитарские халаты, или в серенькие костюмчики другой небезызвестной организации – и тихо, без труда и шума, отправят «наверх» всех, до такой вот жизни докатившихся философов. Легко и просто… Кевин кивнул собственным мыслям и целеустремлённо посмотрел вперёд, на освещаемое фарами шоссе. Почему-то он чувствовал некоторое удовольствие от высказывания всей этой «крамолы». Хотя, какая там крамола? Разве что в кавычках. - А Маслоу – первый придурок, - заметил он с убеждением. – Что у него на первом месте? Секс и жратва. Чушь собачья! На первом месте – страх! Ни одна антилопа не сможет думать о жратве или о сексе, когда за ней гонится лев. Страх – это первое, что движет любым живым существом. И человеком в том числе. – Он покосился на Эсфирь. – Скажешь – не так? Вот мы проехали один пост, а впереди ещё будут. Можешь спокойно думать о чём-то другом, когда подъедем к очередной ДПС? Не факт. Говорить девчонке о том, что в следующий раз их остановят обязательно – Кевин не стал. А вывод напрашивался просто: когда они проезжали – один из патрульных оглянулся, вполне прицельно оглянулся, на номера. И поднёс ко рту нечто, в чём легко было опознать рацию. Поэтому их так легко и пропустили. До следующего подобного поста никуда они с шоссе не съедут. А если съедут – ещё хуже, потому как цепкий на такие вещи полицейский их номер уже передал. И получится вопрос: «Куда это вас, граждане, на ночь глядя, занесло с дороги и по какому случаю?» «Ладно, решим проблему», - беспечно подумал Кевин.
Эсфирь Минц: Становилось попросту интересно. Эсфирь охватил давно знакомый по спорам со Скрипачом азарт - как сказать то, что хочется, но при этом удержаться на самой-самой грани дозволенного и не выдать себя ни словом, ни жестом. Оппонент ее, похоже, в таких диспутах натренирован не был. Джонни в самом начале за такие вот "провалы" отбирал с садисткой улыбкой сигареты и отправлял на кухню, перемывать посуду и размышлять о тщете всего сущего и грамотном конструировании фраз. - С точки зрения банальной эрудиции... - она хихикнула и склонила голову набок, внимательно глядя на Кевина. - После всего, что ты сказал, следующего поста бояться следует именно тебе, поскольку мне за побег из дома грозит внушение ремнем по чувствительным частям тела. Неприятно, конечно, но, скорее всего, не смертельно. А вот тебе, если я вдруг заинтересована в том, чтобы тихо-мирно и почетно сидеть внизу, грозит что-то куда более опасное. Со страхом сама Эсфирь свыклась ой как давно - так привыкаешь существовать с зубной болью или с постоянным недосыпанием. Забыть о них невозможно, но через некоторое время обнаруживаешь, что при должной сноровке можешь не обращать особенного внимания и не слишком-то от этого зависеть. Так, общий фон для всего, что ты делаешь. - И Маслоу прав. Жрать захочешь - полезешь и под дула автоматчиков за жратвой, поскольку страх-страхом, но жить-то хочется! Смысл его пирамиды в том, что пока ты не удовлетворишь потребности более низкого ряда, мысли о верхних будут вполне преодолимы. А о всевозможных феноменах, когда жажда самоуважения и самореализации заставляет забывать о жратве и безопасности и говорить-то глупо, поскольку исключения эти, во-первых, лишь подтверждают правило, а во-вторых - очень мало живут... А для подтверждения своей правоты честно тебе признаюсь, что при всех возможных неприятностях думаю я в основном о том, что курить охота. Может, и не спокойно, а очень даже беспокойно - но все же о сигаретах, а не полицейских. Конечно же, от таких монологов и родителей Эсфирь тоже хватил бы удар на месте, причем вполне обоснованный. Именно поэтому домой она последний год звонила редко, быстро сообщала что жива-здорова да и то, всем разговорам предпочитала краткие телеграммы с поздравлениями по торжественным датам. Пока Малявка числилась в ливерпульском филиале "Иглы", она еще редко-редко встречала мать и отца на улицах, но у четы Минц хватало ума делать вид, что все в порядке и не затеивать скандалы при всем честном народе. Отбытие в Лондон свело на нет и эти короткие встречи. Эсфирь не знала, подозревали ли они что-то. Скорее всего - да. Но очень хотелось верить, что ее территориальная и информационная изолированность в случае чего выведет родителей из-под удара.
Кевин: - Вот и ответ на вопрос: если жратва становится остро принципиальной с точки зрения продления жизни – опять-таки можно сказать, что не жратва впереди, а страх эту самую жизнь потерять. – Кевин пожал плечами. – А курить бы тебе не хотелось, если бы ты на сто процентов была уверена, что следующий ДПС мы не проскочим. К тому же, ремень – не самое крайнее, чего стоит бояться, особенно если с ним уже знаком и, как ты верно заметила, знаешь, что в принципе – это не смертельно. Ничего особенного я не говорю, кстати. Во всяком случае, ничего такого, за что лично меня можно отправить в психушку или куда ещё подальше. Всё это двадцать раз психологи сказали. – Он покосился на свою попутчицу и попытался решить вопрос: сколько ей лет? Не решил, потому и отложил на время. – А вот насчёт внушения по чувствительным частям тела – так это и я могу устроить. А что? Ремень и у меня имеется. А спросят – скажу, что проводил разъяснительную работу о вреде курения. Кевин фыркнул, представив себе эту картину. «Разборки на дорогах, часть первая (она же последняя)». Собственно, он не нанимался блюсти чью-то нравственность, тем более, убеждать сдуру сбежавших из дома подростков в том, что курение сокращает жизнь. Да и при нынешнем мусоре в головах у оных подростков до состояния рака лёгких они просто не доживут. Кевин открыл бардачок и вытащил помятую пачку, протянув её девчонке. - Всё одно раньше голову снесут, если будешь продолжать в таком же духе, - прокомментировал он. – Зажигалка вон, в углу. Небольшая металлическая зажигалка была зачем-то приклеена скотчем к самой боковине ветрового стекла. Судя по всему, периодически её отклеивали и приляпывали обратно на тот же самый обрывок скотча, так что держалась она еле-еле. Сигареты оказались дешёвые, курил Кевин чем дальше – тем меньше. Жажда самоутверждения при помощи сокрытия своей персоны за облаками дыма прошла некоторое количество времени назад. А пристраститься к куреву по-настоящему Кевин не успел. Слишком был увлечён машинами, что само по себе заменяло очень многое. - Травись на здоровье, - щедро предложил он, размышляя о том, как бы половчее проскочить следующий пост. Идей было несколько, но при трезвом размышлении полагалось оставить одну, самую приемлемую и простую. Потому как сложносоставные и многоходовые операции редко доводились до удачного финала.
Эсфирь Минц: - На роль ангела-хранителя метишь? - ехидно поинтересовалась Эсфирь, с наслаждением затягиваясь. - Хренителя... Хоронителя... А во правой руце его ремень, а в левой - зажигалка. А что, впечатляющи образ, между прочим. Просто БДСМ. Ну, а если серьезно - то спасибо большое. Второй раз за день, фактически, спасаешь. Я так в людей верить начну... Сизые клубы дыма бесшумно утекали в вентиляцию. А в целом, между прочим, Кевин был прав - Эсфирь просто нутром чуяла, что в этот раз все закончится благополучно, и приедет она в Лондон живой-здоровой, и передаст нужную информацию. Правда, скандал с обличениями все равно устроит, ибо риск, конечно, дело благородное, но только когда он оправдан, а не является порождением чьей-то дурости и недальновидности. Закатит, вестимо, не Джонни - этому-то на подобные выпады было всегда положить с большим прибором, он, судя по всему, и не такое видал. Вот что Эсфирь всегда восхищало в Скрипаче - так это его феноменальное, фантастическое спокойствие. Уже, кажется, чуть ли не в дверь стучат, все по потолку бегают - а он сидит себе на кухне да со Шпалой ругается как лучше текст с иллюстрациями компановать в листовках. И сразу становится спокойно-спокойно, и верится, что все обойдется, минует, пройдет стороной... Потом за эту уверенность пришлось платить слишком высокую цену, но кто же знал, кто знал?! Впрочем, даже если бы и знали - все равно самые лучшие не свернули бы, нашли бы в себе силы уже сознательно пройти весь этот путь от начала до самого конца. До тупика. До стенки. Следовало подумать и взвесить все. Ее негаданный спаситель, вполне возможно, ход мыслей имел для правительства безопасный, но вот понимал ли он на самом деле, к чему могут привести подобные разговоры? - Кевин, вот ты с такой уверенностью рассуждаешь о том, что не говоришь ничего такого, за что можно... - девушка сделала неопределенный жест рукой. - А ты представляешь, как можно вывернуть наизнанку и истолковать любое, абсолютно любое высказывание человека? Да даже цитату можно перевернуть с ног на голову, если хитро соотнести с интонациями, выражением лица и временем произнесения. Причем я сейчас говорю о речах идеологически выдержанных и ни с чем не противоречащих... А что касается любой, понимаешь, любой фразы, как бы то ни было обсуждающей действия... - она грустно уставилась за окно. - Ладно, противная тема, ну ее куда-нибудь подальше. Просто аккуратнее. Мрази вокруг полным-полно. Основная заповедь: если есть хоть тень сомнения в собеседнике - говори по погоде либо вообще молчи. Знавала Эсфирь и случаи, когда люди исчезали бесследно и после невинных обсуждений несъедобной синтетической жратвы. Официально полагалось строить из себя благостных идиотов, а еще лучше - таковыми и являться, и только тогда была хоть какая-то надежда на безопасность. Малявка, правда, уже довольно сильно сомневалась, понимает ли она истинное значение этого слова.
Кевин: «Довели страну, блин!... Сидит рядом с тобой детка… хотя, может, и не детка, и проводит разъяснительную работу на тему того, что и как можно говорить и в каких количествах! А знаешь, деточка, кому быстрее поверят: мне или тебе? Не факт, что поверят хоть кому-то, кстати. Гораздо легче перепроверить. А если в процессе этой перепроверки нас с тобой (случайно) шлёпнут – спишут на издержки делопроизводства…» Как хорошо, как просто было спрятаться, уйти, послать всё подальше и жить только машиной, трассой, от поворота до поворота, старт, финиш, клетчатый флажок… Он ведь проработал всего несколько месяцев, а узнал больше, чем за все предыдущие 20 с лишним лет. И большая часть этих знаний, как ни компануй, в голове не укладывалась. Ну, с тобой самим всё понятно, а эта-то малявка куда метит? Эк развернула про цитаты и способы их изложения. «Мрази…» Мрази всегда и везде много. Факт. Но ты-то в каком краю научилась так гладко излагать все эти полезные и нужные с точки зрения самосохранения истины? Кевин подумал, что работа явно не идёт ему на пользу. Раньше он рассмеялся бы на все эти рассуждения и отмахнулся от них. А сейчас… Сейчас возникло желание остановить машину и как следует потрясти эту девчонку на предмет того, откуда она понабралась всех этих совершенно не детских речей. Хотя, и так понятно. И речи как раз вполне детские. Потому что будь рядом с ним взрослый человек – молчал бы до самого Лондона в тряпочку. Кевин тряхнул головой, отгоняя все эти мысли. Не о том нужно было сейчас думать. - Ангел-хранитель из меня вряд ли получится, - сказал он вслух, сбрасывая скорость. – Но кое-что могу, если будешь вести себя аккуратно и без самодеятельности. Подъезжаем… К чему именно они подъезжали – Кевин не уточнил. Все посты на этой дороге он знал наизусть. Меньше их не становилось, только больше. Но вот конкретно сейчас – решающий. Потому что именно здесь его машину ждали. Если удастся без приключений миновать этот – дальше можно расслабиться и получать удовольствие от езды и умной беседы. Они сейчас спускались с едва заметного возвышения, но этого было достаточно, чтобы разглядеть в подробностях, что конкретно ждёт впереди. ДПС здесь располагалась стационарно, хотя вокруг – только чисто поле, да посадки по сторонам от дороги. Как на зло, ни одной машины у поста не стояло и парочка патрульных бесцельно убивала время, торча у самой дороги и поджидая, когда очередная жертва окажется в пределах их досягаемости. Кевин ещё сбавил скорость, оглядываясь на придорожную растительность. Но вместо того, чтобы ехать себе дальше, вполне пристойно остановился метрах в пятидесяти от поста. И похлопал себя рукой по карманам. - Тьфу! Удостоверение же в пиджаке оставил. Вот что, - он повернулся к Эсфирь и сказал совершенно невинным тоном. - Сходи пописай. Вон в те кустики. – После чего уже другим, конкретно-указательным, хотя и намного тише, добавил: - Потом спокойной возвращайся и садись в машину. И всё! Понятно? Не дожидаясь ответа, он вышел и хладнокровно направился к багажнику. Отыскал там пиджак и переложил удостоверение в карман куртки. После чего, кивнув своей попутчице, направился к уже любопытствующим в их сторону полицейским. - Добрый вечер, сержант. – Поздоровался он первый, не дожидаясь вопросов. И небрежно, а главное, не спеша, вынул удостоверение и сунул его под нос ближайшему полицейскому, в котором и разглядел оного сержанта. – Как обстановка? Патрульные сунулись по очереди в документ, который Макнамара, естественно, в руки не отдал, потому что отдавать такой документ в чужие руки не положено. Потом старший покосился на машину, а ещё точнее, на исчезающую в кустах Эсфирь. - Сегодня тихо. Простите, сэр, а кто с вами? Кевин позволил себе на пару секунд опустить взор куда-то в сторону асфальта. Но потом поднял голову и честно посмотрел на сержанта. - Да я тут с выходных возвращаюсь. В общем, сами понимаете… Один из патрульных понял сразу и хмыкнул. Второй было собрался переспросить, но и до него дошло. - Вообще-то, стоило бы… - начал он. А второй вставил: - Развелось их по дорогам. И ведь не боятся ничего! - Сержант! – Кевин смотрел снизу-вверх, склонив голову на бок и прищурив один глаз. Если учесть, что ростом он был выше сержанта примерно на пол головы, получалось нечто среднее между смущением, непосредственностью и надеждой на взаимопонимание. – Вы ж понимаете. И потом, зачем вам лишняя забота? Дотащу до Лондона – там всё равно никуда она не денется. Полицейский покачал головой, состроив на лице нечто отдалённо напоминающее отеческую заботу. Игру он принял. - Вы бы поаккуратнее, сэр, а то и влететь недолго. - Да я запасливый, - тут же похвастался Кевин, чем вызвал усмешки у обоих. А от чужих усмешек осталось только покраснеть и окончательно засмущаться. - Смотрите, узнают про ваши шалости… - предупредил один полицейский. А второй добавил: - Не дело, конечно, ну да и мы когда-то молодыми были. - Спасибо! Крайне счастливый, Кевин разулыбался и направился обратно к машине. Вспомнил, что так и держит в руке удостоверение и сунул его поглубже во внутренний карман.
Эсфирь Минц: Заняв вновь выжидательную позицию пузом к земле, Эсфирь наблюдала, насколько позволяла растительность, происходящее на посту. Услышать ничего, к величайшему сожалению, не удалось, и мыслей в голове было несчетное множество, особенно когда девушка увидела, что Кевин совершенно спокойным шагом направляется к автомобилю и не похоже, чтобы доблестные постовые решили устроить ему шмон даже самый поверхностный. Вот поди теперь, разбери в честь чего такая покладистость блюстителей порядка! То ли подвозил ее кто-то из силовиков... Но эту мысль, по здравому разуменю, Малявка отмела в сторону - мало было похоже. Любой силовик не то что сам бы не стал такие речи вести хоть бы и в целях провокации, так еще и ее бы сдал на первом же посту. Им, вроде как, по уставу пологалось законопослушное и морально безукоризненное поведение. Значит водитель удивительной машины решил проблему, к вящему удовольствию всех, самым простым и действенным способом: финансовым. Эсфирь представила сумму и присвистнула. А потом представила, каким образом отрекомендовали ее персону, явно замеченную, и, стараясь не рассмеятся в голос, поднялась на ноги и, помятуя о запрете на самодеятельность двинула к машине. Очень хотелось для поддержания роли, а больше из озорства послать постовым томный воздушный поцелуй, но, по счастью, она сдержалась. А метод, конечно, стоило взять на вооружение. Знающие и многомудрые люди говорили, что таким способом вообще можно решить чуть ли не любую проблему, да и жизненный опыт подсказывал, что оно скорее всего так. Еще немного снизить и без того невысокую моральную планку - и хоть по всей Англии без документов рассекай, никаких проблем! Эсфирь, старательно глядя в асфальт так, чтобы волосы закрывали лицо, добежала до машины и, неслышно закрыв дверцу, вздохнула. Следовало признать, что она таки докатилась в своих революционно-свободолюбивых изысканиях. Причем было нехорошее подозрение, что докатилась частично куда-то не туда, куда следовало бы. Но эти мысли следовало отмести сразу и окончательно - в конце-концов для моралите и лекций о нравственности существовал Джонни, умевший при желании быть восхитительным занудой с уклоном в ханжество. Эсфирь делала свою работу и делала ее безупречно, а что касается методов - так цель оправдывает средства, не так ли? Оправдывает. Любые. Без комментариев. Когда пост скрылся за горизонтом, девушка оторвалась от созерцания собственных рук. - Сильно на бабки попал? - сочувственно поинтересовалась она у Кевина, чиркая зажигалкой. - Я могу вернуть, если что, ты ж не нанимался еще и оплачивать мое школьное инкогнито. И только сейчас она с запоздалым ужасом поняла, что чуть не подставила ни в чем не повинного мужика по полной программе. Она там в кустах отлеживалась, вполне в состоянии раствориться в случае чего на местности, а рюкзак с ворохом компромата мирно лежал на заднем сиденье автомобиля и всем своим потрепанным видом буквально взывал "Досмотри меня!". На лбу выступила испарина и огонек сигареты предательски задрожал.
Кевин: Вот за что его сразу полюбили его новые начальники – так это за внимательность и умение делать выводы. Чего она так запоздало испугалась? А ведь испугалась, факт. Пост уже проехали, никто в её сторону толком даже и не посмотрел. И, кстати, это интересная мысль, насчёт денег. Почему-то трясти удостоверением перед носом у своей странной попутчицы Кевину не хотелось. А почему – он и сам не знал. Значит, вот она – задачка, которую нужно решить: запоздалый страх – это просто внешняя реакция, которая прорвалась-таки наружу, или это что-то большее? Хотя собственно, зачем ему решать какие-то задачки сейчас? Едем себе – и едем, никого не трогаем… Кевин позволил себе снисходительно усмехнуться. - Вот если бы кто-то из них всё-таки подошёл, разглядеть твою персону с близкого расстояния – пришлось бы действительно выложить всё, что есть, - заметил он. – Потому как на совращение малолетних даже в нашей стране смотрят не слишком положительно. Но по счастью, далеко не каждый мужик вот так, при свидетелях, пойдёт подсматривать за женщиной, если знает, за чем конкретно она полезла в кустики. Нравственность и правила приличия всегда прямо пропорциональны количеству свидетелей. Ну, положим, ему особо бояться нечего. Подумаешь, подобрал малолетку и подвёз до Лондона. Если и будут вопросы, всегда можно сослаться на десять обстоятельств, вплоть до того самого, которым он только что пудрил мозги постовым. Хуже было бы, если бы у девчонки нервы не выдержали и она сиганула бы прятаться. Хотя тоже объяснимо: побоялась, что всё-таки не пропустят – вот и предпочла тихо смыться и поискать другую попутку. Хотя, куда бы она делась без вещей… Кстати, а рюкзачок-то на заднем сидении так и лежит, по соседству с его галстуком. Догадка была смутной, но и конкретной: а может, его попутчица боится, как бы кто не заглянул в её вещи? Мало ли что школьница (если она действительно школьница) может таскать с собой, особливо если учитывать образ её собственных мыслей. М-да… А может она таскать всё, что угодно, начиная от раскопанных где-нибудь запрещённых книжек, до случайно сорванной со стены листовки. «Себя вспомни, - посоветовал Кевин. – Чего только ты не прятал среди школьной макулатуры, от сигарет до выловленного из речки ржавого пистолета»… Честно – он не понимал, зачем нужно отслеживать каждую книжку и каждую бумажку? Особенно среди молодёжи. Вон среди компании гонщиков что только ни говорили и что только не читали. По большей части чтобы выпендриться. А мозги всё равно были в моторах, машинах, дорогах и т.д. и т.п. А уж среди студентов… Хотя, пропадали же люди. Может быть, ему просто везло и среди его личных знакомых за всё время учёбы ни один не исчез, не оставив адреса? Но Кевин не относился к людям, упорно затыкающим уши и закрывающим глаза на всё, что происходит странного и зловещего. Хотя, только попав по протекции папочкиного знакомого на свою теперешнюю службу, он понял, до какой степени зловещие на самом деле дела творятся. Его личный кодекс чести никак не мог смириться с этими самыми делами. Но то, что он понял сразу и безоговорочно: если не засунешь куда поглубже свои принципы – тебе же хуже. Одна отрада – поговорить со случайной попутчицей, с которой они расстанутся, едва дотащатся до Лондона и скорее всего больше никогда не встретятся. Никаких фамилий, никаких встреч в будущем. - Думаю, больше нас останавливать не будут, - сказал он. – Так что можно продолжать вести умные беседы о смысле жизни. Кстати, там сумка позади, на полу. Правда, кроме пива и бутербродов у меня ничего нет, но если хочешь – угощайся.
Эсфирь Минц: - Не такая уж я и малолетняя! - обиженно надула губы Эсфирь. Сосредоточенное муссирование внешнего образа дитяти давалось ей без труда - благо комплекция и детская нежность черт лица позволяли изображать из себя мечту педофила - но периодически это надоедало. Хотя Джонни и прочих старших, настаивавших на таком антураже, понять было можно: это во многом упрощало некоторые задачи, поскольку уровень подозрительности, направленной на взрослого человека или, тем более, студента, был неизмеримо выше уровня, с которым наблюдали за подростком. Вот даже и сейчас - насколько больше бы было напряженности и потенциальных проблем, ежели бы мисс Минц выглядела так же, как и большая часть своих сверстниц, уже вполне себе оформившихся по всем статьям и чей возраст становился заметен только при разговоре. С Эсфирь же все было в точности до наоборот - ей и тринадцать-то лет давали нечасто, пока она рот не раскрывала. Но была у медали и обортная для самой Малявки сторона - ее редко воспринимали всерьез кроме как на выполнении задания, а Скрипач, как подозревала сама Фирелэ, будь его воля, так и вообще следил бы, чтобы она по утрам пила молоко и сладкое получала только после обеда. И вот это было обиднее всего. В конце-концов, как рассуждала сама Эсфирь, одна из лучших связных по Лондону имела право рассчитывать на что-то большее, чем снисходительно-покровительственное "Молодец, деточка". "Деточка"! Сам он "деточка", а у нее, между прочим, любовников было предостаточно, чтобы ее мама, узнай она об этом, заработала бы себе инфаркт на месте! Где-то на краю сознания болталась неоформленная мысль о том, что, возможно, все это было попыткой доказать кому-то, что она уже большая девочка и вполне заслуживает немного больше уважения, но Эсфирь никогда не занималась вдумчивым анализированием собственных поступков и мотиваций. - Хотя, конечно, бьют не по паспорту, а по лицу. - отметила она справедливости ради. Анализ собственных ощущений показал, что есть захочется, в лучшем случае, только к завтрашнему дню - на нервной почве аппетит пропал напрочь. Да и пить что-то алкогольное, по здравому разумению, тоже не стоило: несколько таблеток, выпитых с утра пораньше для тонуса худо-бедно пережили несколько глотков бормотухи, но вот мешать их с пивом было бы чревато. Эсфирь была падка на всевозможные эксперименты с собственным сознанием, но не до такой степени, чтобы положить с прибором на инстинкт самосохранения. Мало ли как это могло повлиять на ее способность не говорить совсем уж лишнего! - Спасибо, но я лучше в Лондоне и лучше - чаю... А то прилепят тебе сверху еще и спаиванье малолетних с последующими кровожадными целями. - не удержалась она подпустить шпильку. - И на вопрос "Как дела?" придется отвечть "Шьются". В "Игле" это была стандартная формула приветствия. Ко всему происходящему следовало относится с юмором, иначе был риск погрязнуть в великой депрессии или большом маниакале, чем свести всю работу к обыденной для интеллигенции саморефлексии. - А что до смысла жизни, так он, если брать высшие философские уровни, прост: "Живи и дай жить другим". А если спустится из заоблачных высей, то еще проще: "Жри, и да не будешь сожран". Если не совать свой нос дальше этих многовековых мудростей, то будет тебе счастья полный воз, бесплатно и без последствий. А во многих знаньях - многие печали, Экклезиаст-то не дурак был. Куда как привлекательная схема, психиатры середины прошлого века это понимали, но потом пришли Демократические Ценности и, как обычно, все опошлили.
Кевин: - Так. – Машина притормозила, съехав на обочину. – Деточка! Тебе сколько лет? – спросил Кевин, внимательно глядя на Эсфирь. – Ну, не важно… Вот ты мне объясни, какого фига ты нарываешься? Кто-то, мне помнится, говорил, что нужно помалкивать и держать язык за зубами, потому что вокруг мразей всяких полно… «Таких вот, вроде тебя»… Он вдруг, совершенно неожиданно, люто возненавидел эту свою должность, чьи бы то ни было протекции, демократов, полицейских, всю эту страну… Да не вдруг. Просто с того момента, как ему выдали это идиотское удостоверение и он понял, что собой уже быть не дадут – он уже тогда всё это возненавидел. Просто сейчас и здесь, на этой дороге, после встречи с родителями и посте всех этих речей наконец сам себе признался, кто он есть. И это откровенное признание вдруг вылилось в настоящую вспышку ярости. На себя, на отца. На всех! - Может, я – та самая мразь и есть? – спросил он у девчонки, будто она могла дать ему ответ на этот вопрос. – Не веришь? На, смотри. - Он вытащил удостоверение и сунул ей в руки. – Внимательно смотри. Мне с самого начала было положено вытребовать с тебя документы, а заодно посмотреть, что там в твоём рюкзаке, из-за которого ты так дёргаешься! Он постарался глубоко вздохнуть, стиснул зубы и отвернулся, глядя на пустынную дорогу. Не к Эсфирь была обращена его ярость. Не заслужила ничем эта девочка, чтобы он на неё кидался. Не в ней была беда и не от неё. - Я бы мог всю жизнь заниматься тем, что мне нравится, машинами этими долбанными… - Теперь он говорил тихо, словно сам себе наконец-то признавался вслух в том, чего никак не хотел признавать. – Какое мне дело до того, что где-то кого-то по лицу, а не по паспорту… Так ведь нет, «человек должен выполнять свой долг». Кому? Какой долг? Сунули меня в это дерьмо с головой!... Спасибо папе. И ждут, что я должен сопеть от радости. Иди, лови революционерок сопливых по дорогам. Фильтруй базар, особенно чужой, мало ли что ценное услышишь. Глядишь, годика через два и превратишься в такого вот урода, который будет визжать от восторга, если дали кому-нибудь проехаться дубинкой по рёбрам… Со вздохом, больше похожим на стон, он опустил голову на руки. Бессилие что-то изменить – вот что это было. Отказаться? Сказать, что даром тебе не нужна эта служба? Ага, и пусть делают, что хотят! Но ведь не сказал. Не посмел. А ради чего говорить? Ради того, чтобы вот так, ночью посреди дороги, не было стыдно перед какой-то малолеткой? Да уж, Макнамара! Патриот из тебя никакой. - Идиотизм… Сдохнуть – и все концы, - проворчал он, выпрямляясь. Потом завёл мотор и выехал обратно на трассу. – Забей. – Это уже относилось к Эсфирь. – Считай, что никто ничего не слышал. Я, конечно, мразь, но не до такой степени.
Эсфирь Минц: "Только спокойно, только без паники... Сейчас главное - решить, кого убивать: себя или не себя" Надо отдать должное, невозмутимое лицо Эсфирь сохранить удалось даже при всем кровавом многообразии картинок, промелькнувших единомоментно в голове, когда в руках у девушки оказалась самая, пожалуй, страшная вещь во всей стране - стильная кожано-металлическая "корочка" с алым крестом. Недрогнувшей рукой - аж сама удивилась такой выдержке! - Малявка вернула удостоверение сотрудника "Пальца" в карман куртки оного сотрудника. Хотелось отмотать ленту событий на несколько часов назад, да так и остаться лежать животом вниз в чахлой пригородной поросли, не ввязываясь в сомнительные авантюры с автостопом и страдающими от избытка совести фингерменами. Раствориться в просоленной ливерпульской земле, забыть про все и всех... Впервые, пожалуй, за всю свою жизнь Эсфирь видела опасность так близко и такую настоящую. В голове было пусто и звонко и только одна мысль "Влипла!" лениво витала где-то на грани сознания, уже начавшего ускользать. "Только без паники! Без паники-без паники-без паники... Испуганный человек - побежденный человек." Ну не было это провокацией, не было, она готова была ручаться всем, чем угодно, весь опыт ее ухождения от опасных разговоров и игры в дурочку подсказывал это. Видела Эсфирь настоящие провокации, и даже профессиональные - ни один провокатор не стал бы изрекать крамолу первым! В его задачи входило довести объект до той кондиции, когда он настолько верит провокатору, что сам несет невесть что, и тому остается только подыгрывать да апплодировать... А то иначе не в меру умная жертва изысканий "полиции мыслей" при должном уме развернет это наоборот и выставит за собственную провокацию, и напишет содержательный донос, и что потом с этим делать... А водителя этого несчастного, пусть и из фингерменов, сорвало по-настоящему, видать, допекло здорово. Оставалось только ломать голову, куда же их отдел кадров смотрел, что он до сих по не стал объектом работы своих же коллег... Раз уж такая бурная реакиция на самые невинные и туманные формулировки. Парня было жалко, просто по-человечески. Можно было предположить, насколько несладко будет человеку, у которого в такую открытую конфронтацию вступают идеология внутренняя и идеология внешняя. - Санта-Клаус! Я вижу тебя и теперь знаю, что ты действительно есть! Да, мой мальчик, и теперь я должен тебя убить. - тихо и задумчиво произнесла Эсфирь, снимая с пояса флягу и делая основательный глоток. - На вот, выпей, мозги эта пакость прочищает знатно. - девушка протянула флягу Кевину, мрачно уставившемуся на черную ленту шоссе Молчание, повисшее в салоне автомобиля было гнетущим и, если честно, попросту страшным. Чего от него можно ожидать - было совершенно неясно. - Ну кончено, сдохнуть, во славу чего-то... Или там, во имя кого-то. Предварительно отключив способность думать, для пущей уверенности-то. - Малявка саркастично усмехнулась. - Ну и толку-то от такого непротивления злу насилием. Ах да, мы же ведь и представить себе не можем, на что способно изнасилованное зло. А в результате - ты даже и в рамках задания до полусмерти боишься не то что сказать - а даже и подумать! "О том, насколько среди Гоморры, на чертовом колесе глядится мразью любой, который занят не тем, чем все..." - Эсфирь протянула руку и слегка коснулась волос Кевина. - Вот такое вот кино и получается. Ровно такое, какое сами выбираем. - она вздохнула. - И потом еще полгода теряться в догадках, написан ли донос или пронесло. Все это было тем более тоскливо, что Эсфирь совершенно не знала, чем вся эта история закончится, особенно в свете того, что до комендантского часа в город они не успевали, даже если у водителя по неведомым причинам оказалась бы мотивация не сдать Малявку на следующем же ДПС. Что, кстати, было вполне возможно.
Кевин: Молча взяв флягу и не особенно вдумываясь, он действительно сделал глоток, поморщился и так же молча вернул подношение его владелице. Ему уже удалось успокоиться и взять себя в руки. По счастью, хоть и с запозданием срабатывала психологическая тренировка автогонщика. Трасса не терпит тех, кто теряет голову. Хочешь – не хочешь, а нужно уметь отдавать себе отчёт в происходящем и не пороть горячку, что бы ни случилось. Оставалось только гадать, откуда такая внезапная вспышка? Ну не нравится ему его работа – и что? На людей из-за этого кидаться? Его проблема – ему и решать. «А девчонка ничего, умеет не показывать вида, что боится». Кевин знал, какое впечатление на среднестатистического обывателя производит эта проклятая книжица, которую Эсфирь заботливо сунула ему обратно в карман. Он сам ничего особенного в удостоверении не видел, кроме того, что имея такое, ты превращаешься в одного из самых «глубоко почитаемых» людей (или нелюдей), к которому и прикоснуться то лишний раз побоятся, как к прокажённому. Хотя, откуда такой бред? Да куча народу глотки готова друг другу порвать за право носить эту дрянь в кармане! Это просто у него в голове перекос. Наверное, благодаря слишком идейному воспитанию, потому как чем больше идей пытаются впихнуть в твою голову – тем труднее им там удержаться… В чём-то Эсфирь была права: ни ради каких туманных идей Кевин подыхать не собирался. Тем более во имя кого-то. Да, в голове его нежданной попутчицы гуляло гораздо больше политики, чем положено любому гражданину «великой и могучей» страны, в которой им не посчастливилось родиться. Но не видел он ничего такого, ради чего стоило бы хватать её или писать доносы. А раз не видел – нужно было подумать о вещах более насущных. В частности, о том, что попадают они в Лондон аккурат в комендантский час. А побасенка, которую он разыграл с постовыми ДПС, не пройдёт ни с одним патрулём в столице. Даже если патруль будет состоять из самых лояльных его «коллег», даже с обещанием устроить групповуху. «Тьфу! Вот ведь, чушь в голову лезет!... Нет, нужно решать, что делать прямо сейчас. И чем скорее – тем лучше». Он почему-то вздрогнул, когда её рука коснулась его волос. И искоса глянул на Эсфирь. Словно действительно не ожидал, что после его откровений она захочет его касаться. - Не знаю, наверное, мне всё равно, - ответил он на её последнюю фразу. – Чушь это всё. А вот то, что до комендантского часа мы не успеваем – это не чушь, а вполне объективная реальность. Ну, я-то проеду, но вот тебя под каким соусом подавать – это вопрос. Уже на въезде в город документы всё равно потребуют. А я, со своей колокольни, понимаю, что ничего приемлемого и объяснимого у тебя нет. – Кевин посозерцал дорогу, пока не увидел очередной знак. И прикинул, сколько ещё ехать и где они находятся. – Допустим, я могу сказать, что задержал тебя за непристойный выходки на шоссе и везу в участок. Могут поверить. Но если я тебя до этого самого участка не довезу – с утра пораньше ко мне будет куча вопросов вполне конкретного характера. Так что, по примеру моего папика, драть будут долго и вдумчиво. Пока не сознаюсь, кого конкретно использовал в своих личных интересах и где зарыл после использования. – Он постучал пальцами по рулю, стараясь как можно более полно представить себе план местности. – «Подумал дурак – ему понравилось. Тогда он подумал ещё…» Короче, придётся заночевать кое-где. Есть тут подходящее местечко. Через пару километров можно свернуть, там что-то вроде старого мотеля. Народ вполне официально ночует, если не успевает вовремя до Лондона добраться. Или уж прямо тут, можно на обочину съехать, за любые кусты. С дороги будет не видно. А пока сухо – и следов никаких от колёс не останется. Да и не станет никто ночью шарить. – Он снова посмотрел на Эсфирь. И чуть улыбнулся. - Не бойся, я не маньяк, на школьниц не кидаюсь…
Эсфирь Минц: Столько раз жалеть за отрезок в несколько часов о том, что вообще пришла в этот бренный мир Эсфирь еще никогда не приходилось. Ну конечно же, кто еще кроме нее мог влететь в дерьмо столь феерическое? Да никто попросту. Нормальные люди вообще в такие ситуации не попадали, а хитрумные оппозиционеры предпочитали всему политику настолько теневую, что и сами-то о ней только догадывались. И только Малявку со всем свойственным возрасту идеализмом на всех парах несло по жизни от одной неприятности к другой. Хоть один во всем этом был плюс - в итоге Эсфирь владела виртуозной техникой вылезания сухой хоть из Мариинской Впадины. Оставалось надеятся, что умение это не подкачает и сейчас. На данный момент Эсфирь наблюдала то, что про себя называла "откатом". Это когда человека срывает неожиданно для себя самого, а потом, вестимо, силы добра одерживают сокрушительную победу над силами разума, и сидит он, весь такой недоуменный, и размышляет: "А чего это я, собственно?" Прокол свой он, сто процентов, уже понял, равно как и понял, что сам тут наговорил за короткий промежуток времени куда больше, чем "подозреваемая" Эсфирь за всю дорогу. Ох, хреново же ему сейчас... И дальше-то ведь только хреновее будет. Малявка очень хорошо знала, что бывает, когда человек зависает вот в такой идеологической пустоте, сам собой раздираемый надвое. Рано или поздно он говорит что-то не то кому-то не тому - и вперед, завертелась твоя мясокрутка, кто-то получает повышение за отлов внутреннего врага. Отвратная схема, но работает - ого-го! Полиция мыслей легче всего вычисляет тех, чьи мысли еще даже не до конца оформлены, чтобы следовать за ними, укрываясь в тени ночных лондонских домов. Эсфирь выдохнула струйку дыма и с трудом поборола в себе желание произнести сакраментальное: "Ты отпустил бы меня, игемон". Но все же поборола. Всему есть свои разумные пределы, в конце-то концов! Можно было, конечно, попросить высадить себя за пару километров от Лондона и отсидеться в той самой пресловутой карантинной зоне, но это означало бы безусловную расписку в том, в чем расписываться было еще, как ни крути, рановато. И вообще, пропадать - так с громкой песней и под рев фанфар, но не от вируса ж в нежилом предместье столицы? Сделав еще глоток из фляги и с сожалением обнаружив, что содержимое подошло к логическому финалу, Эсфирь скептически покосилась на Кевина. - Да уж, ты еще сильнее дергайся - так я и вообще поверю в добровольную аскезу и прочее смирение всего, что смиряется. Напугал девку... Нет. - подвела она итог собственным внутренним размышлениям о том, кто виноват и что теперь делать. - Из двух зол следует выбирать наиболее комфортное, так что лучше уж мотель. Третье зло под названием "участок" я лучше замолчу, ну вот чего-то совсем не хочется... И было еще очень интересно понаблюдать, как этот идеологически невыдержанный фингермен намерен дальше выкручиваться. Эсфирь-то было не привыкать изображать из себя невесть что соответственно обстановке, а ему столь двусмысленная и небезопасная ситуация явно была внове. Внезапно девушка поняла, что ко всему прочему она адски устала - просто физически, а наличие человека с удостоверением в шаговой доступности, как это ни смешно, гарантировало тот факт, что ночью можно будет не дергаться от каждого шороха за окном и вообще всю свою подозрительность из головы выкинуть. Так, наверное, окончательно расслабляешься, когда на голову опускается черный мешок. Дальше все равно уже некуда.
Кевин: Очень хотелось расхохотаться, но Кевин решил, что это будет уже слишком. Поэтому всё, что он выдал – это неопределённый смешок. - Да уж, в пору поверить, что мне попалась крупная птица, или рыба – как тебе удобнее, и я, как добропорядочный мерзавец должен тащить тебя до ближайшего участка, а потом принять добровольное и радостное участие в промывании твоих затуманенных мозгов. Бред… Если скажу что-нибудь сакраментальное, типа «Ну неужели в этой стране не осталось ни одного человека, который способен воспринимать жизнь такой, какая она есть, а не между строк?» - смеяться будешь ты. Так что лучше помолчу. Он смотрел на неё почти что весело. Чуть не прозевал в темноте нужный поворот, но рефлекс сработал быстрее и машина, пройдясь юзом на вираже, вписалась-таки в нужное ответвление дороги. Даже боковые колёса под воздействием центробежной силы от оной дороги почти не оторвались. Так, самую малость… Довольный собственной реакцией, которая напрямую свидетельствовала о том, что поило мисс Эсфирь не рефлексы никак не повлияло, Кевин бросил машину в сложный рисунок извилистой и абсолютно тёмной «партизанской тропы», не снижая скорости. Мотель был самым обыкновенным мотелем. Почему он располагался на некотором расстоянии от основной трассы – трудно было сказать. Кевин знал это место, потому что здесь часто туссовались любители дорог и скоростей вроде него. «В прошлой жизни!» - подумал он про себя, глуша мотор и толкая дверцу. - Рюкзак не забудь, - бросил он Эсфирь. – Лучше в машине ничего ценного не оставлять. Может быть, это и было кусочком прошлой жизни, из которой он вышел полностью и окончательно, как бы ни старался отворачиваться от этого факта. Но прошлое пока ещё не собиралось отворачиваться от него самого. В холле Кевин тут же наткнулся на знакомого – содержателя сего достойного заведения, коренастого типа средних лет и средней наружности. - Кевин! – тут же обрадовался тип. – Каким ветром?! - Припозднились малость, - уклончиво ответил Макнамара. И тут же перевёл разговор: - Как твоё чудо, Марк? - О! Чудо растёт! Не по дням, а по часам. Уже бегаем. А как твой стальной друг? - Откроешь гараж – будет ночевать под крышей, - усмехнувшись, ответил Кевин. - Как?! Ты оставил своего зверя на улице? – содержатель мотеля шутливо изумился. – Изверг! Давай ключи – я сам поставлю. И идите в 12-й номер, там свободно. Кевин кинул ему ключи от машины и оглянулся на Эсфирь, сделав приглашающий жест в сторону лестницы. - Да, Марк! – остановил он друга. – Пожрать бы чего, и чаю… - Будет тебе, - пообещал Марк и исчез за дверью. Да не собирался Кевин ничего объяснять Эсфирь. Зачем? Может быть, в такую вот ночь, он мог снова побыть собой, выкинув из головы службу, политику, страхи и прочую муру, о которой совершенно не привык думать. Как ни странно, на душе было очень спокойно. И весь этот идиотский разговор на трассе уже вылетел из головы. Кевин отлично понимал, что его привычная беспечность в этой новой жизни может разве что помочь очень быстро стать предметом «творческих изысканий» теперешних коллег по работе. Но вот сейчас и здесь ему было всё равно. А может, он просто был согласен с тем, что наговорила эта Эсфирь и что наговорил он сам. И бравировал теперь перед опасностью, как новичок за рулём гоночной машины. Ну и что? Ломать рёбра ему приходилось и на трассе. Так что ничего нового, в любом случае.
Эсфирь Минц: Второй раз повторять ошибки Эсфирь явно не собиралась и рюкзак прижимала к груди так, словно собиралась так и уснуть, в обнимку с ним, истрепанным и проверенным многими событиями. В голове возникали ассоциации с бомбой замедленного действия - неприятностей за содержимое можно было бы огрести раза в два больше, чем за все сомнительные идеи в голове мисс Минц вместе взятые. И черт бы еще с ними, с удостоверениями - всегда можно отмазаться криминалом чистой воды, а к обычному криминалитету отношение даже и в местах не столь отдаленных было достаточно снисходительное. Но вот "1984" - это уже было круто. Тем более в печатном виде. Тем более - раритет, а не самиздатовская распечатка на принтере. Музейный экспонат, что ни говори - на черном рынке за него можно было получить солидную сумму из кармана какого-нибудь партийного коллекционера, а при досмотре можно было получить что-то совсем иное. Десять лет, например. Без права переписки. Так что на этом фоне остальное содержимое, как, например, два блистера амфетаминов, которые следовало во избежание головомойки скрывать от Скрипача, просто терялись за несерьезностью. Мало ли как человек лечится от Великой Депрессии или там Большого Маниакала. Размышлять-то Эсфирь размышляла, вцепившись в рюкзак как утопающий - в спасательный круг, но и по сторонам смотрела внимательно. Привычку сразу же осматривать любое помещение на наличие ходов-выходов она считала омерзительной и довольно бессмысленной, но отделаться пока не могла. "Г-спади, Малявка, ну чего ты паришься-то? Это уже все, от тебя ничего ровным счетом не зависит, просто лотерея, 50 на 50, либо замешочат либо нет." Порешив про себя таким образом, девушка с самым независимым и равнодушным видом прошествовала в номер. Усилием воли заставив себя отцепиться от рюкзака, девушка аккуратно поставила его в угол комнаты и высунулась в окно. Падать, в случае чего, было настолько высоко, что в принципе бесперспективно. Эсфирь уселась на подоконник и закурила. - Внимание! - она довольно похоже спародировала безжизненный голос из мегафоноф, взглянув на часы. - Объявляется комендантский час желтого уровня. Все граждане, не имеющие пропусков, будут задержаны. Все это осуществляется ради вашей безопасности. И по команде отбой наступило темное время суток... Будешь смеяться, но вот попробуй усни нормально, пока за окном этого не услышишь! Тоже психосцепка... как школа и какао. Эсфирь улыбнулась Кевину и выдохнула дым в форточку - в том состоянии, до которого она имела обыкновение прокуривать помещения, нормальные люди как правило существовать не могли. - А то, о чем ты сказал в машине, имеет свой резон. Жизнь и без того довольно занятная штука, чтобы ее еще усложнять собственным непростым к ней отношением. Родился-жил-помер. Встал-поклонился-ушел. Украл-выпил-в тюрьму. - она чуть пожала плечами. - Все довольно просто даже и при внимательном рассмотрении, ага. Эсфирь усмехнулась. Кто бы услышал из своих - точно бы уже под кроватью валялся от смеха. Вот что-что, а усложнять жизнь себе и ближним своим Малявка умела в совершенстве, и явно избавляться от этого умения не могла и не стремилась. "Мирозданью плевать, кто в небесный сад, кто - на нары" - всплыли в голове строчки, одни из многих, которыми в те времена была до упору забита неразумная голова Эсфирь. Спорить с автором и казалось-то бессмысленным.
Кевин: Незабвенный Марк с чаем и очередными бутербродами, слегка сдобренными каким-то не-то салатом, не-то придорожным лопухом, появился почти сразу вслед за ними. Выдал Кевину поднос и исчез, напоследок покосившись на Эсфирь. За кого он её принял – трудно было сказать. Но брошенное напоследок - «Всё о-кей! Счастливой ночи!» - ставило под некоторое сомнение существование у хозяина мотеля хотя бы отдалённого представления о нравственности. Кевин поставил поднос на стол, подхватил одну из кружек и довольно виртуозно, прихлёбывая на ходу горячую жижу, скинул куртку, ботинки и улез с ногами на кровать. Прислонившись к стенке, он посмотрел поверх кружки на Эсфирь. - Представляю, сколько всякой дряни понапихано в твою юную головку, - заметил он. – А скажи мне, сокровище моё, кто ты всё-таки на самом деле? Аферистка-уголовница? Идейно-политический вдохновитель диссиденствующих личностей? Можешь мне не верить, но на роль двенадцатого агента Ябеды-Корябеды я не подхожу. Так что сегодня тебе явная поблажка: можешь нести любую чушь – записывать никто не будет. Кстати, ты кажется рассчитывала на чай? Две лампы из трёх в комнате не горели, а третья, явно из экономии, была не больше пятнадцати ватт. По этой причине освещение в равной степени можно было назвать полусветом или полумраком. Но даже полумрак не скрывал некоторой обшарпанности стен и скудной мебелировки. Хозяин мотеля не утруждал себя особыми изысками. Хотя было довольно чисто и без посторонних запахов. Кевин испытывал некоторое тяготение к такой вот обстановке, после чопорности и потуг на изысканность родительского дома. Так было проще, и хорошо вписывалось в общее настроение страны. К тому же, если в Лондоне старались прослушивать всех и вся, то за его пределами было всё ещё достаточно мест, куда «плоды современной цивилизации» просто не дотягивались. При всём обширном и разветвлённом аппарате «полиция нравов» не могла разом охватить всё. Кевин признавал, что если дальше в Англии будет идти так, как шло – прослушки будут когда-нибудь стоять даже в огородных пугалах. Но пока в некоторых отдельных местах можно было чувствовать себя вполне свободно. Пока… Оставалась ещё опасность того, что посреди ночи заявится бригада с проверкой, но Кевин уже успел уверовать в то, что злополучное удостоверение избавит его от излишних вопросов. - Извини, - сказал он примирительно. – Не обращай внимания. Просто… - Он подумал, что и так уже сказал много, чтобы продолжать разыгрывать роль беззаботного любителя гонок. – Просто я всё ещё злюсь, что из-за своей новой и во всех отношениях нужной обществу должности придётся бросить гонки. Даже машину красить не стал. Жалко. – Он усмехнулся. – Всё-таки память о том, что было – да всё вышло. Только не говори мне про сентиментальность. Это всё равно, как оторвать часть себя – и выбросить. Он наклонился вперёд и поставил кружку с недопитым чаем прямо на пол.
Эсфирь Минц: Эсфирь талантливо изобразила высшую степень изумления и чуть не вывалилась в окошко. - Чего-чего?! Дяденька, - доверительно произнесла она, на всякий случай слезая с подоконника. - Мне не особенно много лет. Если верить моим родителям, то у меня вообще еще мозга в голове не образовалось, какие диссиденты? - она картинно похлопала глазами. Впрочем, и в отрицаниях следовало быть осторожной, потому как чем категоричнее что-то отрицаешь - тем больше у оппонента подозрений. Налив в чашку заварки, девушка некоторое время поразмышляла над необходимостью ее разбавления кипятком, после чего махнула рукой и сделала глоток. Горечь была запредельной, но мозги прочистились. И вот дались ему эти диссиденты, право слово! Любой бы нормальный человек, а хоть и фингермен, уже десять раз все из головы выбросил, чтобы судьбу лишний раз не пытать, тем паче что у любых стен есть уши. Все было как-то странно и неправильно. Рассудок надсадно вопил, что надо молчать в тряпочку и изображать из себя девочку-зайчика всеми доступными способами, чтобы отвести от себя лишние подозрения. Интуиция в свою очередь заявляла, что даже если Эсфирь тут заявит о том, что лелеет мысли о принудительной декапитации Канцлера, Кевин все равно стучать никуда не будет, просто потому, что не воспринимает всерьез. Мало ли какие рассуждения витают в головах трудных подростков, все равно ни проку, ни вреда от них нет... А если чисто по-человечески, то на взгляд Эсфирь парень сидел в глубокой заднице, потому как долго ли со столь либеральными взглядами можно продержаться в "Пальце"? Тем паче что он, кажется, не особенно хорошо представлял себе, в сколь опасной обстановке живет любой человек, в ту или иную сторону отошедший от обывательской политики невмешательства. - А, кстати, какие они действительно, диссиденты эти страшные? - Эсфирь обошла комнату по периметру и, прихватив со стола газету невесть какой давности, остановилась напротив Кевина. - Мы читаем газеты, смотрим BTN, внимаем Голосу Лондона. Прилежно занимаемся на уроках политической подготовки. Мы знаем, кто они на самом деле - страшные, беспринципные люди, которым плевать на Англию и на ее народ. За денежные подачки исламских террористов и американских воротил, наживающихся на войне в Штатах, они готовы на все. Они устраивают теракты и не дают нам спокойно спать по ночам. Они подхватили эстафету от тех, кто одиннадцать лет назад отравил нашу страну вирусом, от которого нас чудом спасла партия Norsefire. Они - чудовища, презревшие христианские ценности цивилизованного мира, они жестоки и им неведомы понятия морали, их интересует только их личная выгода да возможность поживы... И священный долг каждого б-гбоязненного англичанина - бороться с этим внутренним врагом по мере сил, ибо враг этот неиллюзорен и угрожает не просто Партии, но и жизни каждого отдельного гражданина нашей страны. - голос Малявки, всегда очень внимательно читавшей учебники по новейшей истории, был четким, ровным и очень неплохо копировал интонации Льюиса Протеро. - Вот что должно быть у тебя в голове, понимаешь? В голове, в глазах, в сердце, особенно, если на твоем удостоверении алый крест последнего оплота борьбы с антигосударственной ересью! А что у тебя там на самом деле, а? Оставив вопрос висеть в воздухе, девушка присела возле стены на корточки и, не выпуская изо рта сигарету, принялась заплетать себе косички, не сводя глаз с Кевина. - Идеологическая невыдержанность. Вольнодумство. Желание странного, сверх того, что уже дано - а дано-то много, считай, у тебя в руках неограниченная власть, индульгенция от любых грехов. Вот с чего начинается, как все мы знаем, падение в пропасть. - лицо Малявки было спокойным, но в глазах полыхала лютая злость. - Будешь продолжать в том же духе - тебя утопят, как котенка в унитазе, оторвут, милый мальчик, и выбросят, без всякого сентиментализма и лишних вопросов. И будут правы, потому что - в праве... Она здорово разозлилась, что случалось с ней нечасто. Просто иногда все благоразумие и умение сливаться со стенами перевешивалось суммой внешних факторов. Малявке было до смерти обидно, потому как она-то хотя бы знала, почему думает так, а не иначе и почему ее воротит от всех этих речей, знамен и лозунгов. А тут сидит напротив человек, и не дурак вроде, и не сволочь с садистским уклоном дознавателей "Пальца", но уже по самые уши, пусть и против своей воли увязнувший в паутине лжи, которая окутала эту страну плотным коконом. И куда не ступи - все одно, нет здесь правых, есть только сволочи, и те, кто еще ими не стал по досадному сбою системы. И пережуют этого светловолосого гонщика, и выплюнут, и даже не заметят, что что-то случилось. А он даже и не поймет за что и почему, потому как ему хватает ума и совести, чтобы понимать, что он стоит дерьме, но не хватает знаний, чтобы что-то кроме этого дерьма увидеть. - Вот такая музыка, мой маловерный друг. Вот такие крутятся там машинки... - покончив, наконец, с косичками, Малявка лихо затушила бычок о подошву и, примерившись, щелчком послала окурок в окно. Был бы здесь Шпала - он бы продолжил, он-то знал, что "иногда оттуда доносится райский звук, но его сейчас же глушат глушилки". Самое страшное, что любое сказаное слово даже если и влекло за собой заслуженное наказание, но все равно было обречено кануть в пустоту, в никуда, в толщу летейских вод, и вся их маленькая, но яростная война шла только за одно право - быть услышанными.
Кевин: Прищурившись, он внимательно слушал речи Эсфирь. А в голове как-то отвлечённо и даже с завидной степенью хладнокровия, складывалось: «Это ж надо, чтоб так свезло? Ну не мечта ли для любого подающего надежды сотрудника… Вот так ни за что, ни про что, подцепить по дороге столь любопытный экземпляр! М-да… И ведь не может быть, чтобы за этой пигалицей не стояло ещё энное количество народу, на которое вполне можно выйти, если хватит таланта прицепиться к этой девчонке! А если не хватит – так попросить коллег, чтобы вытрясли методами не изящными, но действенными… И вот этот экземпляр будет вкручивать мне мозги на тему: сидишь ты в дерьме по самые уши, а будешь рыпаться – с головой утопят!...» Кевин представил себе, как эту Эсфирь тащат в ту самую комнату с кафельными стенами… Картинка оказалась слишком яркой. Он вскочил и подошёл к окну, привалившись к раме, некоторое время просто смотрел в темноту. И силился избавиться от навязчивых картинок. «Ну, папа… Лучше бы ты прибил меня в детстве!... И ведь никуда не денешься, не откажешься. Значит, становись тем, что от тебя хотят – и точка!» - Какого фига ты разболталась? – сказал он, почувствовав вдруг, что устал совершенно нечеловечески, как можно устать только если проживёшь лет сто. – Думаешь, что-то новое можешь сказать? Почему-то все считают, что что-то могу сказать что-то новое. До тебя сто тысяч раз уже сказали… Кому нужно было услышать – те услышали. А кто не услышал – хоть надорвись – слушать не станут. – Он повернулся и посмотрел на неё. – Даже если я на тебя не донесу – нарвёшься на другого, который не станет маяться совестью, а поступит так, как и положено «правильному патриоту и гражданину». Знаешь, что провокатор имеет право городить любую чушь, хоть призывать к мировой революции – лишь бы заставить людей вроде тебя говорить вот примерно то самое, что ты тут мне вкручиваешь? – Он махнул рукой и снова отвернулся. – И что? На что надеешься? На то, что сможешь хоть что-то изменить? А кишка не тонка? Спать лучше ложись, - бросил он, чувствуя, что уже дошёл до предела и если этот диалог продлится дальше – неизвестно чем кончится. – Завтра вернёшься к своим… идейным приятелям – с ними и поговоришь. А я вернусь к своим… И каждый будет при деле. Он сел прямо под окном, на пол и вытянул ноги. «Ну зачем нужно было останавливаться там, на дороге?! Вечно со своими идеями – помочь ближнему своему! Кретин! Чего распсиховался? И чего собственно произошло? Да ничего! Просто сказал вслух то, что думал. И девчонка эта – сказала. Поговорили – и хватит. Проспись и не возвращайся к теме. Тебе теперь о другом думать надо. О другом… О том, что в любой момент твои начальники дадут тебе в руки дубинку и скажут: «Давай, действуй, вышиби из этого (или этой) всё, что в них есть лишнего!» Кевин закрыл глаза рукой, стараясь избавиться от навязчивых картинок. Но не мог…
Эсфирь Минц: - Что, укатали фингермена политические беседы? - ехидно осведомилась Малявка, допивая импровизированный чефир. - Кстати, позволь обратить твое внимание, что из нас двоих сомнительные выводы делаешь только ты, а я всего-навсего процитировала парочку школьных лекций... у меня по политподготовке всегда "отлично" было. Эсфирь испытывала труднопреодолимое желание Кевина стукнуть чем-нибудь тупым и тяжелым по голове. Причем уже не из соображений личной безопасности, а просто так, от злости и чтоб не выпендривался. Как-то незаметным образом из головы у нее выветрился тот немаловажный факт, что перед ней, вообще-то, сотрудник "Пальца", от которого надо бы бежать сломя голову, а еще лучше - по обнаружению чего-то подобного в радиусе полутора метров превентивно саморасстреляться. Во избежании дальнейших осложнений. - Так кто тут в итоге получается провокатор, а? "Кишка тонка"! Это ж надо, а? У нее, которая как-то раз полутора суток отлеживалась в каком-то подвале, неслышно отбиваясь от крыс, чтобы передать потом без лишних проблем поддельный паспорт и визу человеку, за которым, согласно имеющимся сведениям, должны были придти через сутки после того, как он благополучно отбыл во Францию. И пришли ведь, наверняка - да только хрен чего получили, пустую квартиру да брошенные в спешке вещи. В свои пятнадцать лет меньше всего Эсфирь верила в то, что может умереть. Или что ее будут допрашивать и пытать. И вообще, в то, что ей угрожает что-то реальное. Да, она своими глазами видела пустые квартиры, по которым словно ураган прошел и слышала напряженное молчание в телефонных трубках в ответ на банальную просьбу позвать кого-то. Да, она знала - доподлинно - что у того же Остина, великого мастера теряться на любой местности, расстреляли за невовремя сказанное слово жену. Знала - но казалось совершенно невозможным примерить эту ситуацию на себя, и страх, который преследовал ее по пятам не был ее личным страхом - это была атмосфера, в которой она существовала, в то же время оставаясь вне любой существующей системы. Потом, конечно, это прошло - подобные заблуждения быстро лечатся лампами дневного света и выматывающим холодом карцера. Очень легко выбить у человека из под ног и самую надежную почву, если наглядно ему продемонстрировать, насколько же это легко - отнять самое дорогое, обесценить и уничтожить... И молчание вод Леты накроет тебя с головой. По спине пробежал холодок - возможно, от иррационального и почти мистического предчувствия того, что будет: неосозноваемого, но очень четкого. Малявка с тоской посмотрела в пустую чашку, очевидно, ища на ее дне каких-то откровений или подсказок. "Священная ярость" схлынула, оставив вместо себя холод нежилого помещения и терпкий запах старых газет. Эсфирь перестала наконец-то бегать по комнате и присела на краешек кровати, как-то особенно остро ощутив, что можно говорить много всяких разных слов, и внимать с восхищением старшим и умным, и носить в голове ворох разнообразных идей - но в конечном счете ты оказываешься в пятнадцать лет черт знает где, на милиметр от пропасти и за спиной нет ровным счетом ничего и никому до тебя нет дела. В этой войне никто никого не спасает - приняли, выучили и вперед, на передовую, делать то, что должно. В гордом и абсолютном одиночестве. - То, что делается с вами здесь, делается навечно. - прошептала девушка, растерянно изучая собственные кроссовки; за цитату можно было не опасаться - вряд ли Кевин читал Оруэлла, чтобы сообразить, откуда строки. - И в итоге надобно сидеть в углу по стойке смирно, и думать вполголоса, и следить, чтобы не донести самому на себя. Видимо, таким образом и предпологается что-то менять. Да, в таком случае мы стоим на пороге великой эпохи Идеального Общества. - Эсфирь откинулась на спину и грязно выругалась. - Кто бы знал, КАК я все это ненавижу!
Кевин: Вот так вот. Ты можешь отворачиваться и ничего не видеть. А можешь принимать всё, как есть и стараться извлечь из всего этого выгоду. По крайней мере, до тех пор, пока не встретишь вот такую малолетнюю революционерку, которая похоже, сама искренне верит, что её сегодняшних речей не хватит, чтобы помочь ей исчезнуть раз и навсегда. Ну, положим, это её дело. А твоё дело – заниматься делом, которое девчонке этой по вкусу совершенно не придётся. Ну и как? Можно продолжать самокопания, или всё-таки хватит уже? - Уговорила, - сказал Кевин, поднимаясь и подходя к ней. – Провокатор ты. А меня укатали политические беседы, потому как я есть фингермен и ничего более. – Он сел рядом, за неимением кроссовок разглядывая свои босые ноги и гадая, куда конкретно он успел задевать носки. Поскольку никаких идей на эту тему не пришло, он посмотрел на Эсфирь. – И ты всё это ненавидишь, как впрочем, довольно большая часть несознательных граждан, которые сами не понимают, в какое именно «счастье» их всех засунули и как нехорошо с их стороны роптать на это самое «счастье». Ну допустим, я после травмы позвоночника в одной и той же позе долго находиться не могу. Так что сидение по стойке смирно мне по определению противопоказано. А у тебя, умудрённой жизненным опытом борьбы с мне подобными, конечно же есть рецепт, что нужно делать в таких случаях. Может, поделишься? Кевин был не из трусливых. Наверное, потому коллеги-гонщики (бывшие, к сожалению) всегда считали его немножко психом. И поговаривали, что либо он быстро выбьется в профессионалы, либо очень скоро свернёт себе шею. Впервые он почувствовал страх (настоящий страх, не детскую боязнь, что тебе сделают больно, а какой-то глубинный пробирающий до костей ужас), именно тогда, когда стал работать в ГБ. И то, что знал в теории, о чём догадывался, о чём шепотом говорили друг другу, приобрело конкретные и ясные очертания, как если бы на каждой стене и на каждой двери было написано кровью: «Так есть – и так будет!» Боялся ли он за себя? Отчасти. Ведь потенциально туда, в те стены, в ту комнату с кафелем, мог попасть любой, и он в том числе. Но гораздо страшнее было ощущать себя одним из тех, кто для других людей на практике превращает этот самый страх в настоящую боль. Он ненавидел себя за то, что не хватило духу отказаться. Ну да, были бы крупные неприятности, и эти неприятности не обошли бы его отца и мать. Во всяком случае, он железно попал бы в список неблагонадёжных и его прибрали бы куда следует по первому, самому пустяковому, просто вымышленному поводу. Но уж лучше так, чем с трепетом ожидать, когда наконец придёт его очередь доказывать своё рвение перед начальством. А с другой стороны, он не видел, чтобы из ситуации вообще был хоть какой-то выход. Государство – это машина. Бороться с машиной – бесполезно. Как бесполезно пытаться остановить бурю при помощи дверной заслонки. И кто знает, будет ли лучше, если та машина, которая сейчас олицетворяет государство, будет сломана, а на место её придёт другая… Но что-то ведь мешало просто сдаться и плыть по течению. И не в Эсфирь было дело. Дело было в том, что разглагольствования этой девчонки будили его собственные мысли. Мысли, от которых стараешься отворачиваться и отмахиваться. Максимализм? Да, тот самый максимализм, который по утверждениям психологов должен пройти по достижении определённой возрастной границы. Но пока он есть – и никуда от него не денешься. - Я серьёзно говорю, - почему-то пояснил Кевин.
Эсфирь Минц: Эсфирь заинтересовано посмотрела на Кевина. Вот тебе и здрасьте. Чего-чего, а подобных вопросов она ожидала меньше всего и вряд ли могла с уверенностью сказать, что готова на них отвечать. А уж тем более - в такой ситуации, когда толком непонятно кто перед тобой находится и чего конкретно ему от тебя надо. - Что делать - что делать... Сухари сушить! - пробурчала она себе под нос и уставилась в потолок. Нет, определенно под пропагандистские беседы ее мозги заточены не были. Малявка попыталась представить, что бы в подобной ситуации сделал Джонни, но только мысленно развела руками – картинка не складывалась. Скрипач априори в такую пакость бы не влез. Оставалось признать, что предел идиотизма ею превышен уже на несколько лет вперед и если она из всего этого выберется живой и невредимой, то ей открутят голову свои же… Запоздало Эсфирь сообразила, что, вообще-то, за ней стоит еще немалое количество людей, чья судьба в случае неприятного исхода будет зависеть только от ее способности молчать. - Когда «обрабатывают» - это очень больно, да? – она серьезно посмотрела на Кевина и, не дожидаясь ответа, продолжила, скорее размышляя вслух. – Мне говорили, что очень. Но ведь есть такие, которые продолжают молчать… Значит, чисто теоретически, вытерпеть можно все. «Остается только на практике проверить! Дура ты, Эсфирь…» - мысленно подвела она мрачный итог. Но тем не менее осталась при своем идеалистическом принципе, гласящем, что «целовать – так королеву, воровать – так миллион». В конце концов, их работа заключалась не только в том, чтобы до бесконечности огораживать свой маленький кружок от всех возможных и невозможных опасностей. Джонни говорил, что их листовки дают людям – любым, без разбору, возможность задуматься. Но слово произнесенное куда более весомо, чем слово написанное. Малявка верила в существование крошечных шансов и маленьких лазеек и намеревалась подтвердить на практике свою готовность их использовать. Вот и Остин тоже, возведенный девушкой за профессионализм и фантастическое спокойствие в ранг «второго после Скрипача человека, которого стоит слушать», говорил, что они перебарщивают с закрытостью и так скоро окончательно замкнутся и толку от их деятельности не будет уже никакого и никому. - Никто тебе не скажет, что делать, потому что никто не знает. То есть… - она нахмурилась. – есть те, кто уверен, что знает. Мы их каждый день по телевизору видим. Но в первую очередь просто попытайся понять, подумать САМ. Предположим, что ты действительно думаешь то, о чем говоришь. Тогда рисуется вот такая картинка: тебе хватило сил и совести на то, чтобы не дать им закрыть тебе глаза. Но и смотреть-то тоже не хочется, потому что противно это – смотреть-то, тошнит и хочется что-то сделать, но, как мы уже выяснили, непонятно – что, да и страшно. И тогда ты сделал вот это, - Эсфирь протянула ладонь и закрыла Кевину глаза. – закрыл их сам, добровольно. Спрятался по детской логике – если я не вижу, то и меня не видят. А теперь попробуй вот что: разгони этот добровольный мрак и смотри на то, что есть в действительности. И потом уже делай то, что считаешь должным. Девушка вздохнула и снова закурила, заставляя задуматься о паровозах, портовых грузчиках и дымом над заводами. Из окна сквозило, и Малявку начинало слегка трясти – возможно, от холода, но скорее всего от нервов. - Той мерзости, которая происходит вокруг, невозможно найти оправдания, ну нет его попросту! И даже если ты принимаешь правила игры, это все равно ни от чего не гарантирует, кроме того, что понимая все это, но продолжая политику непротивления ты добровольно вычеркиваешь себя из категории людей. Это слабый аргумент, с точки зрения логики, я знаю, но когда начинают выворачивать наизнанку понятия чести и долга – тут уже не до логики… Неудержимо, так сказать, рвет на Родину. – она обняла себя за плечи и посмотрела на рюкзак, в котором сейчас лежало ни много, ни мало – спасение для трех человек. – Но должен же кто-то говорить «Нет»?!
Кевин: "Не дать глаза закрыть... Мерзость... Это она конечно правильно говорит, да что толку?" Кевин поджал под себя ногу, повернувшись к Эсфирь. - Допустим, роль страуса мне не слишком подходит, - сказал он. – Я, конечно, не герой. Но чем торчать кверху задом, спрятав голову в песок – лучше уж видеть, кто к тебе подходит и с какими намерениями. Другое дело: зачем? Ну, когда ты на трассе – всё понятно: обойдёшь – выиграешь, будешь хлопать челюстью – вмажешься так, что будут совком отскребать. Но то – гонки. А вот всё остальное… Может, по сравнению с тобой я ничего вообще не понимаю. Мне и закрывать глаза никогда не надо было. Просто когда у тебя 24 часа в сутки заняты – некогда по сторонам смотреть. Он выдохнул сквозь зубы. Захотелось почему-то сказать, абсолютно всё, что никому и никогда не говорил. Вот этой девчонке сказать. Может именно потому, что она – девчонка, перед ней не нужно строить из себя сильного и крутого. Да кому это вообще нужно?! Он отвернулся, посмотрев в окно. Потом вскочил, отыскал куртку и водрузил её на плечи Эсфирь. И снова сел рядом. - Больно будет, - сказал он, глядя куда-то в одному ему видимую точку. – Очень больно. Но совсем не так, как можешь себе представить... У меня отец всю жизнь старается жить так, как надо, а сам сидит на никому не нужной должности в никому не нужном департаменте. Раньше ещё и платили мало, зато кланяться много приходилось. А приходил домой – зло срывал сама понимаешь на ком… А я дрался с утра до ночи со всеми и за любой пустяк. Так что повод у него всегда был, на меня жалобы пачками каждый день приносили. Только если бы он вёл себя по другому – и я бы не дрался. Посуди сама: если знаешь, что всё равно своё получишь, так какая разница? «Я тебе добра хочу…» Вот эту фразу про то, что мне кто-то добра хочет – ненавижу, сколько себя помню. Но… - Кевин пожал плечами и усмехнулся. – В общем, моё увлечение гонками – оно тоже в какой-то мере началось с протеста. Чтобы не быть, как отец, которому всю жизнь приходится хвостом крутить перед кем попало, лишь бы быть на хорошем счету, да урвать для семьи хоть что-то. Конечно, он сопротивлялся как мог и грозил мне всеми карами за то, что я так «бестолково» жизнь гроблю. И в какой-то мере ему удалось своего достичь: мы заключили соглашение, по которому я мог делать, что хочу – но учиться обязан был на отлично. А что мне стоит? Память хорошая, схватываю на лету. Так что в универе я был в числе первых. Друзья знали – почему, что вовсе не из рвения куда-то выбиться, а чтобы отец отстал и не мешал в свободное время заниматься машиной. Ну, оборотная сторона очень быстро нашлась у этой учёбы на отлично. Подающий надежды будущий спец, отличник «боевой и политической», да ещё с протекцией какого-то отцовского знакомого – и вот тебе пожалуйста! – Кевин ткнул в карману куртки, в котором лежало удостоверение. – Отказаться? Может быть, надо было. Сам не знаю, почему не отказался. Может, отца жалко стало, для него ведь это было бы концом всей его верной и преданной службы. Зачем он всё это рассказывает? Кому это интересно? И кому это нужно? То-то и есть, что никому, потому что твои личные проблемы – это твоя «головная боль», и только тебе решать, как ты теперь будешь выкручиваться. Да никак! Ничего тут не сделаешь, потому что уже согласился, уже стал тем, кто ты есть. И ждут от тебя, чтобы ты был именно таким, соответственно должности. А то если постараться и проявить служебное рвение – можно даже (в отличие от отца) рассчитывать на повышение. Контора серьёзная, будешь вести себя как верный и преданный «идеалам» мерзавец – обязательно заметят и помогут… стать ещё большим мерзавцем, чем ты есть. - Вот и выходит, что если хочешь остаться в «дружной семье», в которую тебя все эти протекции по большому блату определили – закрывать глаза как раз необязательно. Нужно просто смотреть под указанным углом. – Кевин снова усмехнулся, на этот раз зло. Словно уже чувствовал: драка будет. – Каждый получает то, что заслуживает. Точка! И эту точку ставить тебе, когда прикажут. А в чём она будет выражаться – начальство решит. Ну, а если не хочешь в этом участвовать – считай, что сам не жилец, потому как вне этой «чудной и дружной» семьи ты никто, сирота, бродяга, за жизнь которого никто не отвечает. – Он снова посмотрел на Эсфирь. – И вот такие вроде вас, такого как я не примут. Потому что кто я? Я есть фингермен, «ужас, летящий на крыльях ночи», мразь и мерзавец. Он отвернулся и пожал плечами, словно подводя итог к сказанному. - Конечно, узнай хоть вот этот Марк, хозяин мотеля, кем я стал – руку он мне, конечно, пожмёт, не знаю, по старой памяти или просто из боязни. Но то, что потом эту самую свою руку как следует вымоет – тоже факт. Так что я по-твоему должен делать? Соорудить бомбу и подложить её шефу под любимое кресло?
Эсфирь Минц: Эсфирь внимательно слушала парня, закутавшись в его куртку чуть ли не с головой и время от времени кивая. Судя по ее личному опыту и некоторым знаниям, полученным в чисто теоретическом виде, клиент был, так сказать почти "готов". "Вот, довела человека, умничка-девочка", - с некоторой тенью раскаянья подумала она. - "И куда его теперь такого хорошего девать?". Такой маленький нюанс, что, вполне возможно, "готов" как раз таки не Кевин, а она сама, в голову почему-то не пришел. То ли от общей уверенности в истинности и наглядности своих идей, то ли просто от общей неразумности. Девушка внезапно вспомнила, как впервые попала на сбор "Иглы": сбежав с занятий по той самой политической подготовке и ошалев от собственной наглости. За школой ее отловил кто-то из старшеклассников, в чьих кругах она, не по годам серьезная, постоянно ходившая с многозначительным выражением лица и ни разу ни на кого не "стукнувшая", пользовалась некоторым уважением - конечно, в пределах разумного. Старшеклассник смерил надменным взглядом ее метр с кепкой, протяжно хмыкнул, узрев в руках одну из листовок "Иглы", которую девочка три дня назад подобрала на улице и теперь сосредоточенно изучала, и позвал "пойти послушать интересного человека". Сбор был в какой-то квартире на окраине Ливерпуля, а "интересным человеком" оказался Скрипач, ослепительной рыжий и говоривший такие вещи, что Эсфирь, отрекомендованая как "умный ребятенок", весь разговор так и просидела в углу, раскрыв от изумления рот и понимая, что вот оно. То, без чего (или без кого?!) жить больше не имеет никакого смысла. К концу разговора о ней, забравшейся куда-то под стол, вообще забыли и Джонни был крайне удивлен, когда посреди комнаты вдруг нарисовалось невесть откуда тощее существо в школьной форме и с ободранными коленками и заявило, что тоже хочет. Чего хочет, Малявка на тот момент сформулировать так и не смогла, но Скрипач, с первого взгляда давший ей второе имя, завороженный взгляд и способность не отсвечивать оценил. Через два месяца девочка, в чьей школьной посещаемости появились огромные дыры (скандал родителям удалось замять с огромным трудом, переведя ее на домашнее обучение), ушла из дома, чтобы бесследно растворится на долгие годы. Нисхожденье в Аид началось. И теперь она умом-то, конечно, понимала внутренние метания Кевина, но сама, ради идеи размазавшая подошвой по асфальту собственную глупую жизнь, не осознавала, что кто-то может оставаться в стороне не просто из страха, а из соображений чужой безопасности и ради сохранения чего-то настолько эфемерного, как чувство семьи. Ей ли, постоянно ходившей под косыми взглядами из-за пятой графы анкеты, было за что цепляться? - Мои вот тоже боятся собственной тени. - она негромко вздохнула и уткнулась носом в собственные колени. - Но это все равно не повод! Мы не можем отвечать сразу и за всех, вокруг нас тоже не дети, они и сами понимают, что к чему. Надо хоть за себя выбор сделать. И вообще! - она сверкнула глазами. - Какая тебе разница, кто пожмет руку и что потом будет делать? Ты бы сам себе, зная все до конца, руку пожать смог? Так, чтобы потом не отмываться мучительно? По поводу оппозиционеров он был не прав. У "Иглы" своего резидента не было, таким уровнем занимался, насколько Малявка знала "Свет" - организация очень серьезная и чуть ли не реально готовившая, несмотря на постоянное исчезновение личного состава, народное восстание. Вот к ним-то сведения поступали и из самого "Пальца". Правда, девушка не была в курсе, вербовали ли они кого-то из уже работающих на Партию или же должным образом готовили своих. Но в любом случае это были люди-легенды: про них вообще никто ничего не знал и даже региональные связные, любившие работать с Малявкой, на вопросы не отвечали, а советовали пойти и посмотреть мультики. - Не суди о том, кто кого примет. Ты же ничего не знаешь! Разберись сначала с самим собой. Может, - она склонила голову на бок. - разумнее будет сейчас спустится вниз, набрать номер телефона и получить внеочередное повышение за проявленные бдительность и профессионализм? Это то, что ты можешь сделать. - она улыбнулась, но голос от напряжения звенел и уголки губ чуть дрожали. - И никогда никого не спрашивай, что должен сделать. Ты же свободный человек, ты сам должен решать! Внезапно стало интересно, что будет, если в этой глуши есть прослушка. Как раз вот на такие случаи не в меру сознательных автостопщиков. Захотелось проснуться, как от затянувшегося, мутного кошмара, и обнаружить себя дома, рядом с настырно звенящим будильником. Впоследствие это желание появлялось еще не раз, но спасения так и не пришло.
Кевин: Кевин только усмехнулся. - Дура ты, - сказал он беззлобно. – Хотел бы – давно бы уже позвонил, куда следует. А то, чтобы совесть не мучила, сдал бы тебя ещё на первом посту и попросил, чтобы досмотрели. А сам бы дальше поехал. Не оглядываясь… Хватит мне на все лады твердить, что я могу тебя сдать. Сам знаю, что могу. Свободный человек… Ну и что может, по-твоему, нарешать свободный человек? По сути он был ещё мальчишкой. И ему, как и положено по возрасту, тоже было свойственно думать бессонными ночами, отрываясь от зубрёжки очередных «прописных истин», которые всякий добропорядочный гражданин Великой Англии обязан знать: «Ну что за ахинея?! Чушь! Неужели люди так слепы, что не видят, что на самом деле делается?...» И так же, как многие, он просыпался утром, вспоминая о незаконченных делах, о том, что нужно заехать в мастерскую, что послезавтра экзамен, что если он вовремя не сдаст все зачёты – грядёт крупный скандал с отцом, мечтающим о блестящей (непонятно в каких местах) карьере для своего непокорного отпрыска… И он нёсся, нарушая все правила дорожного движения, чтобы везде успеть (не забыть бы оплатить те три штрафа, пока отец о них не узнал!), чтобы с головой улезть в этот свой мирок, вырываясь из которого сил хватает только на то, чтобы упасть и мгновенно уснуть. Но и ему свойственно было мечтать о чём-то большем. Прежде всего конечно о карьере настоящего гонщика, а не какого-то там любителя, на которого снисходительно поглядывают настоящие асы. Но и другие мысли в голову приходили. Например, поднять мировую революцию. А что? Всё начинается с малого. Наверное, хватало здравого смысла, или не хватало времени, чтобы развить бредовую мысль, после чего пойти искать сторонников и пропагандировать им способы переворота этой убогой страны с ушей обратно на ноги. А что лично он, Кевин Макнамара, ещё может? С честью погибнуть в неравной борьбе? Нет, батенька, погибнуть «с честью» уж точно не дадут. Потому как начнёшь рыпаться – и сразу окажешься там, где делают больно. И сделают. И будут делать до тех пор, пока любые понятия о чести или там собственном достоинстве не выветрятся окончательно и бесповоротно. Тогда что? В перерывах между работой мастерить бомбы и подкладывать их всем подряд начальникам, пока не останется ни одного смелого на эту должность? Бред… А вот сделать так, чтобы как можно меньше людей попало в руки этих самых начальников – почему нет? Кевин оживился, вскочил с кровати и прошёлся по комнате, разгоняя собой успевший повиснуть в воздухе дым дешёвых сигарет. Остановившись под тусклым светом издыхающей лампы, он посмотрел на Эсфирь. - Не обращай внимания. Просто бредовая идея в голову пришла, - сказал он, испытывая большое желание поделиться этой самой идеей. Ему как-то в голову не приходило, что сама Эсфирь может быть подослана, чтобы вытягивать на откровенности таких вот новичков вроде него самого. Но если бы кто и сказал Кевину, что это на самом деле так – он бы ни за что не поверил. Поэтому продолжил развивать внезапную мысль: – Допустим, на самом деле папа оказал мне очень большую услугу, определив на эту идиотскую службу. Потому что при должной сноровке и определённом везении я ведь запросто могу добираться до списков неблагонадёжных и предупреждать заранее, чтобы уносили ноги. Хорошая мысль, однако! Но он тут же почувствовал разочарование, потому что у идеи было одно большое «но»… - Думаю, на первой же попытке и закончится, - сказал он и подошёл к грязноватому окну. – Потому что если я начну носиться по городу, выискивая тех, кого нужно предупредить – ко мне самому вопросов будет больше, чем к тем самым «неблагонадёжным», - пояснил он сам себе, ощущая примерно такую же, как за окном, черноту в себе самом. - Нет, ну надо же! Лезет в голову всякая чушь… Он взялся за раму, словно собрался выдавить её наружу, но вместо этого прислонился лбом к стеклу и закрыл глаза.
Эсфирь Минц: - Зато ты умный! - взвилась Малявка. - Да будет тебе известно, что вообще все это - одна сплошная великая дурь, поскольку от большого ума никто грудью на амбразуру не лезет. И то, что ты сейчас предложил выстраивается по очень сложной схеме, надо которой думает не один человек и даже не два. А я должна бы заткнуться и каким-нибудь хитрым образом убедить тебя в том, что "не был, не состоял, не привлекался" и я тут ребенок со сложной внутрисемейной ситуацией, ничего ни такого, ни эдакого. И вообще, - она жалобно посмотрела на Кевина. - у меня сейчас голова лопнет, я так много думать не умею. А голове действительно гудела - от бессонных ночей, от стресса длинной вот уже в полтора года, от этой ситуации во всем ее колорите и от осознания, что этот шанс упустить нельзя. "Чем больше нас - тем меньше их" - с этим принципом Эсфирь была согласна на все сто. А тут еще и вырисовывалась судя по всему возможность агентуры в "Пальце"... Нет, положительно, делать что-то надо было, но девушка совершенно не понимала - что именно. Она не была идеологом, не прорабатывала никакие многоходовые операции и вообще, по-сути, была рядовым исполнителем с запасом идейности, позволявшим буквально прикуривать. И ну ладно еще Шпала - с Лихтерманом вообще изначально все было ясно, она его знала и понимала, как тот будет себя вести. И было дано "добро" от Скрипача, да и вообще - агитпроп все же несколько иной уровень... А этот же сейчас объяснений потребует, и что тогда ему объяснять, кроме прописных истин "мы наш, мы новый мир построим"? И вообще - как, собственно, организовывать в случае чего передачу информации такого уровня?! "Очень много вопросов и очень нету ответов!" - призналась девушка себе. Было над чем подумать. И, кстати, в первую очередь надо было сообразить, с какой это стати ее, по жизни молчащую в тряпочку и тихо делающую свое дело вдруг понесло настолько, что спалилась она по полной программе?.. Нервы были на пределе. - Слушай, а давай ты меня сейчас тихо-мирно расстреляешь, или что там положено, чтоб никто не мучился? - в какой-то момент девушке это почему-то показалось выходом из ситуации. - Из меня хреновый агитатор. Да и связной, как выяснилось, тоже... ой. А вот этого не следовало озвучивать вообще ни при каких обстоятельствах. Что бы ни было, каким бы честным и нормальным не казался тебе собеседник - но связной это дичь слишком крупная, от такого ни один разумный человек не откажется. Это же, почитай, информаторий всей организации. Еще же Остин предупреждал - делай что угодно, лишь бы не узнали, кто ты на самом деле, потому как даже лидеры зачастую знают меньше, и связным зачастую даже пули в затылок не достается. Из них информацию вытягивают всеми имеющимися в наличии способами. А способов, как Эсфирь подозревала, может быть много. Вот теперь можно было с чистой совестью признаться, что провал состоялся в полном масштабе и мысленно проклясть Скрипача, который почему-то запретил выдавать Эсфирь "молчание" - ампулу с цианидом, которая обычно у связных была под рукой. Видимо, Джонни считал, что подростковая депрессия может толкнуть девушку на какие-то необдуманные поступки. И в довершение картины в повисшей тишине со звоном лопнула лампочка. Для Малявки это определенно стало последней каплей, потому как мозг отключился, оставив ситуацию в полное распоряжение рефлексам, вбитым девушке в голову работой. Вскочив, она резким движением пнула рюкзак под кровать, чтобы не светить его сразу же, и через мгновение стояла под дверью, раздумывая, успеет ли она сделать что-то, чтобы ее либо сразу пристрелили, либо, по крайней мере, так дали по голове, чтобы дальнейшие манипуляции были бессмыслены. И только через несколько секунд, сообразив, что никто не собирается вламываться в дверь и перегоревшая лампочка была просто перегоревшей лампочкой, девушка бессильно сползла вниз по стене, да так и осталась сидеть, обхватив голову руками. Сердце бешено колотилось, перед глазами плыли радужные круги. Малявка слабо себе представляла, что такое страх, но в этот момент очень четко поняла, что такое ужас.
Кевин: Наверное, в глубине души Кевин до этого момента так и не верил в то, что эта девчонка представляет из себя нечто серьёзное. Ну подумаешь, рассуждают двое ночью в дешёвом мотеле, как именно осуществляют свои авантюры «агенты 007» и сколько в этом должно быть задействовано умов, чтобы в результате «не лезть на амбразуру»… Но почему-то слово «связной» словно включило доселе отсутствующий свет – и все переменные уравнения выстроились в единую цепочку: встреча на трассе, желание избежать ДПС во что бы то ни стало, все дёргания из-за рюкзака, странные речи. Всё! Не просто выстроило, но и подвело итог: «Да, именно так, вот сейчас и здесь как раз один из тех людей, с которыми ты, Кевин Макнамара, поставлен бороться. Всё ещё не веришь? Ну, это возрастное… Враг – всегда враг, как бы он ни выглядел и сколько бы ему ни было лет. И кого лучше всего использовать в качестве связного, как не такую вот девочку, которая не только у тебя, вообще мало у кого вызовет подозрения…» Кевин почувствовал, как разливается под рёбрами холод. «Вот оно! А ты и не верил… И какой же идиот такую вот девочку послал? Хотел бы я ему в глаза посмотреть… А сам-то! Хорош…» Слишком много мыслей одновременно, чтобы хоть как-то среагировать. Хотя, одно он вдруг осознал: что лихорадочно вспоминает, где оставил мобильник. И неприятный холод пробежал вторично, на этот раз вдоль позвоночника. «Вот так, да? Месяца не проработал в этой идиотской конторе, а инстинкты уже выработались!...» И тут погас свет. Кевин машинально отшатнулся от окна, за стену. И тут же сообразил, что если бы кто-то выстрелил с улицы и попал в лампу, сперва разбилось бы оконное стекло. Мысли моментально метнулись к Эсфирь. Ещё одно подтверждение, чтобы не сомневался, кто именно рядом с тобой: и рюкзак, запинутый единым духом под кровать за это, и её шараханье к двери. А мысль уже скакнула совсем в другом направлении: «Ну почему?! Почему эта девочка должна бояться таких, как ты?!! А кого ей ещё бояться?...» Откуда-то изнутри поднялась дикая злость, на всех, на себя, на этот идиотский мир. Сделать что-то! Разнести, уничтожить! Застрелиться… Кевин почувствовал, что сжимает кулаки – и усилием воли заставил себя расслабиться. Но злость не проходила. Он оттолкнулся от стены и быстро подошёл, стараясь контролировать свои движения, чтобы ещё больше не напугать. Мягким движением опустился на колени рядом с Эсфирь и взял её за плечи. Руки дрожали. - Послушай… Просто послушай – и всё. Его голос тоже дрогнул от плохо сдерживаемой ярости. Не на Эсфирь эта ярость была направлена, но успокоиться Кевин не мог. Словно снова очутился в собственном детстве, когда тебя просто начинает колотить от бешеного желания драться с несправедливостью, сделать всё, что угодно, убиться самому – но доказать, что это неправильно, что так нельзя… Сейчас он мог бы кинуться на любого, дайте только повод. Да, он редко терял над собой контроль, но видимо именно сейчас был такой случай. Но он продолжал держать Эсфирь за плечи, и даже делал это аккуратно, едва ли не нежно. Хотя внутри продолжал бушевать ураган. «Неужели только из-за этой проклятой книжки, из-за этого удостоверения, тебя будут считать полным дерьмом? А как же иначе? И кто же ты есть, если уже думать начал так, как тебе по должности положено? Да ничего подобного!.. Ага, а зачем ещё тебе понадобился мобильник? Скорую вызывать? Нет! Я не стану таким… Страшно? Вот из-за этого и страшно. Человеком перестать быть страшно…» - Послушай! Можешь мне не верить… Но даже если однажды ты попадёшь в руки таких, как я, а однажды ты обязательно попадёшь... Так вот, запомни: не из-за меня. Просто запомни. Никогда! Никогда я не сдам им ни одного человека. От меня никто ничего не узнает, даже просто имени. – Он не понимал, почему это так важно, при чём здесь имя, но он хотел только одного: чтобы она ему поверила. И только повторил, как заклинание: - Ничего!
Эсфирь Минц: Хреново было настолько, что Эсфирь даже не сразу поняла, что к ней обращаются. Чем бы все это не закончилось, но она сейчас расписалась в собственной дурости от и до. Она, связная, по собственной воле, не под пытками там или угрозой расстрела сказала, кто она такая, и сказала фингермену. И кто только за язык тянул!.. Все-таки Скрипач был прав, когда говорил, что она еще ничего не понимает и ума у нее кот наплакал - вот, собственно, и доказательства. Не было в ней и сотой доли того осознания масштабов их действий, благодаря которым и держались еще как-то в нахлынувшей волне круговой поруки все подпольные организации. Стало стыдно - за собственную дурь, за невыдержанность, за то, что всего лишь трое суток в атмосфере угрозы - а она уже паникует, делает невесть что и плохо соображает. А что же будет, когда угроза, не дай Б-г, станет самой настоящей? Когда надо будет уходить не просто от прошедшей стороной облавы, а от реальной погони?! Поверить кому-то настолько, чтобы окончательно расслабиться и уверовать в собственную безнаказанность и защищенность - вот с чего и начинается любой крах. "Не верь, не бойся, не проси" - даже на свободе они жили по тюремным законам, шарахаясь от собственных теней и в каждом встречном видя врага даже не потенциального, а вполне уже состоявшегося. И именно на ней, на Малявке, эта система, как и все прочие системы, дала сбой. Это было тем, чему ее никто и никогда не учил - верить себе самой и верить в людей, в то, что какая бы грязь не была вокруг, но и ей не по силам поглотить все без остатка. Натренированное чувство опознавать опасность по ее предвестникам, различать стукачей по выражению лица сейчас молчало, хотя все факты указывали на прямо противоположное. Разделение мира на черное и белое стало нормой выживания, и никому не пришло в голову объяснить Эсфирь, что иногда все несколько не так, как выглядит. Но руки у нее на плечах были обычными человеческими руками и темнота вокруг была просто темнотой, а не могильным мраком черного мешка, столь ожидаемого, что даже приходящего во сне. И тому, что она сейчас слышала, очень хотелось верить. Вопреки всему, вопреки всем страшным историям и обличительным статьям в газетах, когда люди, с которыми еще неделю назад разговаривала и смеялась, объявлялись шпионами, террористами и всем прочим, кому наказанием была одна только мера - высшая. - Имен все равно нет. - глухо произнесла она. - Мы сами имена узнаем только из списков... тех, кому не повезло. И запоздало сообразила, что за прошедшие полтора года Кевин, пожалуй, первый человек, назвавший ее по имени. "Малявка", "Ребенок", а то и просто обезличенное "связной". Разве что Давид иногда по старой памяти окликнет - Фирелэ - за что и получит сразу по ушам от всех присутствующих... Их самоотречение, верность идее и извечный вопрос "против кого дружим" превратило каждого из них в статичную безликую фигурку, силуэт на фоне оконного проема: без прошлого, без будущего, без имени и памяти. Их разговоры напоминали мудреный шифр времен Сопротивления во Второй Мировой Войне, где ничего не называлось так, как принято и каждая фраза представляла собой хитрый ребус со множеством вариантов ответа. Все дошло уже до той стадии, когда ничего не воспринималось "просто так" - в любом сказаном слове находилось до десяти глубинных смыслов и стоило больших трудов разговаривать с обычными людьми на их языке. - Ничего ты не понимаешь. И я тоже - ничего не понимаю. А нас всех нагибают, используют и выпускают в расход! Просто так, из интересу... - девушка внезапно поняла, что все это слишком похоже на правду, чтобы думать в таком ключе было безопасным для собственного рассудка. - Такие, знаешь ли, игры патриотов. Только игрушки живые, но это вообще никого не волнует. Хорошо еще, что есть некоторая иллюзорная возможность выбрать сторону сражения. - она протянула руку и тыльной стороной ладони провела Кевину по щеке. - По своему образу и подобию.
Кевин: Кевин поймал её руку и совсем недолго, не более пары секунд, держал, прижав к своему лицу. Почему-то эта её мимолётная ласка заставляла надеяться, что Эсфирь ему действительно поверит. Но он тут же отпустил её руку и сел рядом на пол. В комнате было темно. Не на столько, чтобы совсем ничего не видеть, снаружи пробивался белёсый свет луны. Но других источников света ни в комнате, ни вокруг мотеля не было. - Темнота… Когда вокруг темно – кажется, что весь мир в темноте. А может, это так и есть? – Он вздохнул, чувствуя, что дрожь наконец отпустила и на смену яростной вспышке пришло какое-то странное спокойствие. Так успокаиваешься, когда наконец-то принял решение, когда никакие сомнения больше не беспокоят. - Ну, моё имя ты знаешь. А вот сторону сражения выбрать надо. Чтобы не выбрали за тебя… «Они никогда не взбунтуются, пока не станут сознательными, а сознательными не станут, пока не взбунтуются», - процитировал он. – Наверное, это про таких, как я. Знаешь, не дать себя использовать – этого мало. То есть, я думал, что достаточно. Что я просто не дамся, что меня не заставят, что я всё равно останусь собой. А сам… - Он повернул голову, глядя на Эсфирь, хотя в темноте можно было уловить только смутное пятно там, где было её лицо. – Вот здесь, у этого окна, минуту назад понял, что становлюсь одним из них. Вот так незаметно, просто потому, что невозможно удержаться на середине… Это было какой-то чудовищной глупостью, бредом, идиотизмом. Вот так, ненавязчиво, следуя из Ливерпуля в Лондон, пройти ряд каких-то странных превращений, то оказываясь снова гонщиком, то понимая, что ты – тот самый фингермен, гебешник, и даже мысли твои работают «правильно», на радость начальству. А потом вдруг оказаться едва ли не террористом-революционером (во всяком случае, явно захотеть им стать). Но он не был ни тем, ни другим, ни третьим. И впервые осознал, что остаться собой значит - вот здесь и сейчас сделать выбор, который наверняка приведёт тебя в пропасть, к страданиям и смерти. И возможно, не только тебя. И та самая комната с кафельными стенами, будет не самым худшим из того, что тебя ждёт. Это было как предсказанием неизбежного будущего. И Кевин невольно вздрогнул, понимая, что уже вступил на этот путь. Вот так просто взял – и вступил. И даже если никогда он больше не увидит эту девочку, к которой странным образом успел привязаться за те несколько часов, которые они знакомы, даже если ему придётся бороться в одиночку, или искать кого-то, кто объяснит, как именно нужно бороться – всё равно, он уже не фингермен, и даже не гонщик, он снова стал собой и останется собой, чем бы это ни грозило. - Когда мне было лет 10-11, на нашей улице были две «враждующие партии» таких вот пацанов вроде меня. – Кевин усмехнулся, ведь тогда всё было так просто. – У нас настоящая война шла, чего мы только не делали, до кровавых драк доходило. Понятное дело, верховодили парни постарше, но я был особо ценным кадром, потому что дрался всегда до последнего. Так что многие меня боялись. И вот однажды на задворках… Не помню, что меня туда потянуло и по какому поводу, но враждебной «партии» удалось меня заловить. Я был один, а их – человек 12. Меня дружно судили и приговорили мне всыпать, за все предыдущие обиды. Ну, сопротивляться такой толпе было трудно, так что меня завалили на землю и задрали рубашку. Я конечно злился страшно и готов был злостно отомстить каждому. Но почему-то меня бить не стали, а наоборот отпустили. Впечатлились тому, что увидели. От папиной «воспитательной работы» у меня следы наверное никогда не сходили. Раньше новые добавлялись. И вот эти пацаны, которые только что жаждали моей «крови», пришли к выводу, что я достаточно крутой и что как раз меня оскорблять с их стороны совершенно недопустимо. По сему предложили честный поединок, один на один. Выиграю – они неделю на мою сторону улицы носа не кажут. Конечно, выиграл я. – Кевин помолчал немного, глядя на лунный блик, уже почти скрывшийся за рамой. – В ГБ никого не впечатлишь, ничем. Но драться я и сейчас могу. И не боюсь. Потому что если не буду драться – действительно стану одним из них. А я этого не хочу. Так что чего я «не хочу» - можно сказать, определили. Осталось только понять, что я «хочу» и как этого добиться.
Эсфирь Минц: Вряд ли кто смог бы понять, насколько Эсфирь была благодарна Кевину именно за эти слова. Смутная догадка об истинных целях любых войн - действительных или подпольных - слегка задев ее, превратила девушку на какое-то мгновение в канатоходца над бездной. Тот самый последний дюйм, о котором тоже никто не предупреждал: рубеж, за которым следует полной безверие. И из-за этого рубежа веяло такой запредельной тоской, что Малявка была готова ухватится за что угодно, лишь бы не перешагивать его. В пятнадцать лет осознавать такое нельзя, что бы ни происходило. И - мелькнула на самом краю сознания предательская мысль: "Молодец, девочка, все сделала правильно". Бери его теперь и делай все, что хочешь, не нужны ему больше никакие мотивации со стороны и ответы на вопросы - сам справился. Пошел в указанном направлении и даже углядел в конце этого тоннеля некий свет. Девушка тряхнула головой, отгоняя подобные мысли. Об этом даже думать было нельзя, ни в коем случае, есть идея, есть цели, есть осознание хорошего и плохого, а диалектика - это удел тех, кому не хватает сил "бороться и искать, найти и перепрятать". - Спасибо... - прошептала она, но мгновенно перестроилась на прежний, чуть ехидный тон. - Вот, значит, чему нынче в "Пальце" учат? Ты, может, еще и Картера читал, а? Ох, будут у меня свои дети - ничего в них вколачивать не буду, вот он, наглядный пример, что не помогает... И это тоже был один из признаков "своих" людей - дети, которым не хватило любви или понимания родителей, с самого начала обиженные на весь белый свет. При разных раскладах из них выходили либо уникальные в своей свободе личности, либо совершенные звери, которых от термина "маньяк" удерживало лишь положение в обществе. Саму Эсфирь, вопреки легенде, никто никогда не трогал - Хаим Минц, при всей своей недружелюбности и мрачности был далек от того, чтобы воспитывать дочь самым незамысловатым способом. Но легче от этого вряд ли становилось - испуганные самим фактом существования в такой стране, ее родители отгородились от всего мира и от нее стеной столь прочной, что время от времени Эсфирь казалось, что ее просто не существует вне зоны бытовой сферы. И от этого она тоже бежала, надеясь, что в мире, где нет страха, на смену ему придет что-то иное. "Иное" оказалось непосильной временами ответственностью, постоянным чувством настороженности, утратой имени и подменой всего на идею. Временами девушке казалось, что она пытается отогреть руки над люминисцентной лампой. - Я не знаю твоего имени. - Малявка покачала головой. Сидеть на полу было привычно и знакомо - так же на всех сборах она старалась слиться со стенкой где-нибудь в уголке, внимательно фиксируя обстановку и запоминая каждое произнесенное слово, а вот тепло чужого плеча рядом было чем-то новым. - И ты мое забудь, я от него и сама отвыкла. Малявка. - она чуть пожала плечами, повторно представляясь. - Только не спрашивай, за какие такие заслуги. - девушка чуть поморщилась, надеясь, что в полумраке этого все равно не будет видно. - А вот умение драться и со стоичесиким выражением лица получать новые синяки и ссадины тебе, надеюсь, не пригодится... Мы работаем другими методами. О том, что это умение в конечном итоге может пригодится - при самых плохих, но тем не менее вероятных раскладах, она предпочла умолчать. Наверняка Кевин и сам это понимал, в конечном итоге не первый день в этом котле варился, пусть и с другой стороны. И уж кому, как не ему, было осознавать, что произойдет, если кто-то узнает даже об этом разговоре. - Ну что, как ощущения, мистер Крутой Боец? Чувствуешь себя предателем Родины и так далее?
Кевин: Кажется, она наконец справилась со страхом, точно так же, как он – со своей злостью. Ни то ни другое, по мнению Кевина, делу помочь не могло. Нет, иногда даже полезно бывает разозлиться. Но не сейчас и не здесь. - Картера не читал, - признался он. – Слышал отдельные урывки, которые некоторые «несознательные граждане» умудряются вставлять посреди текста. Предлагаешь наверстать упущенное? Малявка… Ну, пусть будет так. – Он пошарил вокруг, куртки не обнаружил, видимо Эсфирь уронила её, когда вскочила. – Наверное, до крутого бойца мне ещё – как пешком до светлого будущего. Но вот насчёт «предателя Родины»… Это смотря с какой стороны посмотреть. Что есть Родина? Некая местность, в которой проживают тебе подобные? Место, где человек родился? Не знаю, мне всегда было трудновато с этим понятием. Наверное, Родина – это то, ради чего ты готов рискнуть своей головой. Допустим, я готов. Или думаю, что готов. Тогда при чём здесь «предатель»? Почему-то с ней было очень просто. У Кевина не было братьев и сестёр, но в душе он придавал некий ореол идеального братско-сестринским отношениям. Вопреки всем обратным примерам, когда среди его собственных знакомых браться и сёстры умудрялись ненавидеть друг-друга куда сильнее, чем любых посторонних людей. С Эсфирь было легко общаться. Не нужно ничего из себя строить, нужно наоборот потратить некоторые усилия, чтобы доказать, что на самом деле ты такой и есть и ничего из себя не строишь. Очень хотелось, чтобы ему действительно это удалось и это её осторожное «спасибо» было знаком именно того, что она поверила. Он только сейчас понял, как устал на самом деле от этой своей новой службы, именно потому, что там постоянно нужно было что-то из себя строить, чем ты на самом деле не являешься. А он всего-то маскировал своё уныние по поводу того, что не может больше участвовать в гонках. То ли ещё будет, теперь, когда маскировать нужно будет вовсе не уныние, а вещи куда как более серьёзные… Где-то глубоко ещё мелькнула мысль, что происходящее, мягко говоря, похоже на бред: сидят они на полу, в дешёвом мотеле и ведут разговоры, за которые им обоим вполне могут открутить головы, при чём медленно и мучительно. Но происходящее не было сном или бредом. Они сидели вплотную и Кевин ощущал сквозь рубашку тепло, которое словно излучала Эсфирь. Кто-то сказал, что человек другого пола всегда кажется более горячим, чем ты сам. Даже если у вас одинаковая температура. Ну, тепло теплом, а в комнате не сказать, чтобы было жарко. И ему почему-то не нравилось, что Малявка (вот он и назвал её так, пусть даже и про себя) может замёрзнуть. Самое время было бы либо поискать куртку, либо предложить переместиться на кровать. Но совершенно не хотелось двигаться с места. - Я проработал всего месяц, - сказал он вслух. – Толком ещё работы как таковой и не видел, хотя наверное уже заранее начал бояться того, что именно увижу. Но там не дураки, знают наверное, что не надо новичку, даже если он – крутой отличник и с рекомендацией – сразу показывать то, к чему он может быть не готов. Но кое-что я уже сейчас знаю – где, у кого и как выглядит. А если бы кто ещё объяснил, на что надо смотреть – было бы вообще отлично. – Он пожал плечами, сам отлично понимая, что Эсфирь права и ничего он не знает толком, так же как ничего он сам не смог бы организовать. Точнее, смог бы, при очень большом везении, на которое полагаться совершенно не имеет смысла. Начинал же кто-то первым, в любой организации, в любом деле. Поэтому он добавил: – Пожить ещё хочется. Ради того, чтобы хоть что-то успеть сделать. Понять… А драться всё равно придётся. Не сейчас – так потом. Какими бы методами вы сейчас не действовали. Тебе не холодно? Последняя фраза сказана была с таким выражением, с которым можно было бы сказать: «Тебе не страшно?»
Эсфирь Минц: - Ознакомься, - кивнула девушка. - Картер - он действительно Последний Честный. Кроме него уже никто не рискует называть вещи своими именами. - он вздохнула. - Я бы так не смогла... И не ладься ты помирать с места в карьер! Подумаешь, свернул с самой безопасной дорожки... Так у нас многие уже не первый год успешно всем головы морочат и ничего, не спалились пока. Если есть мозги - значит, поживешь пока... "Нам бы сюда каких-нибудь пришельцев сверхразумных... Или благородных потомков, присланных разгрести все это дерьмо... Или бомбу ядерную, в конце-концов! Сил никаких нету..." - размышляла Эсфирь, ощущая лопатками холод стены. Сил действительно с каждым днем становилось все меньше: участились облавы, благодаря чему исчезли вникуда многие люди, некогда начинавшие этот маленький, но очень яростный бой, а официальная пропаганда тем временем набирала обороты и пугала все сильней. Технологии воздействия на психику были теперь знакомы правительству в совершенстве: специалистам наглядно продемонстрировали, что бывает с теми, кто отказывается сотрудничать с Партией во благо своей страны. Все это длилось, тянулось, и не было видно ни конца, ни краю - молчание обступало со всех сторон и шансы таяли с каждым днем промедления. Малявке иногда казалось, что она воочию видит эту душную волну лжи и умолчаний, которая петлей укладывается на шеи всех, кто еще позволяет себе такую роскошь, как критическое осмысление. Что еще должно было произойти, чтоб завершилась эта эра бесконечного ожидания? Год с лишним Эсфирь жадно ловила слухи и оговорки, позволявшие делать выводы, что "Свет" действительно готовит какой-то широкомасштабный проект, который будет осуществлен даже несмотря на то, что у организации сменился лидер. Но дело было в том, что слухи эти ходили и задолго до ее вступления в ряды оппозиционеров, а не делалось ровным счетом ничего. Маховик беспрепятственно набирал обороты, лихо сметая любого, возникшего на пути, и даже не замечал этого. Очень хотелось презреть все законы выживания и выйти в какую-нибудь толпу, где и сказать все, что наболело. Но Эсфирь, вопреки всем желаниями, понимала, что любые революции делаются "сверху" и в лучшем случае глас вопиющего в пустыне услышат только те, кто стоит ближе (после чего и забьют радостоно ногами под ликующий рев толпы), а в худшем - будет нечего противопоставить великому смущению умов и полной разрухе. Через несколько мучительных лет все ее предположения оправдаются. Но пока это все оставалось только гипотетическими предположениями из сферы чистого идеализма. Следовало хорошенько подумать над организационными моментами и разложить внутри себя по полочкам, какую сверхценную информацию можно достать через Кевина, а так же как бы организовать неизбежную при всем ее доверии "проверку на вшивость". Потому как рисковать она имела право только собой, и в случае чего - цепочка доносов должна была закончится исключительно на мисс Эсфирь Минц. - "Но время видимо приспело накинуть плащ, купить ружье, и гибнуть за чужое дело, раз не убили за свое." - продекламировала она с чувством. - Холодно? - переход по теме был настолько неожиданным, что девушка сначала даже не сообразила, о чем речь. - Ух ты, а действительно, не жарко как-то. Малявка взяла Кевина за руку и искрнее выругала себя. Правда, мысленно. Рука была не сказать, чтоб очень теплой. Об этом следовало подумать раньше, но она, вестимо, в пылу ментальных сражений забыла обо всем на свете, в том числе о том, что рядом с ней - живой человек, которому только что пришлось очень нездорово. Это ей, за год прошедшей не одну моральную ломку, все это было уже знакомо и привычно настолько, что даже при проверке документов сердцебиение не учащалось, но это же приходит не сразу! - Эк тебя расколбасило! - скептически изрекла она. - И правильно. Нехрен на полу сидеть, это мне еще мама говорила, тем паче что тут и койка есть. Так что перебазируйся. Девушка резко поднялась. Светлее не стало, но глаза уже более-менее привыкли к полумраку и куртку, потерянную ею где-то по дороге до двери она нашла сразу же. - На, держи, а то сейчас как Кай будешь... складывать из четырех букв "Ж", "О", "П" и "А" слово "Вечность"... - с этими словами она извлекла из-под кровати многострадальный рюкзак. - Так, если я сегодня впопыхах не забыла что-то, кроме головы, то... ура. - тихо и совершенно серьезно произнесла Эсфирь, доставая из рюкзака небольшую пластиковую бутылку. Бутылка оная содержала в себе еще некоторое количество того пойла, которое уже закончилось во фляге - к своей чести, даже в напряжении уходя с явочной квартиры, алкоголь девушка не забыла. Налив содержимое в чашку, Эсфирь еще раз восхитилась крайне своеобразным букетом выпивки, навевавшим размышления о керосине и тормозной жидкости. - Джин "Победа", наслаждайся. - она вручила чашку Кевину и села рядом. - Гадость по-прежнему, но для сугреву сгодится, тем паче что чай остыл нафиг. Поразмыслив с пару секунд, девушка крепко обняла Кевина за плечи. Вряд ли с какими-то криминальными намерениями: с отоплением по всей стране непорядок был уже который год, и например с тем же Лихтерманом они зачастую и спали в обнимку, если ночевали в одном месте, без всяких задних мыслей - так действительно было намного теплее.
Кевин: До утра – несколько часов. Да и вообще, в последнее время Кевин перестал уделять внимание такой простой для автогонщика истине, что пить за рулём – скверная примета. Вот с тех пор, как перестал быть автогонщиком – и не уделял больше. Поэтому выпил очередную порцию щедро предоставленного «напитка» без колебаний. Но курку всё-таки кинул на плечи Эсфирь. - В следующий раз возьму с собой пузырь спирта, на случай непредвиденных встреч… Не боишься с мужиком обниматься? – слегка подколол он девушку. – Вдруг я маньяк и только жду повода. - Но обнял её вполне по-братски. Комната не отапливалась с момента постройки мотеля, по причине отсутствия такой роскоши, как отопление. А на дворе стояло не самое тёплое время года. – Насчёт Картера – это я подумаю, может где и найдётся. А вот помирать… Нет, помирать сейчас явно не время. Тем более, в обнимку с симпатичной девушкой, которая только что открыла тебе под большим секретом, что и от твоей во всех отношениях зловредной работы какой-то прок может быть. Может, поспишь? Я так понимаю, тебе сегодня пол дня пришлось по кустам бегать. Если судить по тому, на каком удалении от Ливерпуля мы сегодня встретились. Для него, пусть и не до конца осознанно, главное всё-таки было – делать что-то ради человека. Другого человека, знакомого или незнакомого. Абстрактные идеи Кевину не нравились. А вот за то, чтобы подобные девочки ничего не боялись в собственной стране, он мог побороться. И он совершенно искренне пообещал Эсфирь несколько минут назад, что никогда и ни при каких обстоятельствах не станет ни на кого доносить. Он подумал, что конечно, Оруэлл прав и любого человека можно сломать, заставить предать всё, что есть самого дорогого. Но если никого не знать – предавать некого. Если нет в твоей голове ни имён, ни фамилий – тогда, наверное, проще… Малявка… Неужели однажды он смог бы предать её?... Пришлось прогнать непрошенные мысли. Сказано же, что помирать пока никто не собирается. - Вряд ли твои друзья поверят, - сказал он совершенно неожиданно даже для самого себя. Мысль была новой, но совершенно логичной. – Такому, как я, нельзя верить. Человеку верить нельзя… То есть, человеку можно, а вот фингермену – нельзя. Я бы не поверил на их месте. Сказал бы: завтра этот парень столкнётся с действительностью, придёт в свою контору, вспомнит все блага, которые ему предлагаются за ревностное служение официальным идеалам, сопоставит с тем, что его ожидает, если станет известно о его отступничестве – и живенько передумает. Вот ведь… Какой-то замкнутый круг. Знаешь, никогда нельзя соглашаться перестать быть человеком. Ни ради каких идеалов. Вот в чём ошибся Смит. Потому что своих идеалов у него не было, а ради чужих, даже не понимая их сути, он тут же согласился на всё. «Плеснуть серной кислотой в лицо ребенку»… Вот и все идеалы. – Кевин почувствовал, что говори зло и замолчал. А чуть успокоившись, добавил: - Можешь не верить, но ты первая, с кем я вот так об этом всём говорю. Никогда не говорил. Потому что не с кем было.
Эсфирь Минц: - Я вообще ничего не боюсь. - убежденно изрекла Эсфирь. - Из тебя маньяк - ну, приблизительно как из меня прима-балерина. Я в людях все-таки немного разбираюсь. И из нас двоих скорее я тебя... хм... отманьячу, чем наоборот. По правилам хорошего тона, не предписывающего юным еврейским барышням изрекать такие словеса, ей полагалось смутиться, но Малявка давно уже усвоила, что динозавры не краснеют. Такое понятие как "смущение" находилось, судя по всему, где-то в другой плоскости мироздания, ныне мисс Минц недоступной. Еще в школе девушка была славна своей особенностью говорить любую, даже самую двусмысленную чушь с самым серьезным выражением лица. "Мамочка за такие речи откусила бы мне голову... и суд бы ее оправдал, кстати" - с некоторым моральным удовлетворением подумала девушка. Никогда, нигде и ни в чем не повторять своих родителей - в какой-то мере это было ее жизненным постулатом. Эсфирь искренне считала, что лучше сдохнуть в процессе допроса третьего уровня, чем жить - так. Сделав немаленький глоток прямо из бутылки, она страдальчески скривилась и передернула плечами. - Г-спади Всемогущий, когда ж мне надоест пить эту гадость?! - с искренним недоумением вопросила она то ли Кевина, то ли мироздание в целом. - Вот веришь - видеть уже не могу, но что-то ж надо! А спирт - это из области чистого идеализма, где ж его теперь взять? Вот, собственно... - подвела она итог своей личной трагедии и сделала еще один глоток. - Ужасно, мой юный друг, ужасно. И, кажется, при всех прочих составляющих, ее таки опять принимали за дитятко несмышленое. Эсфирь чуть нахмурилась - благо, все равно в темноте не видать было. Ее положительно достал такой расклад. Значит, как хвосты рубить да схемы на ходу перерабатывать - так взрослая, а что касаемо всего остального - сиди, Малявочка, в углу, пей чай с молоком и отдай, пожалуйста, алкоголь взрослым людям, выплюнь сигарету и даже не думай о веселых своих таблеточках. Не говоря уже о чем-то еще. Девушка только головой покачала. Надоело... - Мои соратники поверят мне. - ее голос был спокойным; в том, что поверят, сомнений не было никаких, Малявка при всем том считалась человеком надежным и очень неглупым. - Даже если я им скажу, что договорилась с мистером Криди. Понимаешь, такие вопросы не обсуждаются - я сделала слишком много, чтобы мои выводы подвергались сомнениям. А сделала действительно много. Подменяла региональных связных. Предоставила агитпропщика такого уровня, что только держись. Могла заменить почти любое звено в бесконечно запутанной цепи курсирования информации, потому что знала, как эти цепи организуются. Была незаметна и чаще всего не вызывала ни малейших подозрений даже у самых искушенных наблюдателей. А что - девочка с косичками, рюкзачок и леденец на палочке, а на лицо она умела напускать столь бездумное выражение, что возникала мысль о том, что Малявка - крашеная блондинка. Худенький, незаметный трикстер посреди поля боя, которым стала целая страна, принесший себя почти без остатка на алтарь чужих идей и эфемерных побед. Менять лица и образы с любой необходимой скоростью, вешать лапшу на уши, уходить, увиливать, исчезать - такой теперь была ее жизнь, и иногда ей казалось, что при очередном взгляде в зеркало она сама себя не узнает. - Растолкаю льды, выйду на балкон, сяду покурить. Тысячи огней вспыхнут в темноте, с кем поговорить? - негромко, но мелодично пропела она. - Своих идеалов не бывает - ты все равно выбираешь из списка предлагаемого. Ничто не ново в подлунном мире. И мы не люди, не обольщайся... Маски, статисты, оловянные солдатики. - Малявка недобро усмехнулась и положила голову Кевину на плечо. - Устав гласит: "Солдат, не спи на посту!" В Лондон приеду - там и высплюсь, если дадут. Но, конечно, было ясно, что не дадут. Однако сейчас уснуть просто не представлялось возможным - нервы были что натянутая струна. Самое то состояние, чтобы пересчитывать трещины в потолке или дымные колечки дешевого курева. В этом мире уже давно не было ничего дорогого, и цепляться было не за что.
Кевин: «Не боится она ничего…» Будь с ним рядом кто-то другой – точно потянуло бы подшутить, чтобы не воображала. Но Кевину совершенно не хотелось шутить с Эсфирь. Тем более так, как он подумал… Он и сам не заметил, что тихонько гладит её по волосам. Это было очень естественно, само собой. - Ну, насчёт спирта – это как сказать, - заметил он. – И в наше время можно много чего достать. – Он забрал у неё из рук бутылку и отхлебнул немного. - Нет, положительно, эта «ядерная смесь» не так уж плоха, если исходить из обстоятельств. Статисты… Для статиста ты слишком самостоятельная. Для оловянного солдатика слишком тёплая. А насчёт маски – слишком темно, чтобы разглядеть. Всё сейчас было странным, нереальным, будто из другого мира. Зато ощущение, что рядом сидит Эсфирь и он обнимает её вполне материально осязаемое тело – было абсолютно реальным. И эта проза как-то слишком неожиданно вторглась в мысли. Сейчас в темноте Эсфирь совсем не напоминала девочку-школьницу. Но всё равно, рядом с ним она казалась маленькой. Кевину даже пришло в голову, что её можно спокойно посадить себе на плечи – и мало задумываться над её весом. Он взял её руку в свою. Если бы он захотел – она не смогла бы вырваться, в этом Кевин был уверен. Но он почему-то всегда боялся, что от его рук на девичьей коже останутся синяки. Некоторым парням это даже нравилось, словно служило признаком какой-то особенной страстности. Наверное, Кевин привык воспринимать синяки, как следы пережитой боли. И никак иначе. Пришлось тряхнуть головой, чтобы отогнать все эти бредни. - Извини, - сказал он тихо, прислоняясь щекой к её макушке. – Мне действительно очень давно не приходилось вот так с кем-то разговаривать, как с тобой. С тех пор, как я стал… ну, этим… - Он не договорил слово «фингермен». – В общем, я просто шарахался от всех прежних знакомых. Боялся, что они поймут. А теперь думаю: зря. Пусть знают. Так даже лучше. Для дела. Здравый смысл пискнул где-то внутри: «Для какого дела? Ты что, совсем рехнулся?! Сидишь рядом с какой-то сомнительной девицей, которая травит байки едва ли не о мировой революции, а ты как дурак слушаешь!» Но Кевин этот самый «здравый смысл» и раньше посылал куда подальше. Тем более сейчас. Да какое ему было дело до здравого смысла?! Он не боялся бунтовать. Но бунтовать с толком, не ради того, чтобы слепо и бездумно выполнять любые приказы – лишь бы насолить власть имеющим. А ради того, чтобы реально что-то сделать для таких же реальных, как он, людей. Тех людей, которые сейчас рядом, или тех, которые будут потом. Пусть до этого момента его бунт был ради одного единственного человека: его самого. Значит, пора перешагнуть и идти дальше. По крайней мере, себя самого он смог защитить, не перестал быть человеком (хотелось верить, что это именно так). Может быть, его идеалы тоже были «из списка». Ну, ничего нового человек всё равно не в состоянии изобрести. И «ради людей» - такой же лозунг, как и любой другой. Только для Кевина люди не были абстрактной массой, «люди» состояли из каждого конкретного человека. И из-за этой девчонки тоже. - Самое страшное – видеть, что делают с другим человеком, - сказал он, поднося её руку к своему лицу и касаясь губами её пальцев. – С другими людьми. К этому я никогда не привыкну. И не хочу привыкать. Не знаю, что со мной будет, если однажды меня возьмут «помогать» на допросе. Придётся, ради сохранения конспирации, грохнуться в обморок. Его вполне натурально передёрнуло, когда он представил себе то, что только что сказал.
Эсфирь Минц: Время дошло до критической точки и застыло, словно давая в несвойственном ему милосердии выдохнуть, осмотреться и подумать над тем что было, что будет, на чем сердце успокоится. От Кевина пахло бензином, кожей, и еще каким-то трудноопределимым дорожным запахом, успокаивающим и безопасным. Запах опасности – да, это она знала. Это запах стали, крови, йода и асфальта: хоть сколько лет пройдет, а все равно не забудешь. У Эсфирь всегда все было очень просто. Секс, наркотики, рок-н-ролл - как дань, взимаемая жизнью за право не плыть по течению, ибо у каждой игры есть свои правила. Малявка знала, что правила необходимо соблюдать. Она никогда не спорила и не сопротивлялась, воспринимая все как неотъемлемую часть такого вот способа существования. Не хочешь? Всему надо учиться, навыки лишними не бывают. Противно? Выпей одним махом полстакана дешевой бормотухи и тебе станет все равно. Не понимаешь, зачем? А здесь так принято, так что расслабься и постарайся получить удовольствие. Теперь все это было просто, казалось чем-то самим собой разумеющимся и к пущему удовлетворению выводило девушку, по крайней мере в ее собственных глазах, из категории совершенного ребенка. Впитав всей кожей тот постулат, что в имеющихся условиях нельзя отказываться ни от каких способов воздействия на человека, Эсфирь лихо экспериментировала со всем, до чего могла дотянуться. Диктовать ей какие-то правила все равно никто не решался, разве что только Шпала иногда ругался вполголоса, глядя на то, как девушка замазывает тональным кремом последствия особенно экстремальных опытов, да Скрипач, когда замечал ее существование, отбирал таблетки и давал подзатыльник. Всякое бывало. В конечном итоге она даже поняла весь сакральный смысл фразы «Когда идет война, то тут не до дружбы – только любовь». Недоверие и страх, отравившие воздух до почти абсолютной невозможности дышать, не оставили больше никакого способа чтобы хоть на какое-то время выбраться из звенящей тишины одиночества. Холодно, страшно, не спится? Ну да, подойди ближе: согрею, успокою, убаюкаю, как умею и чем могу, только времени мало, поэтому надо все делать быстро. А разговоры у нас для других целей. Ни единого слова просто так, все только со смыслом, только команды и указания. К тому же все равно никогда не угадаешь, увидишь ли еще когда-нибудь того, чье тепло на короткий миг выхватило тебя из ледяной темноты. Ей бы в жизни не пришло в голову кого-то за что-то винить – все это было добровольным и осознанным выбором, и никто не был в ответе за то, что иначе они не умели. Иначе было разве что со Скрипачом, но его Эсфирь любила какой-то удивительно взрослой любовью, той самой, которая ничего не требует и не хочет, кроме одного – знать, что этот человек есть. Малявка не собиралась пытаться его соблазнять и даже тот факт, что Джонни вообще не особенно ее замечал, девушку не задевал. Ей было вполне достаточно просто время от времени быть рядом и слышать его голос. Но сейчас что-то было не так. Непривычно. Иначе. Темнота, замкнутое помещение, нервы – Эсфирь была готова биться об заклад, что большая часть ее знакомых не преминули попробовать воспользоваться ситуацией куда раньше и, возможно, даже не особенно считаясь с ее собственным мнением. «Ох, беда…» - рассеяно подумала она, поворачиваясь лицом к Кевину и глядя в его глаза. – «Нервный какой… такие сгорают быстро… впрочем, чего ты хотела, от таких моральных ломок вообще можно свихнуться на месте… бедный мальчик...» Она легонько, кончиками пальцев провела вверх по его руке, чувствуя через ткань рубашки напряженные, почти сведенные мышцы. - Тшш… Тихо. Расслабься. Если ты все время будешь об этом думать, то у тебя будут все шансы сойти с ума и без посторонней помощи. – Эсфирь чуть подалась вперед и тихо прошептала на ухо. – Выброси это из головы. Здесь и сейчас ничего этого нет. А я – есть. Девушка внезапно поняла, что сколько бы там лет не было этому фингермену, но она его старше. Хотя бы по опыту сосуществования со всей окружающей мерзостью не закрывая глаза. Провести ладонью по волосам, по щеке, по линии губ… Все очень просто. Успокой и успокойся сама – все равно и самые искушенные предсказатели вряд ли в силах угадать, какая мясорубка ждет в будущем. Это война, и она все спишет. Эсфирь неслышно вздохнула и поцеловала Кевина. Время посчитало, что достаточно было милосердным и сдвинулось с мертвой точки.
Кевин: Кевин никогда не задумывался о том, что в глазах своих знакомых и друзей выглядит смешно. Уж чего-чего, а не ориентироваться на чужое мнение – этому он прекрасно научился. От своего отца. По принципу: «делай всё наоборот». Отец на столько дорожил мнением о себе, при чём часто, как считал Кевин, это было мнение совершенно не стоящих внимания людей. Не пожелать обратного было просто невозможно. Товарищи над ним посмеивались, обзывали пуританином (а иногда и чем-нибудь более обидным), весьма гордясь тем, что сами познали некоторую часть удовольствий ещё в школьном возрасте. Его первый опыт в «любви» был буквально спровоцирован коллегами по гоночному миру. Проще говоря, его пошло напоили по случаю победы и подсунули одну из тех длинноногих легкодоступных девиц, которые почему-то всегда сопровождают мужские компании. Проспавшись, Кевин мало что помнил и вынужден был выслушать подробный отчёт о том, как наконец потерял невинность. Поскольку все ожидали, что смогут по меньшей мере смутить его и вогнать в краску, Кевин естественно ни в какую краску вгоняться не пожелал, отмахнулся и заявил, что если они «давным-давно двадцать раз с кем угодно», то такое вещи не должны их удивлять, тем более, привлекать столько внимания. С его логикой нельзя было не согласиться – и от Кевина отстали. Со всей независимостью своих взглядов Кевин, как ни странно, искал любви. Никто не знал, на сколько на самом деле он страдает от недостатка элементарной человеческой ласки и понимания. Но человеческая ласка, а тем более понимание – это из разряда ненаучной фантастики, особенно когда живёшь вот в таком мире, в котором не повезло родиться ему и ещё очень-очень многим. Ласку можно было заменить отчасти суррогатом, которым охотно одаривали те же длинноногие личности, быстро полюбившие Кевина за его неправдоподобную мягкость в обращении с противоположным полом. Но почему-то ему было стыдно пользоваться их благосклонностью. Он ведь не любил ни одну из них. Поэтому он предпочитал с головой уходить в хитросплетения моторов, скоростей, коробок передач, многоцилиндровых двигателей, сортов бензина и масел, столкновений, травм, ремонтов и прочего и прочего и прочего, а в свободное время с головой нырял в изучение наук, большинство из которых были не нужны сто раз, но без них невозможно было выполнять отцовское требование – быть первым. Эсфирь оказалась первой, в ком он увидел обе составляющие того, чего ему так не хватало в жизни: ласку и понимание. И это сейчас, когда он готов был отвернуться от всего мира, просто потому, что считал, что весь мир должен теперь отвернуться от него самого! Эта случайно встреченная посреди трассы девочка оказалась мудрее и проницательнее всех, кто вообще встречался ему раньше. Он считал себя сильным. Но ему просто некуда было девать эту силу, не для кого. То, что он выбирал сам, в лучшем случае было пустым и нужным только для него самого. В глубине души он понимал, что его увлечение гонками – всего лишь способ выражения протеста. Да, он может стать «величайшим гонщиком всех времён», но всё это – пустое. То же, что выбирали для него другие – отец, нынешнее начальство – только выворачивало душу наизнанку. Здесь он не желал прилагать свою силу. И отчётливо сознавал, что всё равно придётся, ради слёз матери, ради хватающегося за сердце отца (за ремень сейчас ему хвататься было уже несподручно). И эти «родные люди» толкали его в пропасть, радуясь тому, что их сын согласился стать… Кем? Убийцей? Насильником? Патриотом? Мразью и негодяем… Эсфирь была права. Здесь и сейчас ничего этого не было. А будущее – оно не такое уж мрачное теперь. Потому что погибнуть для Кевина казалось вполне приемлемым и естественным, если при этом он мог хоть что-то сделать для других людей. Это было страшно, но одновременно это было хорошо, потому что позволяло ему остаться самим собой. Он осторожно ответил на поцелуй Эсфирь, чувствуя, как напряжение уходит – и остаётся только эта девушка в его объятьях. Может быть единственная желанная сейчас во всей вселенной… Кевин ещё не знал, что ей действительно суждено стать первой и последней настоящей любовью в его жизни, даже если сама она никогда этого не поймёт. Последней ниточкой, связывающей его с его же человеческой сущностью, которую он сам сознательно оборвёт однажды, стремясь только к одному: оградить Эсфирь в тот момент, когда оградить уже будет невозможно.
Эсфирь Минц: "Сколько мы вместе, столько и ждем, когда за нами придут". Эту мысль Эсфирь еще как-то зафиксировала, после чего решила последовать собственному мудрому совету и выбросить из головы вообще все. Не хотела она сейчас ни о чем думать. Просто - быть, и быть не в кромешном одиночестве, когда дергаешься от каждого прикосновения со спины и доверяешь себя исключительно ледяному равнодушию стен. Стены, это, конечно же, хорошо и надежно, но от них не дождешься тепла, да и их тоже не согреешь, хоть бейся с размаху всем телом. Ощутить - пусть даже на тот небольшой сравнительно промежуток времени - что чьи-то руки удерживают тебя над пропастью, не отпускают, не отдают равнодушной темноте, бояться которой по-настоящему еще только предстоит научится... "Даже если меня сейчас начнут шинковать на фарш без анестезии - я все равно не пошевелюсь..." Эсфирь молча созерцала потолок, стараясь не уснуть и оттягивая то время, когда маховик прекрасного нового мира вновь затянет ее с головой в событийный ряд. И тогда, конечно, начнется... В первую очередь - сборка увлекательнейшего паззла "найди свою одежду". Что Малявку удивляло уже давно, так это радиус разброса вещей, их количество (хотя пока носишь на себе - кажется, что немного) и тот факт, что чего-то обязательно недосчитаешься, хоть убейся. Все это было, конечно, прекрасно в своем неповторимом колорите, но сейчас ей просто хотелось немного полежать, чувствуя, как молчат в голове извечные часики, неумолимо осчитывавшие время, которого всегда мало, и ощущая теплое дыхание возле своего виска. Эсфирь чуть повернула голову и посмотрела на Кевина. Тот то ли задремал, то ли прикидывался, но скорее всего - первое. Во сне человек слаб и беззащитен, поскольку даже не думает о тех опасностях, которые сразу же бьют по всем органам чувств, стоит лишь проснуться. И именно поэтому Малявка решила, что мужчина спит - его лицо и в состоянии бодорствования-то не отличалось той напряженной агрессией, которую она привыкла видеть повсеместно, а сейчас ушла даже та складка у губ, которая с головой выдает человека, привыкшего к перманентной жизни "на взводе". "Интересно, ему лет-то сколько?" - внезапно задалась вопросом Эсфирь, рассеяно перебирая спадавшие на лоб светлые волосы. - "Судя по всему - чуть за двадцать, хотя, конечно, кто его знает... Ну я молодец... Переспать с человеком, о котором известно только имя и то, что он фингермен. Вдобавок - на трезвую голову и по собственному желанию. Да, все когда-то бывает впервые..." Что конкретно - впервые, она определить так и не смогла. Скорее всего - все и сразу. У него было хорошее, открытое лицо, по неведомым Эсфирь причинам не затронутое повсеместным остервенением, и становилось еще более непонятно, какого нецензурного органа его понесло в госбез и почему его вообще туда взяли. Это было славное время - время, способное перемолоть любого, кто невовремя окажется на пути, а стоять в стороне являлось слишком большой роскошью. И Малявка, пока еще не наученная массой горьких опытов вдумчивому анализу человеческой натуры, чисто интуитивна читала по лицам и интонациям то, что можно было ожидать от человека. Еще не доподлинно, но она уже знала, что такие вот люди - честные, искренние, не обладающие свойствами воды, принимающей форму сосуда и потому не способные ничего противопоставить липкой грязи, осевшей на всем, что окружает - вылетают в расход в первую очередь. Это словно печать на лбу, порченый материал - таких невозможно согнуть, поэтому их ломают, а жить с этим изломом они не научатся никогда. Сама она была из другой породы - крученая, верченая, с ртутным подвижным каркасом натуры, которая перенесет любое унижение и любую боль, чтобы потом вновь собраться воедино из обломков и капель. Страшный типаж. Такие чужды везде и всему своим существованием вне всякой системы и умением сжиться с любой из них. Дьявольское терпение и полное самоотречение - в итоге это порождало способность ради того, что кажется важным, презреть все законы, включая свои собственные. "Непростой продукт не своей эпохи", она могла только догадываться, что происходящее теперь выбьет, словно палкой по частоколу, самых лучших, оставив вместо них подобных ей, умеющих воевать до победы, до последней капли крови - своей и чужой - но не способных никого щадить. Оформить в слова эти смутные мысли ей выпадет уже позже, играя в молчанку со следователями и изучая тонкости арестантского быта. А тогда ей было пятнадцать лет, и просто защемило сердце от чувства обреченности того, кто рядом и нежности, которая ни до, ни после не досталась уже никому, потому что вряд ли кому была нужна. В приоткрытую форточку настырно вползал мутный весенний рассвет, навевая ассоциации с детским садом и тошнотворной казеной овсянкой, а в голове тихо, но с каждой секундой все настойчивее и громче шел привычный отсчет времени. Эсфирь с сожалением поняла, что хотеть она может всего, чего угодно, но надо как-то двигаться. Осторожно, чтобы не разбудить Кевина, она выбралась из-под его руки и, собрав по дороге большую часть своего обмундирования, скользнула в помещение, где долженствовало быть санузлу. К величайшему удовольствию обнаружился даже душ, и Эсфирь, сцепив зубы, открыла вентиль с холодной водой: следовало расшевелить собственные мыслительные способности. Через пару минут, вспомнив абсолютно все известные нецензурные выражения и придумав пару новых, девушка, стуча зубами, выключила воду и скептически глянула на себя в помутневшее от времени и несправедливости зеркало. "Н-да, крутой агент могучего подполья, змей-искуситель... Мата Хари, блин, прям куда там! Ходячее пособие по строению осевого скелета..." - она показала язык собственному осунувшемуся отражению. Глаза, однако, горели, и это был признак того, что со сном и усталостью она еще поборется. Ревизия одежды показала, что на этот раз на просторах номера исчезла в неизвестном направлении футболка, поэтому Эсфирь просто застегнула ветровку, справедливо полагая, что а) ходить топлесс как-то неэтично, и б) смотреть все равно не на что. Неслышно вернувшись в номер, она достала из рюкзака карту Лондона и, развернув ее так, чтобы в слабом утреннем свете было хоть что-то видно, принялась прикидывать, где в городе будет безопаснее встретится, если, конечно, Кевин не пойдет на попятную. А в том, что не пойдет, она была уверена даже больше, чем на сто процентов. Мысленно дав себе команду пересилить собственный гуманизм и разбудить Кевина, если он сам не проснется, через час, Малявка, зажав в зубах сигарету, склонилась над расстеленой на полу картой. Какая информация может понадобиться совершенно точно - она уже сообразила.
Кевин: Что ему всегда удавалось – это просыпаться легко, сразу переходя из состояния полной расслабленности в состояние абсолютного бодрствования. Открыв глаза, Кевин моментально вспомнил, где он, с кем он и что этому предшествовало. Поскольку Эсфирь не было рядом, он повернул голову – и тут же обнаружил девушку на полу, в успевшем повиснуть облаком сигаретном дыму и над картой. - Доброе утро, - приветствовал Кевин все три явления (карту, дым и Эсфирь), после чего бодро поднялся, успев по пути обмотаться одеялом. – Я щас! – пообещал он, на ходу подхватывая разбросанную одежду и скрываясь за дверью в санузел. Холодная вода окончательно разогнала остатки сна. Самое время почувствовать себя свиньёй, потому как при рассеянном, но всё-таки уже дневном свете, Эсфирь казалась абсолютной девочкой-малолеткой. Но почему-то он свиньёй себя не почувствовал. Напротив, пришло какое-то осознание важности всего, что произошло ночью. Всего, что их сблизило. И принятого решения, которому Кевин намерен был следовать, куда бы это его не привело. Всё теперь просто и ясно, как никогда раньше. Почему-то он думал, когда засыпал, что непременно будет раскаиваться и в разговоре, и в своих обещаниях, и во всём прочем. Но никакого раскаяния не было. Потому ли, что Малявка воспринималась им как свой человек, на данный момент единственный близкий во всей этой изуродованной стране? Наверное, потому… Через несколько минут он уже вернулся в комнату, в одних джинсах, босиком, одновременно напяливая на себя рубашку и волоча по полу одеяло. - Мне на колёсах до любой точки города недолго добраться, - сказал Кевин, бросая одеяло и ныряя под кровать в поисках ботинок. Почему-то он безошибочно угадал, что Эсфирь ищет удобные места для встреч… Правильнее сказать, явок. – Кстати, могу хоть сейчас показать, где в центре поставили новые камеры наблюдения. Я дежурил, когда их устанавливали… Твоё? – Он выудил из-за кровати футболку Эсфирь. Наверное сейчас нужно было промелькнуть какой-нибудь малодушной мыслишке о том, чтобы забрать эту девочку и сбежать куда подальше, за границу, где не будет ужаса ожидания, когда же тебя раскроют, где не нужно будет бояться, а можно будет просто жить, где может быть появится возможность просто любить и быть любимым… Вместо этого Кевин как-то по деловому обнял Эсфирь одной рукой, сев рядом на пол и ткнул в карту. - Вот в этом районе я живу. И все знают, что у меня привычка ездить на службу разными улицами. Так проще, потому что нужно пройти несколько развязок, на которых периодически бывают пробки. Едешь и угадываешь по количеству машин, что впереди. Если не нравится – сворачиваешь… Ну, это не суть. – Он посмотрел на неё слегка оценивающе. – Не хочешь позавтракать? А то тощая ты… И круги вон под глазами. Так доведёшь себя, что можно будет за пазуху прятать, как котёнка. Тут ехать недалеко осталось, десять минут лишних я наверстаю.
Эсфирь Минц: - Мое! - с готовностью подтвердила Эсфирь, выбивая футболку об колено. На самом деле когда-то футболка принадлежала, кажется, тому же Давиду, но была безжалостно экспроприирована девушкой после очередной безвременной утраты столь важной части гардероба. На сером фоне красовалась патриотическая надпись "For your protection" - Лихтерман без выпендрежа жить не мог, пусть даже и вот такого, понятного только ему и нескольким посвященным. Отвернувшись к стене, девушка быстро натянула футолку. Из-за разницы в габаритах хозяев оная футболка вполне себе могла бы заменить Малявке платье и только чуть-чуть не доставала до колен, зато хоть как-то маскировала вытертые почти до белизны джинсы. С одеждой, как и со всем прочим, в Англии было трудно. - Завтрак... - жестом фокусника она извлекла из кармана блистер с таблетками. - Вот он, завтрак туриста, амфетамины называется. Активирует мозги, но совершенно отшибает аппетит. - Малявка проглотила пару таблеток. - Тебе не предлагаю, расколбасит с непривычки, а ты за рулем. И вот не надо на меня так смотреть! - заявила девушка, видимо, чтобы пресечь любые возможные протесты. - Воспитывать меня бесполезно, а что нормально выгляжу только в темноте и с пьяных глаз - это я и сама знаю... Покончив с делами насущными, девушка улеглась животом на карту и принялась сопоставлять дислокационные факты. - Где камеры - покажи, но центр все равно отпадает. Слишком опасно: там вообще слепых зон нету и шпики на каждом углу... И я, вот честно, не уверена, что тебе следует светить машину - номера-то фиксируются. Мы большей частью общественным транспортом пользуемся, а я так вообще почти всегда пешком: явки проходят в сроки буквально до секунд, а при наших великих лондонских пробках уверенной можно быть только в собственных ногах. Но не камеры и не пробки были основной проблемой, а тотальная прослушка в пределах столицы и патриотическое рвение ближних, готовых строчить доносы даже за неправильный переход улицы. Да, в "Пальце" такую вот поточную муть фильтровали, и Эсфирь знала, что по беспочвенному бытовому доносу максимум грозит выговор по месту работы с взысканием, но те, чья совесть перед Партией была не чиста, старались избегать и самых невинных поводов попасть на учет. Мысли Эсфирь, попавшие в привычное русло, уже перестроились окончательно: она старалась жить только существующим моментом, не строя каких-то четких личных планов на будущее и не размышляя о прошедшем. Иначе было бы просто невозможно существовать хоть сколько-нибудь сносно: неминуемо бы придавило десятифунтовой ледяной тоской. А при таком раскладе все было более чем приемлимо - видишь впереди одну только войну да революцию, вот тебе и все счастье. Ничего личного, как говорится, просто бизнес. - Смотри сюда. - она ткнула пальцем в карту. - Здесь слепая зона, одна из немногих. Встретимся там... ну, скажем, через неделю. Нужен срок для подстраховки. Привыкай, кстати - ты теперь не можешь быть ни в чем уверен, поэтому всегда веди себя так, будто у тебя на хвосте полиция мыслей. Здоровее будешь. - для нее было забавно озвучивать вслух все эти прописные истины: сама-то она их и формулировала с трудом, для Малявки это давно уже было чем-то столь же естественным, как процесс дыхания. - Вариант этот называется "Смотри, куда идешь", то есть просто столкнулись на улице два человека. Информацию, о которой я тебя попрошу, положи во внутренний карман куртки, остальное уже моя забота. Если что - заявишь, что я просто карманница, так что все на мне и закончится. Под "что" она подразумевала возможность хвоста. Предложенный вариант действий был хорош тем, что выводил агента из-под удара, а агентов, Эсфирь знала, нужно было беречь. - Ну, и маленькие такие нюансы: в случае чего молчи до последнего и ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах меня не узнавай, тем более если получится так, что мы пересечемся по твоей основной работе. - она пристально посмотрела Кевину в глаза; было важно, чтобы он не просто услышал, но и понял, о чем она говорит. - Очень прошу, никакой самодеятельности, даже если тебя пошлют прицельно замешочивать именно меня. Делай все, как положено и предписано вашими правилами, твоя основная задача - не спалится самому, а остальное уже никого не касается. Есть такое правило: за обреченных никто не подставляется. Все мы не маленькие дети и со своими проблемами разбираемся в гордом одиночестве. Она не знала, какой реакции можно ждать на такие вот "ЦУ" - у всех всегда было по-разному. Кто-то молча соглашался, кто-то начинал уточнять прочие тонкости, но многих от таких откровений банально срывало. Очень часто люди ждали какого-то особенного подпольного братства, где вся работа идет в соответствии с правилами чести и общности, где все друг за друга горой и в случае чего не мешкая рискнут своей жизнью для спасения чужой. Ничего подобного не было и в помине - их было слишком мало, и на счету был каждый человек, поэтому в случае утраты отдельного звена основная цель состояла в том, чтобы не рассыпалась к чертовой бабушке вся цепь. Они очень хорошо понимали, что любой, по чью душу пришли фингермены обречен и спасти его не сможет уже ничто. Приходилось тренировать до абсолюта свой цинизм, потому что в противном случае ты всего лишь за компанию отправлялся в допросные камеры. Иных вариантов попросту не существовало. Потому они так старательно культивировали всеобщее отчуждение и даже собираясь группами на явочных квартирах, все равно оставались одни. Самым большим страхом было привязаться к кому-нибудь, увидеть в человеке большее, чем однополчанина в малопонятной бойне. Это все равно случалось с регулярностью, и Эсфирь все никак не могла забыть лицо Тони, одного из курьеров, когда он узнал, что ночью из своей квартиры забрали его жену, пока он пересиживал комендантский час у кого-то из знакомых. Она была в отделе агитпропа и, насколько было известно, повесилась в камере после первого же допроса. - Запомнил? - Малявка поднялась с карты и начала ее складывать, избегая смотреть на Кевина, уж больно неопределенным было выражение его лица. Но при всем своем желании врать она не имела никакого права - он ни чем не заслужил того, чтобы играть с ним втемную. - Сможешь - так? Если нет, то так и скажи, я не обижусь.
Кевин: В том, чтобы не завтракать вообще, был свой резон. Благодаря речам Эсфирь Кевин был слегка на взводе, а он относился к людям, которые в подобных случаях неспособны даже думать о еде. Естественно, он не собирался читать морали по поводу её увлечения наркотиками. Тем более, что по мнению Кевина каждый человек сам выбирал, что ему делать и как жить. Хотя на её скепсис хмыкнул. Лично ему Эсфирь казалась вполне привлекательной. Не по каким-то внешним данным, а вообще. Но он затруднился бы это объяснить, поэтому ничего и не сказал. Понимал, что может быть больше никогда не будет возможности сказать, но всё равно не сделал попытки. Не время было отвлекаться на такие эфемерные вещи. Да и другие мысли быстро заслонили вялую попытку найти слова для выражения простых человеческих чувств… Эсфирь была ещё одним подтверждением, до чего на самом деле опустилась эта страна, в которой всякого, не желающего плыть по течению, ждали отчуждение, наркотики, нервные срывы, психушка, необходимость прятаться и скрывать свои мысли, а если хватит сил противостоять – то борьба и неминуемая гибель. И Кевин знал это всегда. Только не знал, что с этим знанием делать. Отворачивался, как делают многие. Большинство его знакомых предпочитали разговоры, перешёптывания, неясные намёки. И если намёк понимали и начинали со знанием дела многозначительно озираться – считалось, что достигнут наивысший предел собственной смелости и чудес конспирации. Кевину это было просто противно. Но он не хотел никого подводить, сдерживая себя, когда так и тянуло за язык переспросить: «Ты то-то и то-то имел в виду?» Подобный «перевод» вполне мог испугать одних и спровоцировать написать донос других. Со свойственным ему максимализмом он иногда думал о извечном споре: можно ли ценой одной единственной жизни спасти миллионы? Иначе говоря, морально ли убить одного ради спасения всех? У Кевина вопрос формулировался всегда по другому: если бы потребовалось погибнуть всего одному человеку, чтобы спасти всех – смог бы он согласиться стать таким человеком? Ему всегда казалось, что да. Но поскольку никто не предлагал такого простого выхода, нужно было напротив прожить как можно дольше, при этом сохранив себя и найдя способ помочь ещё кому-то. Или уж с головой уйти в свои гонки и вообще не обращать внимания на то, что делается вокруг. Может быть, именно так бы он и делал. Но жизнь сама избавила его от иллюзии того, что он сможет так жить: сперва сунув ему в руки ненавистное удостоверение, а потом выгнав на трассу на несколько часов позже, чем он собирался, чтобы он встретился с Эсфирь… Оставалось действовать. Предложенная девушкой слепая зона была знакома Кевину. Он вообще предпочитал знать город, в котором приходится жить и работать. А по специфике работы уже обладал некоторым количеством полезной информации об этом самом городе. Так что он буквально запомнил инструкции, не задавая лишних вопросов. А какие тут вопросы? Кевин вынужден был признать, что всё, что она говорила – объективная правда. И существовать по таким законам – возможно, единственный способ выжить как можно дольше и успеть хоть что-то сделать. Да, ему было бы более свойственно драться за каждого и даже за тех, кого не знаешь лично, но знаешь, что они свои. А может быть, драться за любого человека вообще. Но никакого честного боя никто не предлагал. Эта роскошь осталась для других времён, на столько отдалённых, что они сейчас и представления о них не имели. А может быть, для неведомых параллельных измерений… Согласиться с такими методами борьбы, которые проповедовала Эсфирь, Кевин не мог. Но это не мешало ему следовать именно таким методам. На столько, на сколько хватит сил. Сегодня ночью он сделал выбор, вполне для себя естественный. Поэтому и ответ его прозвучал спокойно, даже несколько философски. - Запомнил. Смогу, - сказал он. И почему-то добавил: – Насиловать и убивать невинных не обещаю, а в остальном – считай, что я всё понял. Попадусь – буду молчать. Говорят, что молчать там удаётся одному из сотни, если успеет изобрести способ покончить с собой раньше, чем сломают. Ну, будем живы – ознакомлюсь с практикой. Может быть, скоро. – Он криво усмехнулся. По лицу промелькнуло какое-то упрямое выражение, словно предстояло вытерпеть грандиозную порку, а просить пощады он считал ниже своего достоинства. – Исходя их того, сколько я уже работаю в этом заведении – пора бы им начать меня натаскивать на такие вещи. В общем, понятнее станет, как этому можно противостоять, если что… – Бояться за себя ему было несвойственно, разве что за других. И он добавил: – Будет лучше, если о ваших делах я ничего не буду знать вообще. Только о том, что именно я должен найти и передать. Но ты продумай несколько способов передачи. И кстати, мой телефон не прослушивается. Так что если есть откуда звонить – на будущее пригодится. Хотя, не мне тебя учить… Он подобрал куртку и сделал жест в сторону двери. - Надо ехать. Детали можем обговорить по дороге. Сегодня к четырём я должен отчитаться о том, что вернулся в Лондон.
Эсфирь Минц: - Одному из сотни? - Эсфирь приподняла брови. - Это много. Неплохой шанс. - она улыбнулась, проверяя, все ли на месте в рюкзаке. - Воспользуюсь при случае. Думаю, министерство любви все-таки обломает об меня свои зубы, в первую очередь потому, что хрен они меня получат. Последняя фраза была произнесена крайне воинственно, но впечатление слегка смазал тот факт, что распрямляясь, девушка въехала коленкой в угол кровати и немногословно, но очень образно выругалась, последовательно вспомнив мебельные фабрики Англии, чьих-то родителей и почему-то свой вестибулярный аппарат, состоящий в половой связи с кем-то неназванным. - Х-хорошее возвращение из эмпиреев на грешную землю, - прошипела Малявка, забрасывая рюкзак на плечи и опираясь о руку Кевина. - Придется тебе меня под руку взять, а то я по лестнице не спущусь... Кранты твоей репутации! - оптимистично подытожила она, рассмеявшись, а потом, вспомнив взгляд, коим ее удостоил вчера Марк, и справедливости ради подметила. - Хотя ей и так кранты. А вообще ты молодец... Парень, по мнению Эсфирь, действительно заслуживал уважения: при учете той морально-этической мясорубки, в которую его вчера ничтоже сумняшеся засунула судьба в лице Малявки, вел он себя безупречно. "Или нервы у него железобетонные, или выдержку натренировал на гонках... ой, на гонках ли?" - ехидно поинтересовался внутренний голос, но был, как и всегда, моментально заткнут силой воли его обладательницы. Что-что, а отгонять нехорошие ассоциации Эсфирь умела почти в совершенстве. До машины они дошли в полном молчании: ну не обсуждать же тонкости предстоящей явки на людях? А о чем говорить еще, Эсфирь не знала. Все, что можно было сказать, они уже озвучили, оставалось назвать только точное время передачи информации, а разговоры на общие темы никогда не были сильной стороной девушки. Да и о чем, собственно, она, способная часами заливаться соловьем о свободе и равенстве, могла говорить, кроме как?.. За свои пятнадцать лет она мало видела того, о чем стоило помнить и размышлять. Школа, демонстрации, нудная зубрежка, форма, молчание родителей, тем более оглушительное, если ей хватало ума спросить о ком-то, кто бесследно исчез. И сразу вслед за этим, без всякого перехода - встреча со Скрипачом, побег в Лондон и бешеный круговорот событий, затянувший настолько, что происходящее даже не успевало толком запомниться. Вереницы лиц, бесконечные шифры вместо разговоров и обилие информации, которую следовало запоминать раза в три тщательней, чем формулы к контрольным по физике. Не жизнь, даже не существование - какая-то постоянная гонка, беготня, сумбур, каша в голове из фамилий, кличек, паролей и отзывов. Ни за что не угадаешь, когда в следующий раз выпадет возможность поспать или поесть, где будет находится следующий пункт назначения и не будет ли он вообще последним. Она не ходила в кино, не слушала "популярную" музыку, почти не читала обычную литературу и иногда с ужасом задавалась вопросом - что же будет с ней и такими как она если однажды они победят и все это закончится? Куда они денутся, привыкшие прятаться и носить маски, и не умеющие элементарно разговаривать с человеком, чтобы не раскладывать на три смысловых уровня каждую фразу? В таких случаях приходилось следовать мудрости Скарлетт О'Хары и клятвенно обещать себе подумать об этом завтра. А завтра обычно находилась сотня дел и миллион забот... Подождав, пока мотель скроется за горизонтом, девушка негромко попросила. - Ты меня высади где-то за километр от карантинной зоны, дальше я уже пешком. Не надо, чтобы нас лондонские посты вместе видели. И снова повисло молчание. Таблетки, к счастью, уже начали действовать и сонливость постепенно отступала, но тему для беседы Эсфирь изобрести так и не смогла: в самом деле, не подробности же прошедшей ночи обсуждать. Она включила радио и немного покрутила ручку, пытаясь найти что-то отличное от бесконечного засилья "жвачки для мозгов". Через помехи пробились звуки фортепиано и девушка внезапно улыбнулась, поймав себя на том, что механически «проигрывает» на коленке музыкальные фразы. - Равель. Концерт для фортепиано, соль-минор. - поделилась она информацией. – Я три года назад его на своей Бат-Мицве играла… Мама гордилась. А сейчас, наверное, и гамму-то толком не сыграю…
Кевин: Насчёт репутации всё было и лучше и хуже одновременно. Просто ни Эсфирь, ни Кевин этого не знали. Хозяин мотеля всегда признавал Макнамару странным, и даже слегка чокнутым. Поэтому появление последнего в обществе малолетней девицы было расценено Марком а) как положительный факт, потому что если парень в возрасте Кевина не имеет девочек – можно заподозрить, что он голубой, а к голубым Марк относился с большим пренебрежением; и б) как отрицательный факт, потому что по мнению Марка «эта современная молодёжь уже докатилась до того, что скоро начнёт заниматься фиг знает чем с детсадовского возраста». Естественно, никому ничего не сказав, Марк помахал старому другу на прощание и выкинул из головы воспоминания о ночном визите. Он придерживался мнения, что лучший ответ на вопрос - «Кто у вас был такого-то числа?» - «Не помню, их каждый день столько наезжает…» Говорить действительно вроде и не о чём было больше. На просьбу Эсфирь высадить её перед карантинной зоной, Кевин ограничился кивком. Сегодня ему уже не приходило в голову, что возможно лучше будет, если он просто сдаст Малявку на первом же посту и не станет забивать себе голову вещами, которые всяко не приведут лично его ни к чему хорошему. Всё встало на свои места и только поэтому можно было догадаться, что последние пара месяцев уже начала переделывать его, тихо и незаметно, в совсем другое существо, как раз такое, каким он сам очень боялся стать. А теперь всё вернулось в норму. И Кевин только подумал: «Вот так они и «дрессируют» своих, постепенно, со знанием дела, так что когда станешь таким, какой им нужен – уже и не заметишь этого». - Везёт тебе, - сказал он Малявке. – Разбираешься в классической музыке. А представляешь, если однажды кончится всё это и нам удастся выжить, ты сможешь этой самой музыкой деньги зарабатывать. Ну что, детишкам там преподавать, чтоб знали. А то иногда мне кажется, что всё исчезнет и забудется, что было хорошего. И некому будет людей этому научить. – Он глянул на Эсфирь, но сразу вернулся к созерцанию дороги. Машин попадалось уже довольно много и, при любви Кевина-гонщика лететь на предельной скорости в обгон всех и вся, внимание было отнюдь не лишним. – А я музыку знаю только на одном уровне: нравится или не нравится. Ни имён, ни названий. «Ну чисто разговор о погоде, - подумал он. – Стоп! Что-то там было насчёт карантинной зоны…» Кевин понимал, что может быть Эсфирь и должна сама о себе заботиться и ей к этому не привыкать, но пока она была рядом – ему совершенно не нравилось, что она вынуждена будет тащиться через довольно сомнительные места. - Зачем тебе лезть через карантинную зону? – переспросил он, недовольно хмурясь. – Документы у меня конечно проверят, но досматривать машину никто не станет. Так что ляжешь в багажник… Там места дофига и плед есть, так что даже и не слишком жёстко. Просто скажи, где в Лондоне тебя высадить. «Испугается, что я её прямиком к месту своей работы доставлю? – подумал он про себя. – Если испугается – значит, не доверяет. Кстати, вполне нормальное явление. Почему она должна мне доверять? Мы всего-то ночь знакомы. И кто я?» Он понял, что если Эсфирь ему не доверится – это конечно не станет катастрофой, это просто будет обидно. Что поделаешь. При той жизни, которую она ведёт и которую теперь придётся вести ему, доверие – слишком большая роскошь. И опасная…
Эсфирь Минц: Эсфирь живо представила себя в роли преподавательницы музыки. "Итак, милые дети, я сейчас научу вас играть Баха так, чтобы никто и в жизни не догадался, что это именно Бах". Она прыснула и сделала музыку чуть громче. - Имей милосердие к детишкам, они ни в чем не виноваты! Ооо, - она поморщилась, как от хинина. – Ненавижу этот момент, его правильно сыграть – ну, нереально… Бесконечные ряды расходящихся гамм и нудные, как урок математики, этюды Черни. «Эсфирь, деточка, сиди ровно! Держи руку правильно! Легато, здесь легато, а у тебя черт знает что! Еще раз вот с этой строчки…» От этих воспоминаний начинали ныть зубы и пальцы – по последним в воспитательных целях немилосердно лупили линейкой, видимо, полагая, что более действенного способа внушить правильную постановку кистей невозможно. Малявка вынырнула из воспоминаний и, спрятав руки между колен (потому как пальцы настырно пытались сыграть весь концерт) и невесело усмехнулась. - Ну а я разбираюсь. Только толку от этого – ноль без палочки. И вообще, я поражаюсь твоей наивности. Во-первых, если все это и закончится, то, скорее всего, не на нашей памяти. А во-вторых – если чудо случится… Ну, я здесь жить не смогу точно. Для меня Англия на веки вечные останется полигоном, на котором я – всего лишь фигурка с мишенью на шинели слева. – она бросила взгляд за окно: места начинались знакомые, и надо было не прозевать нужный поворот. – И вот это не забудется уже никогда. Монотонный пейзаж, проносящийся за окном, убаюкивал однообразием и Эсфирь, откинувшись на спинку, прилагала довольно серьезные усилия к тому, чтобы не заснуть даже невзирая на химию в ее организме. Хотелось оказаться где-нибудь, где тепло, темно и безлюдно, и, свернувшись калачиком, уснуть, ни о чем не думая и не видя снов. А потом проснуться и сообразить, что находишься где-то совершенно в другом месте, где не бывает утреннего озноба, где помещения не пропахли на многие годы вперед запахом ветхой одежды и дешевого кофе, и где никто от нее не будет ничего хотеть… Хотя бы некоторое время. Все закончится. Рано или поздно все закончится так или иначе. И будет ли финал представлен революцией с ее неизбежным кровопролитием или же просто девятью граммами свинца в затылок – вряд ли имеет такое уж большое значение. Все равно никому, кто прошел через это горнило, уже не стать прежним: и в самом лучшем месте они навеки будут обречены искать слежку и уходить от вопросов. Но даже это не имело значения, потому что лучших мест все равно не было, а Эсфирь, кажется, все-таки задремала. Во всяком случае отключилась ровно настолько, чтобы увидеть перед закрытыми веками удручающе реалистичную дверь с цифрами «101» и вздрогнуть, как от удара, открывая глаза. Предложение Кевина она выслушала с крайней долей скепсиса. Не то чтобы ее сильно тянуло шляться по карантинной зоне – место было то еще, да и сброд там периодически попадался такого разбора, что могли пришить и сами того не заметить. Но девушка справедливо полагала, что лимит везения у нее достаточно ограничен, и она его еще вчера выработала на многие месяцы вперед. - Слушай, пойми меня правильно. – она зевнула и покосилась на Кевина - Риск делится на две категории: необходимый и неоправданный. Так вот, никакой необходимости в таком вот подходе нету, но если что-то пойдет не так, то хана нам обоим, а я бы все же хотела еще с тобой поработать. А карантинную зону я как свои пять пальцев знаю, там слепых зон больше, чем во всей остальной стране. Заодно и перед своими раньше отмечусь, а то они скоро по мне поминки справлять начнут… Кстати, тамошние ходы-выходы я тебе как-нибудь покажу. Если, конечно, - Эсфирь улыбнулась. – не испугаешься. Так. Она встрепенулась, завидев совсем уже знакомые места. - Вот, держи, - она сунула Кевину в карман маленькую бумажку. – Там фамилия и имя человека, о котором надо узнать, не стукач ли он. Он ливерпульский, и, кажется, таки испугался, болезный, больше чем можно. Прочтешь, запомнишь – бумажку потом уничтожь, вестимо. Явку назначаю на полдень. Малявка как-то незаметно собралась, даже выражение лица стало совсем иным – из полусонного и расслабленного – напряженным и внимательным. Следующие полтора-два часа ей предстояло ходить кругами и при этом не переломать ноги в сильно пересеченной местности. Утешал тот факт, что попутно можно было забрать информацию у тех внезаконниках, с которыми «Игла» держала связь, а заодно и выяснить, кто из них еще в строю. Умирали в карантинной зоне с завидной регулярностью: вирус не желал успокаиваться на достигнутом. - Вот там останови, у знака. – она забрала с заднего сиденья рюкзак и, как только машина притормозила, потянула ручку. – Бывай. Еще увидимся. Подмигнув Кевину, она быстро поцеловала его в щеку и направилась к лесополосе четким шагом человека, который этот маршрут сможет пройти и во сне.
Кевин: Он не стал долго смотреть вслед. Зачем? Всё было сказано и всё было сделано. По крайней мере, всё, что было существенным в этой конкретной поездке. Поэтому он повернул обратно на дорогу и с каким-то наслаждением, если не сказать, со страстью, вдавил педаль газа в пол. - Не испугаешься… Нашла чем пугать… Всё-таки лёгкое чувство досады он испытывал. Потому и гнал так, словно собирался поставить новый мировой рекорд. Откуда поднимается эта самая досада – Кевин не сразу понял. Это было что-то вроде сложносоставной мозаики, в которой большую часть фрагментов составлял страх – вдруг они больше не увидятся? И недоверие – что если всё это лишь что-то вроде мистификации, непонятно зачем наскоро составленной, чтобы запудрить мозги простофиле вроде него? Уж об абсурдности всего произошедшего и думать не приходилось. Хотя, вся современная жизнь – парадокс… Он умудрился не снижая скорости развернуть на руле бумажку и несколько раз прочитал имя и фамилию. Ничего необычного, запомнить легко. Во всяком случае, Кевин не жаловался на память. «Ну, если это важно… Конечно важно! Если этот парень – стукач – нужно узнать об этом как можно быстрее. Но как?» Этим вопросом он положил себе заняться незамедлительно. Вот приедет – и постарается сразу сориентироваться, как лучше разузнать об этом парне, чтобы при этом не повредить, если он не работает ни на ГБ, ни на полицию. Да уж, задачка… И человека зря не подвести, и узнать всё, что нужно! Он вспомнил прошедшую ночь. Захотелось во что бы то ни стало сделать то, о чём попросила Эсфирь. Потому что это было важно для неё, для таких, как она. И для него это тоже было важно. «Расслабься и решай вопросы по мере их поступления», - сказал он себе. После чего ещё несколько раз повторил имя и фамилию. Впереди уже близко был пост, который точно заинтересуется им, если он не сбросит скорость. Кевин затормозил, а потом и вовсе съехал на обочину. И долго искал зажигалку, которую каким-то чудом всё-таки не забыли в мотеле и которую не утащила случайно Эсфирь. Кевин сжёг бумажку и только после этого поехал дальше. Наверное, полагалось дивиться, как круто изменилась его жизнь, или уж по крайней мере, вспомнить прошедшую ночь и снова проникнуться какими-нибудь чувствами к этой девчонке. Вместо этого Кевин почему-то подумал: «Интересно, многих она так завербовала?...»
Fate: Каждый выбирает для себя: кем быть, чем стать и что потом со всем этим делать, и только время, данное одно на всех, решает вопрос о внешнем антураже, в котором проходит этот выбор. Время же и назначает цену, которую предстоит уплатить каждому за право остаться собой, невзирая на всю сумму внешних факторов. И цена эта зачастую оказывается даже больше, чем можно было предпологать. Как ни бейся, как ни крутись, но ты все равно обречен потерять себя в бешеной круговерти обгоняющих друг друга событий. Поди потом, попробуй по обрывкам воспоминаний, которые как газетные обрывки разбросаны по улицам огромного, вымороженного города, собрать воедино то, чем ты когда-то был... Вряд ли это вообще возможно, но ты все равно обречен на бесконечные и тщетные попытки. И это тоже - плата. Если удастся выжить - прости все, прости всем - это точно убьет, ко всеобщему облегчению. И только ветер - один на все времена, будет лениво перебирать бумажный хлам и мести серую пыль по асфальту, даже не вспоминая о тех, для кого эти улицы стали персональной Голгофой.
полная версия страницы