Форум » Glimpses of the past » Дорога в никуда. 2016 года, трасса Ливерпуль - Лондон. » Ответить
Дорога в никуда. 2016 года, трасса Ливерпуль - Лондон.
Эсфирь Минц: 12 апреля 2016 года Вербовка Кевина Макнамары (Макгвайера в будущем) в процессе дороги от одного великого британского города до другого. Участники эпизода: Эсфирь Минц, Кевин Макгвайер.
Ответов - 54, стр:
1 2 3 All
Кевин: Молча взяв флягу и не особенно вдумываясь, он действительно сделал глоток, поморщился и так же молча вернул подношение его владелице. Ему уже удалось успокоиться и взять себя в руки. По счастью, хоть и с запозданием срабатывала психологическая тренировка автогонщика. Трасса не терпит тех, кто теряет голову. Хочешь – не хочешь, а нужно уметь отдавать себе отчёт в происходящем и не пороть горячку, что бы ни случилось. Оставалось только гадать, откуда такая внезапная вспышка? Ну не нравится ему его работа – и что? На людей из-за этого кидаться? Его проблема – ему и решать. «А девчонка ничего, умеет не показывать вида, что боится». Кевин знал, какое впечатление на среднестатистического обывателя производит эта проклятая книжица, которую Эсфирь заботливо сунула ему обратно в карман. Он сам ничего особенного в удостоверении не видел, кроме того, что имея такое, ты превращаешься в одного из самых «глубоко почитаемых» людей (или нелюдей), к которому и прикоснуться то лишний раз побоятся, как к прокажённому. Хотя, откуда такой бред? Да куча народу глотки готова друг другу порвать за право носить эту дрянь в кармане! Это просто у него в голове перекос. Наверное, благодаря слишком идейному воспитанию, потому как чем больше идей пытаются впихнуть в твою голову – тем труднее им там удержаться… В чём-то Эсфирь была права: ни ради каких туманных идей Кевин подыхать не собирался. Тем более во имя кого-то. Да, в голове его нежданной попутчицы гуляло гораздо больше политики, чем положено любому гражданину «великой и могучей» страны, в которой им не посчастливилось родиться. Но не видел он ничего такого, ради чего стоило бы хватать её или писать доносы. А раз не видел – нужно было подумать о вещах более насущных. В частности, о том, что попадают они в Лондон аккурат в комендантский час. А побасенка, которую он разыграл с постовыми ДПС, не пройдёт ни с одним патрулём в столице. Даже если патруль будет состоять из самых лояльных его «коллег», даже с обещанием устроить групповуху. «Тьфу! Вот ведь, чушь в голову лезет!... Нет, нужно решать, что делать прямо сейчас. И чем скорее – тем лучше». Он почему-то вздрогнул, когда её рука коснулась его волос. И искоса глянул на Эсфирь. Словно действительно не ожидал, что после его откровений она захочет его касаться. - Не знаю, наверное, мне всё равно, - ответил он на её последнюю фразу. – Чушь это всё. А вот то, что до комендантского часа мы не успеваем – это не чушь, а вполне объективная реальность. Ну, я-то проеду, но вот тебя под каким соусом подавать – это вопрос. Уже на въезде в город документы всё равно потребуют. А я, со своей колокольни, понимаю, что ничего приемлемого и объяснимого у тебя нет. – Кевин посозерцал дорогу, пока не увидел очередной знак. И прикинул, сколько ещё ехать и где они находятся. – Допустим, я могу сказать, что задержал тебя за непристойный выходки на шоссе и везу в участок. Могут поверить. Но если я тебя до этого самого участка не довезу – с утра пораньше ко мне будет куча вопросов вполне конкретного характера. Так что, по примеру моего папика, драть будут долго и вдумчиво. Пока не сознаюсь, кого конкретно использовал в своих личных интересах и где зарыл после использования. – Он постучал пальцами по рулю, стараясь как можно более полно представить себе план местности. – «Подумал дурак – ему понравилось. Тогда он подумал ещё…» Короче, придётся заночевать кое-где. Есть тут подходящее местечко. Через пару километров можно свернуть, там что-то вроде старого мотеля. Народ вполне официально ночует, если не успевает вовремя до Лондона добраться. Или уж прямо тут, можно на обочину съехать, за любые кусты. С дороги будет не видно. А пока сухо – и следов никаких от колёс не останется. Да и не станет никто ночью шарить. – Он снова посмотрел на Эсфирь. И чуть улыбнулся. - Не бойся, я не маньяк, на школьниц не кидаюсь…
Эсфирь Минц: Столько раз жалеть за отрезок в несколько часов о том, что вообще пришла в этот бренный мир Эсфирь еще никогда не приходилось. Ну конечно же, кто еще кроме нее мог влететь в дерьмо столь феерическое? Да никто попросту. Нормальные люди вообще в такие ситуации не попадали, а хитрумные оппозиционеры предпочитали всему политику настолько теневую, что и сами-то о ней только догадывались. И только Малявку со всем свойственным возрасту идеализмом на всех парах несло по жизни от одной неприятности к другой. Хоть один во всем этом был плюс - в итоге Эсфирь владела виртуозной техникой вылезания сухой хоть из Мариинской Впадины. Оставалось надеятся, что умение это не подкачает и сейчас. На данный момент Эсфирь наблюдала то, что про себя называла "откатом". Это когда человека срывает неожиданно для себя самого, а потом, вестимо, силы добра одерживают сокрушительную победу над силами разума, и сидит он, весь такой недоуменный, и размышляет: "А чего это я, собственно?" Прокол свой он, сто процентов, уже понял, равно как и понял, что сам тут наговорил за короткий промежуток времени куда больше, чем "подозреваемая" Эсфирь за всю дорогу. Ох, хреново же ему сейчас... И дальше-то ведь только хреновее будет. Малявка очень хорошо знала, что бывает, когда человек зависает вот в такой идеологической пустоте, сам собой раздираемый надвое. Рано или поздно он говорит что-то не то кому-то не тому - и вперед, завертелась твоя мясокрутка, кто-то получает повышение за отлов внутреннего врага. Отвратная схема, но работает - ого-го! Полиция мыслей легче всего вычисляет тех, чьи мысли еще даже не до конца оформлены, чтобы следовать за ними, укрываясь в тени ночных лондонских домов. Эсфирь выдохнула струйку дыма и с трудом поборола в себе желание произнести сакраментальное: "Ты отпустил бы меня, игемон". Но все же поборола. Всему есть свои разумные пределы, в конце-то концов! Можно было, конечно, попросить высадить себя за пару километров от Лондона и отсидеться в той самой пресловутой карантинной зоне, но это означало бы безусловную расписку в том, в чем расписываться было еще, как ни крути, рановато. И вообще, пропадать - так с громкой песней и под рев фанфар, но не от вируса ж в нежилом предместье столицы? Сделав еще глоток из фляги и с сожалением обнаружив, что содержимое подошло к логическому финалу, Эсфирь скептически покосилась на Кевина. - Да уж, ты еще сильнее дергайся - так я и вообще поверю в добровольную аскезу и прочее смирение всего, что смиряется. Напугал девку... Нет. - подвела она итог собственным внутренним размышлениям о том, кто виноват и что теперь делать. - Из двух зол следует выбирать наиболее комфортное, так что лучше уж мотель. Третье зло под названием "участок" я лучше замолчу, ну вот чего-то совсем не хочется... И было еще очень интересно понаблюдать, как этот идеологически невыдержанный фингермен намерен дальше выкручиваться. Эсфирь-то было не привыкать изображать из себя невесть что соответственно обстановке, а ему столь двусмысленная и небезопасная ситуация явно была внове. Внезапно девушка поняла, что ко всему прочему она адски устала - просто физически, а наличие человека с удостоверением в шаговой доступности, как это ни смешно, гарантировало тот факт, что ночью можно будет не дергаться от каждого шороха за окном и вообще всю свою подозрительность из головы выкинуть. Так, наверное, окончательно расслабляешься, когда на голову опускается черный мешок. Дальше все равно уже некуда.
Кевин: Очень хотелось расхохотаться, но Кевин решил, что это будет уже слишком. Поэтому всё, что он выдал – это неопределённый смешок. - Да уж, в пору поверить, что мне попалась крупная птица, или рыба – как тебе удобнее, и я, как добропорядочный мерзавец должен тащить тебя до ближайшего участка, а потом принять добровольное и радостное участие в промывании твоих затуманенных мозгов. Бред… Если скажу что-нибудь сакраментальное, типа «Ну неужели в этой стране не осталось ни одного человека, который способен воспринимать жизнь такой, какая она есть, а не между строк?» - смеяться будешь ты. Так что лучше помолчу. Он смотрел на неё почти что весело. Чуть не прозевал в темноте нужный поворот, но рефлекс сработал быстрее и машина, пройдясь юзом на вираже, вписалась-таки в нужное ответвление дороги. Даже боковые колёса под воздействием центробежной силы от оной дороги почти не оторвались. Так, самую малость… Довольный собственной реакцией, которая напрямую свидетельствовала о том, что поило мисс Эсфирь не рефлексы никак не повлияло, Кевин бросил машину в сложный рисунок извилистой и абсолютно тёмной «партизанской тропы», не снижая скорости. Мотель был самым обыкновенным мотелем. Почему он располагался на некотором расстоянии от основной трассы – трудно было сказать. Кевин знал это место, потому что здесь часто туссовались любители дорог и скоростей вроде него. «В прошлой жизни!» - подумал он про себя, глуша мотор и толкая дверцу. - Рюкзак не забудь, - бросил он Эсфирь. – Лучше в машине ничего ценного не оставлять. Может быть, это и было кусочком прошлой жизни, из которой он вышел полностью и окончательно, как бы ни старался отворачиваться от этого факта. Но прошлое пока ещё не собиралось отворачиваться от него самого. В холле Кевин тут же наткнулся на знакомого – содержателя сего достойного заведения, коренастого типа средних лет и средней наружности. - Кевин! – тут же обрадовался тип. – Каким ветром?! - Припозднились малость, - уклончиво ответил Макнамара. И тут же перевёл разговор: - Как твоё чудо, Марк? - О! Чудо растёт! Не по дням, а по часам. Уже бегаем. А как твой стальной друг? - Откроешь гараж – будет ночевать под крышей, - усмехнувшись, ответил Кевин. - Как?! Ты оставил своего зверя на улице? – содержатель мотеля шутливо изумился. – Изверг! Давай ключи – я сам поставлю. И идите в 12-й номер, там свободно. Кевин кинул ему ключи от машины и оглянулся на Эсфирь, сделав приглашающий жест в сторону лестницы. - Да, Марк! – остановил он друга. – Пожрать бы чего, и чаю… - Будет тебе, - пообещал Марк и исчез за дверью. Да не собирался Кевин ничего объяснять Эсфирь. Зачем? Может быть, в такую вот ночь, он мог снова побыть собой, выкинув из головы службу, политику, страхи и прочую муру, о которой совершенно не привык думать. Как ни странно, на душе было очень спокойно. И весь этот идиотский разговор на трассе уже вылетел из головы. Кевин отлично понимал, что его привычная беспечность в этой новой жизни может разве что помочь очень быстро стать предметом «творческих изысканий» теперешних коллег по работе. Но вот сейчас и здесь ему было всё равно. А может, он просто был согласен с тем, что наговорила эта Эсфирь и что наговорил он сам. И бравировал теперь перед опасностью, как новичок за рулём гоночной машины. Ну и что? Ломать рёбра ему приходилось и на трассе. Так что ничего нового, в любом случае.
Эсфирь Минц: Второй раз повторять ошибки Эсфирь явно не собиралась и рюкзак прижимала к груди так, словно собиралась так и уснуть, в обнимку с ним, истрепанным и проверенным многими событиями. В голове возникали ассоциации с бомбой замедленного действия - неприятностей за содержимое можно было бы огрести раза в два больше, чем за все сомнительные идеи в голове мисс Минц вместе взятые. И черт бы еще с ними, с удостоверениями - всегда можно отмазаться криминалом чистой воды, а к обычному криминалитету отношение даже и в местах не столь отдаленных было достаточно снисходительное. Но вот "1984" - это уже было круто. Тем более в печатном виде. Тем более - раритет, а не самиздатовская распечатка на принтере. Музейный экспонат, что ни говори - на черном рынке за него можно было получить солидную сумму из кармана какого-нибудь партийного коллекционера, а при досмотре можно было получить что-то совсем иное. Десять лет, например. Без права переписки. Так что на этом фоне остальное содержимое, как, например, два блистера амфетаминов, которые следовало во избежание головомойки скрывать от Скрипача, просто терялись за несерьезностью. Мало ли как человек лечится от Великой Депрессии или там Большого Маниакала. Размышлять-то Эсфирь размышляла, вцепившись в рюкзак как утопающий - в спасательный круг, но и по сторонам смотрела внимательно. Привычку сразу же осматривать любое помещение на наличие ходов-выходов она считала омерзительной и довольно бессмысленной, но отделаться пока не могла. "Г-спади, Малявка, ну чего ты паришься-то? Это уже все, от тебя ничего ровным счетом не зависит, просто лотерея, 50 на 50, либо замешочат либо нет." Порешив про себя таким образом, девушка с самым независимым и равнодушным видом прошествовала в номер. Усилием воли заставив себя отцепиться от рюкзака, девушка аккуратно поставила его в угол комнаты и высунулась в окно. Падать, в случае чего, было настолько высоко, что в принципе бесперспективно. Эсфирь уселась на подоконник и закурила. - Внимание! - она довольно похоже спародировала безжизненный голос из мегафоноф, взглянув на часы. - Объявляется комендантский час желтого уровня. Все граждане, не имеющие пропусков, будут задержаны. Все это осуществляется ради вашей безопасности. И по команде отбой наступило темное время суток... Будешь смеяться, но вот попробуй усни нормально, пока за окном этого не услышишь! Тоже психосцепка... как школа и какао. Эсфирь улыбнулась Кевину и выдохнула дым в форточку - в том состоянии, до которого она имела обыкновение прокуривать помещения, нормальные люди как правило существовать не могли. - А то, о чем ты сказал в машине, имеет свой резон. Жизнь и без того довольно занятная штука, чтобы ее еще усложнять собственным непростым к ней отношением. Родился-жил-помер. Встал-поклонился-ушел. Украл-выпил-в тюрьму. - она чуть пожала плечами. - Все довольно просто даже и при внимательном рассмотрении, ага. Эсфирь усмехнулась. Кто бы услышал из своих - точно бы уже под кроватью валялся от смеха. Вот что-что, а усложнять жизнь себе и ближним своим Малявка умела в совершенстве, и явно избавляться от этого умения не могла и не стремилась. "Мирозданью плевать, кто в небесный сад, кто - на нары" - всплыли в голове строчки, одни из многих, которыми в те времена была до упору забита неразумная голова Эсфирь. Спорить с автором и казалось-то бессмысленным.
Кевин: Незабвенный Марк с чаем и очередными бутербродами, слегка сдобренными каким-то не-то салатом, не-то придорожным лопухом, появился почти сразу вслед за ними. Выдал Кевину поднос и исчез, напоследок покосившись на Эсфирь. За кого он её принял – трудно было сказать. Но брошенное напоследок - «Всё о-кей! Счастливой ночи!» - ставило под некоторое сомнение существование у хозяина мотеля хотя бы отдалённого представления о нравственности. Кевин поставил поднос на стол, подхватил одну из кружек и довольно виртуозно, прихлёбывая на ходу горячую жижу, скинул куртку, ботинки и улез с ногами на кровать. Прислонившись к стенке, он посмотрел поверх кружки на Эсфирь. - Представляю, сколько всякой дряни понапихано в твою юную головку, - заметил он. – А скажи мне, сокровище моё, кто ты всё-таки на самом деле? Аферистка-уголовница? Идейно-политический вдохновитель диссиденствующих личностей? Можешь мне не верить, но на роль двенадцатого агента Ябеды-Корябеды я не подхожу. Так что сегодня тебе явная поблажка: можешь нести любую чушь – записывать никто не будет. Кстати, ты кажется рассчитывала на чай? Две лампы из трёх в комнате не горели, а третья, явно из экономии, была не больше пятнадцати ватт. По этой причине освещение в равной степени можно было назвать полусветом или полумраком. Но даже полумрак не скрывал некоторой обшарпанности стен и скудной мебелировки. Хозяин мотеля не утруждал себя особыми изысками. Хотя было довольно чисто и без посторонних запахов. Кевин испытывал некоторое тяготение к такой вот обстановке, после чопорности и потуг на изысканность родительского дома. Так было проще, и хорошо вписывалось в общее настроение страны. К тому же, если в Лондоне старались прослушивать всех и вся, то за его пределами было всё ещё достаточно мест, куда «плоды современной цивилизации» просто не дотягивались. При всём обширном и разветвлённом аппарате «полиция нравов» не могла разом охватить всё. Кевин признавал, что если дальше в Англии будет идти так, как шло – прослушки будут когда-нибудь стоять даже в огородных пугалах. Но пока в некоторых отдельных местах можно было чувствовать себя вполне свободно. Пока… Оставалась ещё опасность того, что посреди ночи заявится бригада с проверкой, но Кевин уже успел уверовать в то, что злополучное удостоверение избавит его от излишних вопросов. - Извини, - сказал он примирительно. – Не обращай внимания. Просто… - Он подумал, что и так уже сказал много, чтобы продолжать разыгрывать роль беззаботного любителя гонок. – Просто я всё ещё злюсь, что из-за своей новой и во всех отношениях нужной обществу должности придётся бросить гонки. Даже машину красить не стал. Жалко. – Он усмехнулся. – Всё-таки память о том, что было – да всё вышло. Только не говори мне про сентиментальность. Это всё равно, как оторвать часть себя – и выбросить. Он наклонился вперёд и поставил кружку с недопитым чаем прямо на пол.
Эсфирь Минц: Эсфирь талантливо изобразила высшую степень изумления и чуть не вывалилась в окошко. - Чего-чего?! Дяденька, - доверительно произнесла она, на всякий случай слезая с подоконника. - Мне не особенно много лет. Если верить моим родителям, то у меня вообще еще мозга в голове не образовалось, какие диссиденты? - она картинно похлопала глазами. Впрочем, и в отрицаниях следовало быть осторожной, потому как чем категоричнее что-то отрицаешь - тем больше у оппонента подозрений. Налив в чашку заварки, девушка некоторое время поразмышляла над необходимостью ее разбавления кипятком, после чего махнула рукой и сделала глоток. Горечь была запредельной, но мозги прочистились. И вот дались ему эти диссиденты, право слово! Любой бы нормальный человек, а хоть и фингермен, уже десять раз все из головы выбросил, чтобы судьбу лишний раз не пытать, тем паче что у любых стен есть уши. Все было как-то странно и неправильно. Рассудок надсадно вопил, что надо молчать в тряпочку и изображать из себя девочку-зайчика всеми доступными способами, чтобы отвести от себя лишние подозрения. Интуиция в свою очередь заявляла, что даже если Эсфирь тут заявит о том, что лелеет мысли о принудительной декапитации Канцлера, Кевин все равно стучать никуда не будет, просто потому, что не воспринимает всерьез. Мало ли какие рассуждения витают в головах трудных подростков, все равно ни проку, ни вреда от них нет... А если чисто по-человечески, то на взгляд Эсфирь парень сидел в глубокой заднице, потому как долго ли со столь либеральными взглядами можно продержаться в "Пальце"? Тем паче что он, кажется, не особенно хорошо представлял себе, в сколь опасной обстановке живет любой человек, в ту или иную сторону отошедший от обывательской политики невмешательства. - А, кстати, какие они действительно, диссиденты эти страшные? - Эсфирь обошла комнату по периметру и, прихватив со стола газету невесть какой давности, остановилась напротив Кевина. - Мы читаем газеты, смотрим BTN, внимаем Голосу Лондона. Прилежно занимаемся на уроках политической подготовки. Мы знаем, кто они на самом деле - страшные, беспринципные люди, которым плевать на Англию и на ее народ. За денежные подачки исламских террористов и американских воротил, наживающихся на войне в Штатах, они готовы на все. Они устраивают теракты и не дают нам спокойно спать по ночам. Они подхватили эстафету от тех, кто одиннадцать лет назад отравил нашу страну вирусом, от которого нас чудом спасла партия Norsefire. Они - чудовища, презревшие христианские ценности цивилизованного мира, они жестоки и им неведомы понятия морали, их интересует только их личная выгода да возможность поживы... И священный долг каждого б-гбоязненного англичанина - бороться с этим внутренним врагом по мере сил, ибо враг этот неиллюзорен и угрожает не просто Партии, но и жизни каждого отдельного гражданина нашей страны. - голос Малявки, всегда очень внимательно читавшей учебники по новейшей истории, был четким, ровным и очень неплохо копировал интонации Льюиса Протеро. - Вот что должно быть у тебя в голове, понимаешь? В голове, в глазах, в сердце, особенно, если на твоем удостоверении алый крест последнего оплота борьбы с антигосударственной ересью! А что у тебя там на самом деле, а? Оставив вопрос висеть в воздухе, девушка присела возле стены на корточки и, не выпуская изо рта сигарету, принялась заплетать себе косички, не сводя глаз с Кевина. - Идеологическая невыдержанность. Вольнодумство. Желание странного, сверх того, что уже дано - а дано-то много, считай, у тебя в руках неограниченная власть, индульгенция от любых грехов. Вот с чего начинается, как все мы знаем, падение в пропасть. - лицо Малявки было спокойным, но в глазах полыхала лютая злость. - Будешь продолжать в том же духе - тебя утопят, как котенка в унитазе, оторвут, милый мальчик, и выбросят, без всякого сентиментализма и лишних вопросов. И будут правы, потому что - в праве... Она здорово разозлилась, что случалось с ней нечасто. Просто иногда все благоразумие и умение сливаться со стенами перевешивалось суммой внешних факторов. Малявке было до смерти обидно, потому как она-то хотя бы знала, почему думает так, а не иначе и почему ее воротит от всех этих речей, знамен и лозунгов. А тут сидит напротив человек, и не дурак вроде, и не сволочь с садистским уклоном дознавателей "Пальца", но уже по самые уши, пусть и против своей воли увязнувший в паутине лжи, которая окутала эту страну плотным коконом. И куда не ступи - все одно, нет здесь правых, есть только сволочи, и те, кто еще ими не стал по досадному сбою системы. И пережуют этого светловолосого гонщика, и выплюнут, и даже не заметят, что что-то случилось. А он даже и не поймет за что и почему, потому как ему хватает ума и совести, чтобы понимать, что он стоит дерьме, но не хватает знаний, чтобы что-то кроме этого дерьма увидеть. - Вот такая музыка, мой маловерный друг. Вот такие крутятся там машинки... - покончив, наконец, с косичками, Малявка лихо затушила бычок о подошву и, примерившись, щелчком послала окурок в окно. Был бы здесь Шпала - он бы продолжил, он-то знал, что "иногда оттуда доносится райский звук, но его сейчас же глушат глушилки". Самое страшное, что любое сказаное слово даже если и влекло за собой заслуженное наказание, но все равно было обречено кануть в пустоту, в никуда, в толщу летейских вод, и вся их маленькая, но яростная война шла только за одно право - быть услышанными.
Кевин: Прищурившись, он внимательно слушал речи Эсфирь. А в голове как-то отвлечённо и даже с завидной степенью хладнокровия, складывалось: «Это ж надо, чтоб так свезло? Ну не мечта ли для любого подающего надежды сотрудника… Вот так ни за что, ни про что, подцепить по дороге столь любопытный экземпляр! М-да… И ведь не может быть, чтобы за этой пигалицей не стояло ещё энное количество народу, на которое вполне можно выйти, если хватит таланта прицепиться к этой девчонке! А если не хватит – так попросить коллег, чтобы вытрясли методами не изящными, но действенными… И вот этот экземпляр будет вкручивать мне мозги на тему: сидишь ты в дерьме по самые уши, а будешь рыпаться – с головой утопят!...» Кевин представил себе, как эту Эсфирь тащат в ту самую комнату с кафельными стенами… Картинка оказалась слишком яркой. Он вскочил и подошёл к окну, привалившись к раме, некоторое время просто смотрел в темноту. И силился избавиться от навязчивых картинок. «Ну, папа… Лучше бы ты прибил меня в детстве!... И ведь никуда не денешься, не откажешься. Значит, становись тем, что от тебя хотят – и точка!» - Какого фига ты разболталась? – сказал он, почувствовав вдруг, что устал совершенно нечеловечески, как можно устать только если проживёшь лет сто. – Думаешь, что-то новое можешь сказать? Почему-то все считают, что что-то могу сказать что-то новое. До тебя сто тысяч раз уже сказали… Кому нужно было услышать – те услышали. А кто не услышал – хоть надорвись – слушать не станут. – Он повернулся и посмотрел на неё. – Даже если я на тебя не донесу – нарвёшься на другого, который не станет маяться совестью, а поступит так, как и положено «правильному патриоту и гражданину». Знаешь, что провокатор имеет право городить любую чушь, хоть призывать к мировой революции – лишь бы заставить людей вроде тебя говорить вот примерно то самое, что ты тут мне вкручиваешь? – Он махнул рукой и снова отвернулся. – И что? На что надеешься? На то, что сможешь хоть что-то изменить? А кишка не тонка? Спать лучше ложись, - бросил он, чувствуя, что уже дошёл до предела и если этот диалог продлится дальше – неизвестно чем кончится. – Завтра вернёшься к своим… идейным приятелям – с ними и поговоришь. А я вернусь к своим… И каждый будет при деле. Он сел прямо под окном, на пол и вытянул ноги. «Ну зачем нужно было останавливаться там, на дороге?! Вечно со своими идеями – помочь ближнему своему! Кретин! Чего распсиховался? И чего собственно произошло? Да ничего! Просто сказал вслух то, что думал. И девчонка эта – сказала. Поговорили – и хватит. Проспись и не возвращайся к теме. Тебе теперь о другом думать надо. О другом… О том, что в любой момент твои начальники дадут тебе в руки дубинку и скажут: «Давай, действуй, вышиби из этого (или этой) всё, что в них есть лишнего!» Кевин закрыл глаза рукой, стараясь избавиться от навязчивых картинок. Но не мог…
Эсфирь Минц: - Что, укатали фингермена политические беседы? - ехидно осведомилась Малявка, допивая импровизированный чефир. - Кстати, позволь обратить твое внимание, что из нас двоих сомнительные выводы делаешь только ты, а я всего-навсего процитировала парочку школьных лекций... у меня по политподготовке всегда "отлично" было. Эсфирь испытывала труднопреодолимое желание Кевина стукнуть чем-нибудь тупым и тяжелым по голове. Причем уже не из соображений личной безопасности, а просто так, от злости и чтоб не выпендривался. Как-то незаметным образом из головы у нее выветрился тот немаловажный факт, что перед ней, вообще-то, сотрудник "Пальца", от которого надо бы бежать сломя голову, а еще лучше - по обнаружению чего-то подобного в радиусе полутора метров превентивно саморасстреляться. Во избежании дальнейших осложнений. - Так кто тут в итоге получается провокатор, а? "Кишка тонка"! Это ж надо, а? У нее, которая как-то раз полутора суток отлеживалась в каком-то подвале, неслышно отбиваясь от крыс, чтобы передать потом без лишних проблем поддельный паспорт и визу человеку, за которым, согласно имеющимся сведениям, должны были придти через сутки после того, как он благополучно отбыл во Францию. И пришли ведь, наверняка - да только хрен чего получили, пустую квартиру да брошенные в спешке вещи. В свои пятнадцать лет меньше всего Эсфирь верила в то, что может умереть. Или что ее будут допрашивать и пытать. И вообще, в то, что ей угрожает что-то реальное. Да, она своими глазами видела пустые квартиры, по которым словно ураган прошел и слышала напряженное молчание в телефонных трубках в ответ на банальную просьбу позвать кого-то. Да, она знала - доподлинно - что у того же Остина, великого мастера теряться на любой местности, расстреляли за невовремя сказанное слово жену. Знала - но казалось совершенно невозможным примерить эту ситуацию на себя, и страх, который преследовал ее по пятам не был ее личным страхом - это была атмосфера, в которой она существовала, в то же время оставаясь вне любой существующей системы. Потом, конечно, это прошло - подобные заблуждения быстро лечатся лампами дневного света и выматывающим холодом карцера. Очень легко выбить у человека из под ног и самую надежную почву, если наглядно ему продемонстрировать, насколько же это легко - отнять самое дорогое, обесценить и уничтожить... И молчание вод Леты накроет тебя с головой. По спине пробежал холодок - возможно, от иррационального и почти мистического предчувствия того, что будет: неосозноваемого, но очень четкого. Малявка с тоской посмотрела в пустую чашку, очевидно, ища на ее дне каких-то откровений или подсказок. "Священная ярость" схлынула, оставив вместо себя холод нежилого помещения и терпкий запах старых газет. Эсфирь перестала наконец-то бегать по комнате и присела на краешек кровати, как-то особенно остро ощутив, что можно говорить много всяких разных слов, и внимать с восхищением старшим и умным, и носить в голове ворох разнообразных идей - но в конечном счете ты оказываешься в пятнадцать лет черт знает где, на милиметр от пропасти и за спиной нет ровным счетом ничего и никому до тебя нет дела. В этой войне никто никого не спасает - приняли, выучили и вперед, на передовую, делать то, что должно. В гордом и абсолютном одиночестве. - То, что делается с вами здесь, делается навечно. - прошептала девушка, растерянно изучая собственные кроссовки; за цитату можно было не опасаться - вряд ли Кевин читал Оруэлла, чтобы сообразить, откуда строки. - И в итоге надобно сидеть в углу по стойке смирно, и думать вполголоса, и следить, чтобы не донести самому на себя. Видимо, таким образом и предпологается что-то менять. Да, в таком случае мы стоим на пороге великой эпохи Идеального Общества. - Эсфирь откинулась на спину и грязно выругалась. - Кто бы знал, КАК я все это ненавижу!
Кевин: Вот так вот. Ты можешь отворачиваться и ничего не видеть. А можешь принимать всё, как есть и стараться извлечь из всего этого выгоду. По крайней мере, до тех пор, пока не встретишь вот такую малолетнюю революционерку, которая похоже, сама искренне верит, что её сегодняшних речей не хватит, чтобы помочь ей исчезнуть раз и навсегда. Ну, положим, это её дело. А твоё дело – заниматься делом, которое девчонке этой по вкусу совершенно не придётся. Ну и как? Можно продолжать самокопания, или всё-таки хватит уже? - Уговорила, - сказал Кевин, поднимаясь и подходя к ней. – Провокатор ты. А меня укатали политические беседы, потому как я есть фингермен и ничего более. – Он сел рядом, за неимением кроссовок разглядывая свои босые ноги и гадая, куда конкретно он успел задевать носки. Поскольку никаких идей на эту тему не пришло, он посмотрел на Эсфирь. – И ты всё это ненавидишь, как впрочем, довольно большая часть несознательных граждан, которые сами не понимают, в какое именно «счастье» их всех засунули и как нехорошо с их стороны роптать на это самое «счастье». Ну допустим, я после травмы позвоночника в одной и той же позе долго находиться не могу. Так что сидение по стойке смирно мне по определению противопоказано. А у тебя, умудрённой жизненным опытом борьбы с мне подобными, конечно же есть рецепт, что нужно делать в таких случаях. Может, поделишься? Кевин был не из трусливых. Наверное, потому коллеги-гонщики (бывшие, к сожалению) всегда считали его немножко психом. И поговаривали, что либо он быстро выбьется в профессионалы, либо очень скоро свернёт себе шею. Впервые он почувствовал страх (настоящий страх, не детскую боязнь, что тебе сделают больно, а какой-то глубинный пробирающий до костей ужас), именно тогда, когда стал работать в ГБ. И то, что знал в теории, о чём догадывался, о чём шепотом говорили друг другу, приобрело конкретные и ясные очертания, как если бы на каждой стене и на каждой двери было написано кровью: «Так есть – и так будет!» Боялся ли он за себя? Отчасти. Ведь потенциально туда, в те стены, в ту комнату с кафелем, мог попасть любой, и он в том числе. Но гораздо страшнее было ощущать себя одним из тех, кто для других людей на практике превращает этот самый страх в настоящую боль. Он ненавидел себя за то, что не хватило духу отказаться. Ну да, были бы крупные неприятности, и эти неприятности не обошли бы его отца и мать. Во всяком случае, он железно попал бы в список неблагонадёжных и его прибрали бы куда следует по первому, самому пустяковому, просто вымышленному поводу. Но уж лучше так, чем с трепетом ожидать, когда наконец придёт его очередь доказывать своё рвение перед начальством. А с другой стороны, он не видел, чтобы из ситуации вообще был хоть какой-то выход. Государство – это машина. Бороться с машиной – бесполезно. Как бесполезно пытаться остановить бурю при помощи дверной заслонки. И кто знает, будет ли лучше, если та машина, которая сейчас олицетворяет государство, будет сломана, а на место её придёт другая… Но что-то ведь мешало просто сдаться и плыть по течению. И не в Эсфирь было дело. Дело было в том, что разглагольствования этой девчонки будили его собственные мысли. Мысли, от которых стараешься отворачиваться и отмахиваться. Максимализм? Да, тот самый максимализм, который по утверждениям психологов должен пройти по достижении определённой возрастной границы. Но пока он есть – и никуда от него не денешься. - Я серьёзно говорю, - почему-то пояснил Кевин.
Эсфирь Минц: Эсфирь заинтересовано посмотрела на Кевина. Вот тебе и здрасьте. Чего-чего, а подобных вопросов она ожидала меньше всего и вряд ли могла с уверенностью сказать, что готова на них отвечать. А уж тем более - в такой ситуации, когда толком непонятно кто перед тобой находится и чего конкретно ему от тебя надо. - Что делать - что делать... Сухари сушить! - пробурчала она себе под нос и уставилась в потолок. Нет, определенно под пропагандистские беседы ее мозги заточены не были. Малявка попыталась представить, что бы в подобной ситуации сделал Джонни, но только мысленно развела руками – картинка не складывалась. Скрипач априори в такую пакость бы не влез. Оставалось признать, что предел идиотизма ею превышен уже на несколько лет вперед и если она из всего этого выберется живой и невредимой, то ей открутят голову свои же… Запоздало Эсфирь сообразила, что, вообще-то, за ней стоит еще немалое количество людей, чья судьба в случае неприятного исхода будет зависеть только от ее способности молчать. - Когда «обрабатывают» - это очень больно, да? – она серьезно посмотрела на Кевина и, не дожидаясь ответа, продолжила, скорее размышляя вслух. – Мне говорили, что очень. Но ведь есть такие, которые продолжают молчать… Значит, чисто теоретически, вытерпеть можно все. «Остается только на практике проверить! Дура ты, Эсфирь…» - мысленно подвела она мрачный итог. Но тем не менее осталась при своем идеалистическом принципе, гласящем, что «целовать – так королеву, воровать – так миллион». В конце концов, их работа заключалась не только в том, чтобы до бесконечности огораживать свой маленький кружок от всех возможных и невозможных опасностей. Джонни говорил, что их листовки дают людям – любым, без разбору, возможность задуматься. Но слово произнесенное куда более весомо, чем слово написанное. Малявка верила в существование крошечных шансов и маленьких лазеек и намеревалась подтвердить на практике свою готовность их использовать. Вот и Остин тоже, возведенный девушкой за профессионализм и фантастическое спокойствие в ранг «второго после Скрипача человека, которого стоит слушать», говорил, что они перебарщивают с закрытостью и так скоро окончательно замкнутся и толку от их деятельности не будет уже никакого и никому. - Никто тебе не скажет, что делать, потому что никто не знает. То есть… - она нахмурилась. – есть те, кто уверен, что знает. Мы их каждый день по телевизору видим. Но в первую очередь просто попытайся понять, подумать САМ. Предположим, что ты действительно думаешь то, о чем говоришь. Тогда рисуется вот такая картинка: тебе хватило сил и совести на то, чтобы не дать им закрыть тебе глаза. Но и смотреть-то тоже не хочется, потому что противно это – смотреть-то, тошнит и хочется что-то сделать, но, как мы уже выяснили, непонятно – что, да и страшно. И тогда ты сделал вот это, - Эсфирь протянула ладонь и закрыла Кевину глаза. – закрыл их сам, добровольно. Спрятался по детской логике – если я не вижу, то и меня не видят. А теперь попробуй вот что: разгони этот добровольный мрак и смотри на то, что есть в действительности. И потом уже делай то, что считаешь должным. Девушка вздохнула и снова закурила, заставляя задуматься о паровозах, портовых грузчиках и дымом над заводами. Из окна сквозило, и Малявку начинало слегка трясти – возможно, от холода, но скорее всего от нервов. - Той мерзости, которая происходит вокруг, невозможно найти оправдания, ну нет его попросту! И даже если ты принимаешь правила игры, это все равно ни от чего не гарантирует, кроме того, что понимая все это, но продолжая политику непротивления ты добровольно вычеркиваешь себя из категории людей. Это слабый аргумент, с точки зрения логики, я знаю, но когда начинают выворачивать наизнанку понятия чести и долга – тут уже не до логики… Неудержимо, так сказать, рвет на Родину. – она обняла себя за плечи и посмотрела на рюкзак, в котором сейчас лежало ни много, ни мало – спасение для трех человек. – Но должен же кто-то говорить «Нет»?!
Кевин: "Не дать глаза закрыть... Мерзость... Это она конечно правильно говорит, да что толку?" Кевин поджал под себя ногу, повернувшись к Эсфирь. - Допустим, роль страуса мне не слишком подходит, - сказал он. – Я, конечно, не герой. Но чем торчать кверху задом, спрятав голову в песок – лучше уж видеть, кто к тебе подходит и с какими намерениями. Другое дело: зачем? Ну, когда ты на трассе – всё понятно: обойдёшь – выиграешь, будешь хлопать челюстью – вмажешься так, что будут совком отскребать. Но то – гонки. А вот всё остальное… Может, по сравнению с тобой я ничего вообще не понимаю. Мне и закрывать глаза никогда не надо было. Просто когда у тебя 24 часа в сутки заняты – некогда по сторонам смотреть. Он выдохнул сквозь зубы. Захотелось почему-то сказать, абсолютно всё, что никому и никогда не говорил. Вот этой девчонке сказать. Может именно потому, что она – девчонка, перед ней не нужно строить из себя сильного и крутого. Да кому это вообще нужно?! Он отвернулся, посмотрев в окно. Потом вскочил, отыскал куртку и водрузил её на плечи Эсфирь. И снова сел рядом. - Больно будет, - сказал он, глядя куда-то в одному ему видимую точку. – Очень больно. Но совсем не так, как можешь себе представить... У меня отец всю жизнь старается жить так, как надо, а сам сидит на никому не нужной должности в никому не нужном департаменте. Раньше ещё и платили мало, зато кланяться много приходилось. А приходил домой – зло срывал сама понимаешь на ком… А я дрался с утра до ночи со всеми и за любой пустяк. Так что повод у него всегда был, на меня жалобы пачками каждый день приносили. Только если бы он вёл себя по другому – и я бы не дрался. Посуди сама: если знаешь, что всё равно своё получишь, так какая разница? «Я тебе добра хочу…» Вот эту фразу про то, что мне кто-то добра хочет – ненавижу, сколько себя помню. Но… - Кевин пожал плечами и усмехнулся. – В общем, моё увлечение гонками – оно тоже в какой-то мере началось с протеста. Чтобы не быть, как отец, которому всю жизнь приходится хвостом крутить перед кем попало, лишь бы быть на хорошем счету, да урвать для семьи хоть что-то. Конечно, он сопротивлялся как мог и грозил мне всеми карами за то, что я так «бестолково» жизнь гроблю. И в какой-то мере ему удалось своего достичь: мы заключили соглашение, по которому я мог делать, что хочу – но учиться обязан был на отлично. А что мне стоит? Память хорошая, схватываю на лету. Так что в универе я был в числе первых. Друзья знали – почему, что вовсе не из рвения куда-то выбиться, а чтобы отец отстал и не мешал в свободное время заниматься машиной. Ну, оборотная сторона очень быстро нашлась у этой учёбы на отлично. Подающий надежды будущий спец, отличник «боевой и политической», да ещё с протекцией какого-то отцовского знакомого – и вот тебе пожалуйста! – Кевин ткнул в карману куртки, в котором лежало удостоверение. – Отказаться? Может быть, надо было. Сам не знаю, почему не отказался. Может, отца жалко стало, для него ведь это было бы концом всей его верной и преданной службы. Зачем он всё это рассказывает? Кому это интересно? И кому это нужно? То-то и есть, что никому, потому что твои личные проблемы – это твоя «головная боль», и только тебе решать, как ты теперь будешь выкручиваться. Да никак! Ничего тут не сделаешь, потому что уже согласился, уже стал тем, кто ты есть. И ждут от тебя, чтобы ты был именно таким, соответственно должности. А то если постараться и проявить служебное рвение – можно даже (в отличие от отца) рассчитывать на повышение. Контора серьёзная, будешь вести себя как верный и преданный «идеалам» мерзавец – обязательно заметят и помогут… стать ещё большим мерзавцем, чем ты есть. - Вот и выходит, что если хочешь остаться в «дружной семье», в которую тебя все эти протекции по большому блату определили – закрывать глаза как раз необязательно. Нужно просто смотреть под указанным углом. – Кевин снова усмехнулся, на этот раз зло. Словно уже чувствовал: драка будет. – Каждый получает то, что заслуживает. Точка! И эту точку ставить тебе, когда прикажут. А в чём она будет выражаться – начальство решит. Ну, а если не хочешь в этом участвовать – считай, что сам не жилец, потому как вне этой «чудной и дружной» семьи ты никто, сирота, бродяга, за жизнь которого никто не отвечает. – Он снова посмотрел на Эсфирь. – И вот такие вроде вас, такого как я не примут. Потому что кто я? Я есть фингермен, «ужас, летящий на крыльях ночи», мразь и мерзавец. Он отвернулся и пожал плечами, словно подводя итог к сказанному. - Конечно, узнай хоть вот этот Марк, хозяин мотеля, кем я стал – руку он мне, конечно, пожмёт, не знаю, по старой памяти или просто из боязни. Но то, что потом эту самую свою руку как следует вымоет – тоже факт. Так что я по-твоему должен делать? Соорудить бомбу и подложить её шефу под любимое кресло?
Эсфирь Минц: Эсфирь внимательно слушала парня, закутавшись в его куртку чуть ли не с головой и время от времени кивая. Судя по ее личному опыту и некоторым знаниям, полученным в чисто теоретическом виде, клиент был, так сказать почти "готов". "Вот, довела человека, умничка-девочка", - с некоторой тенью раскаянья подумала она. - "И куда его теперь такого хорошего девать?". Такой маленький нюанс, что, вполне возможно, "готов" как раз таки не Кевин, а она сама, в голову почему-то не пришел. То ли от общей уверенности в истинности и наглядности своих идей, то ли просто от общей неразумности. Девушка внезапно вспомнила, как впервые попала на сбор "Иглы": сбежав с занятий по той самой политической подготовке и ошалев от собственной наглости. За школой ее отловил кто-то из старшеклассников, в чьих кругах она, не по годам серьезная, постоянно ходившая с многозначительным выражением лица и ни разу ни на кого не "стукнувшая", пользовалась некоторым уважением - конечно, в пределах разумного. Старшеклассник смерил надменным взглядом ее метр с кепкой, протяжно хмыкнул, узрев в руках одну из листовок "Иглы", которую девочка три дня назад подобрала на улице и теперь сосредоточенно изучала, и позвал "пойти послушать интересного человека". Сбор был в какой-то квартире на окраине Ливерпуля, а "интересным человеком" оказался Скрипач, ослепительной рыжий и говоривший такие вещи, что Эсфирь, отрекомендованая как "умный ребятенок", весь разговор так и просидела в углу, раскрыв от изумления рот и понимая, что вот оно. То, без чего (или без кого?!) жить больше не имеет никакого смысла. К концу разговора о ней, забравшейся куда-то под стол, вообще забыли и Джонни был крайне удивлен, когда посреди комнаты вдруг нарисовалось невесть откуда тощее существо в школьной форме и с ободранными коленками и заявило, что тоже хочет. Чего хочет, Малявка на тот момент сформулировать так и не смогла, но Скрипач, с первого взгляда давший ей второе имя, завороженный взгляд и способность не отсвечивать оценил. Через два месяца девочка, в чьей школьной посещаемости появились огромные дыры (скандал родителям удалось замять с огромным трудом, переведя ее на домашнее обучение), ушла из дома, чтобы бесследно растворится на долгие годы. Нисхожденье в Аид началось. И теперь она умом-то, конечно, понимала внутренние метания Кевина, но сама, ради идеи размазавшая подошвой по асфальту собственную глупую жизнь, не осознавала, что кто-то может оставаться в стороне не просто из страха, а из соображений чужой безопасности и ради сохранения чего-то настолько эфемерного, как чувство семьи. Ей ли, постоянно ходившей под косыми взглядами из-за пятой графы анкеты, было за что цепляться? - Мои вот тоже боятся собственной тени. - она негромко вздохнула и уткнулась носом в собственные колени. - Но это все равно не повод! Мы не можем отвечать сразу и за всех, вокруг нас тоже не дети, они и сами понимают, что к чему. Надо хоть за себя выбор сделать. И вообще! - она сверкнула глазами. - Какая тебе разница, кто пожмет руку и что потом будет делать? Ты бы сам себе, зная все до конца, руку пожать смог? Так, чтобы потом не отмываться мучительно? По поводу оппозиционеров он был не прав. У "Иглы" своего резидента не было, таким уровнем занимался, насколько Малявка знала "Свет" - организация очень серьезная и чуть ли не реально готовившая, несмотря на постоянное исчезновение личного состава, народное восстание. Вот к ним-то сведения поступали и из самого "Пальца". Правда, девушка не была в курсе, вербовали ли они кого-то из уже работающих на Партию или же должным образом готовили своих. Но в любом случае это были люди-легенды: про них вообще никто ничего не знал и даже региональные связные, любившие работать с Малявкой, на вопросы не отвечали, а советовали пойти и посмотреть мультики. - Не суди о том, кто кого примет. Ты же ничего не знаешь! Разберись сначала с самим собой. Может, - она склонила голову на бок. - разумнее будет сейчас спустится вниз, набрать номер телефона и получить внеочередное повышение за проявленные бдительность и профессионализм? Это то, что ты можешь сделать. - она улыбнулась, но голос от напряжения звенел и уголки губ чуть дрожали. - И никогда никого не спрашивай, что должен сделать. Ты же свободный человек, ты сам должен решать! Внезапно стало интересно, что будет, если в этой глуши есть прослушка. Как раз вот на такие случаи не в меру сознательных автостопщиков. Захотелось проснуться, как от затянувшегося, мутного кошмара, и обнаружить себя дома, рядом с настырно звенящим будильником. Впоследствие это желание появлялось еще не раз, но спасения так и не пришло.
Кевин: Кевин только усмехнулся. - Дура ты, - сказал он беззлобно. – Хотел бы – давно бы уже позвонил, куда следует. А то, чтобы совесть не мучила, сдал бы тебя ещё на первом посту и попросил, чтобы досмотрели. А сам бы дальше поехал. Не оглядываясь… Хватит мне на все лады твердить, что я могу тебя сдать. Сам знаю, что могу. Свободный человек… Ну и что может, по-твоему, нарешать свободный человек? По сути он был ещё мальчишкой. И ему, как и положено по возрасту, тоже было свойственно думать бессонными ночами, отрываясь от зубрёжки очередных «прописных истин», которые всякий добропорядочный гражданин Великой Англии обязан знать: «Ну что за ахинея?! Чушь! Неужели люди так слепы, что не видят, что на самом деле делается?...» И так же, как многие, он просыпался утром, вспоминая о незаконченных делах, о том, что нужно заехать в мастерскую, что послезавтра экзамен, что если он вовремя не сдаст все зачёты – грядёт крупный скандал с отцом, мечтающим о блестящей (непонятно в каких местах) карьере для своего непокорного отпрыска… И он нёсся, нарушая все правила дорожного движения, чтобы везде успеть (не забыть бы оплатить те три штрафа, пока отец о них не узнал!), чтобы с головой улезть в этот свой мирок, вырываясь из которого сил хватает только на то, чтобы упасть и мгновенно уснуть. Но и ему свойственно было мечтать о чём-то большем. Прежде всего конечно о карьере настоящего гонщика, а не какого-то там любителя, на которого снисходительно поглядывают настоящие асы. Но и другие мысли в голову приходили. Например, поднять мировую революцию. А что? Всё начинается с малого. Наверное, хватало здравого смысла, или не хватало времени, чтобы развить бредовую мысль, после чего пойти искать сторонников и пропагандировать им способы переворота этой убогой страны с ушей обратно на ноги. А что лично он, Кевин Макнамара, ещё может? С честью погибнуть в неравной борьбе? Нет, батенька, погибнуть «с честью» уж точно не дадут. Потому как начнёшь рыпаться – и сразу окажешься там, где делают больно. И сделают. И будут делать до тех пор, пока любые понятия о чести или там собственном достоинстве не выветрятся окончательно и бесповоротно. Тогда что? В перерывах между работой мастерить бомбы и подкладывать их всем подряд начальникам, пока не останется ни одного смелого на эту должность? Бред… А вот сделать так, чтобы как можно меньше людей попало в руки этих самых начальников – почему нет? Кевин оживился, вскочил с кровати и прошёлся по комнате, разгоняя собой успевший повиснуть в воздухе дым дешёвых сигарет. Остановившись под тусклым светом издыхающей лампы, он посмотрел на Эсфирь. - Не обращай внимания. Просто бредовая идея в голову пришла, - сказал он, испытывая большое желание поделиться этой самой идеей. Ему как-то в голову не приходило, что сама Эсфирь может быть подослана, чтобы вытягивать на откровенности таких вот новичков вроде него самого. Но если бы кто и сказал Кевину, что это на самом деле так – он бы ни за что не поверил. Поэтому продолжил развивать внезапную мысль: – Допустим, на самом деле папа оказал мне очень большую услугу, определив на эту идиотскую службу. Потому что при должной сноровке и определённом везении я ведь запросто могу добираться до списков неблагонадёжных и предупреждать заранее, чтобы уносили ноги. Хорошая мысль, однако! Но он тут же почувствовал разочарование, потому что у идеи было одно большое «но»… - Думаю, на первой же попытке и закончится, - сказал он и подошёл к грязноватому окну. – Потому что если я начну носиться по городу, выискивая тех, кого нужно предупредить – ко мне самому вопросов будет больше, чем к тем самым «неблагонадёжным», - пояснил он сам себе, ощущая примерно такую же, как за окном, черноту в себе самом. - Нет, ну надо же! Лезет в голову всякая чушь… Он взялся за раму, словно собрался выдавить её наружу, но вместо этого прислонился лбом к стеклу и закрыл глаза.
Эсфирь Минц: - Зато ты умный! - взвилась Малявка. - Да будет тебе известно, что вообще все это - одна сплошная великая дурь, поскольку от большого ума никто грудью на амбразуру не лезет. И то, что ты сейчас предложил выстраивается по очень сложной схеме, надо которой думает не один человек и даже не два. А я должна бы заткнуться и каким-нибудь хитрым образом убедить тебя в том, что "не был, не состоял, не привлекался" и я тут ребенок со сложной внутрисемейной ситуацией, ничего ни такого, ни эдакого. И вообще, - она жалобно посмотрела на Кевина. - у меня сейчас голова лопнет, я так много думать не умею. А голове действительно гудела - от бессонных ночей, от стресса длинной вот уже в полтора года, от этой ситуации во всем ее колорите и от осознания, что этот шанс упустить нельзя. "Чем больше нас - тем меньше их" - с этим принципом Эсфирь была согласна на все сто. А тут еще и вырисовывалась судя по всему возможность агентуры в "Пальце"... Нет, положительно, делать что-то надо было, но девушка совершенно не понимала - что именно. Она не была идеологом, не прорабатывала никакие многоходовые операции и вообще, по-сути, была рядовым исполнителем с запасом идейности, позволявшим буквально прикуривать. И ну ладно еще Шпала - с Лихтерманом вообще изначально все было ясно, она его знала и понимала, как тот будет себя вести. И было дано "добро" от Скрипача, да и вообще - агитпроп все же несколько иной уровень... А этот же сейчас объяснений потребует, и что тогда ему объяснять, кроме прописных истин "мы наш, мы новый мир построим"? И вообще - как, собственно, организовывать в случае чего передачу информации такого уровня?! "Очень много вопросов и очень нету ответов!" - призналась девушка себе. Было над чем подумать. И, кстати, в первую очередь надо было сообразить, с какой это стати ее, по жизни молчащую в тряпочку и тихо делающую свое дело вдруг понесло настолько, что спалилась она по полной программе?.. Нервы были на пределе. - Слушай, а давай ты меня сейчас тихо-мирно расстреляешь, или что там положено, чтоб никто не мучился? - в какой-то момент девушке это почему-то показалось выходом из ситуации. - Из меня хреновый агитатор. Да и связной, как выяснилось, тоже... ой. А вот этого не следовало озвучивать вообще ни при каких обстоятельствах. Что бы ни было, каким бы честным и нормальным не казался тебе собеседник - но связной это дичь слишком крупная, от такого ни один разумный человек не откажется. Это же, почитай, информаторий всей организации. Еще же Остин предупреждал - делай что угодно, лишь бы не узнали, кто ты на самом деле, потому как даже лидеры зачастую знают меньше, и связным зачастую даже пули в затылок не достается. Из них информацию вытягивают всеми имеющимися в наличии способами. А способов, как Эсфирь подозревала, может быть много. Вот теперь можно было с чистой совестью признаться, что провал состоялся в полном масштабе и мысленно проклясть Скрипача, который почему-то запретил выдавать Эсфирь "молчание" - ампулу с цианидом, которая обычно у связных была под рукой. Видимо, Джонни считал, что подростковая депрессия может толкнуть девушку на какие-то необдуманные поступки. И в довершение картины в повисшей тишине со звоном лопнула лампочка. Для Малявки это определенно стало последней каплей, потому как мозг отключился, оставив ситуацию в полное распоряжение рефлексам, вбитым девушке в голову работой. Вскочив, она резким движением пнула рюкзак под кровать, чтобы не светить его сразу же, и через мгновение стояла под дверью, раздумывая, успеет ли она сделать что-то, чтобы ее либо сразу пристрелили, либо, по крайней мере, так дали по голове, чтобы дальнейшие манипуляции были бессмыслены. И только через несколько секунд, сообразив, что никто не собирается вламываться в дверь и перегоревшая лампочка была просто перегоревшей лампочкой, девушка бессильно сползла вниз по стене, да так и осталась сидеть, обхватив голову руками. Сердце бешено колотилось, перед глазами плыли радужные круги. Малявка слабо себе представляла, что такое страх, но в этот момент очень четко поняла, что такое ужас.
Кевин: Наверное, в глубине души Кевин до этого момента так и не верил в то, что эта девчонка представляет из себя нечто серьёзное. Ну подумаешь, рассуждают двое ночью в дешёвом мотеле, как именно осуществляют свои авантюры «агенты 007» и сколько в этом должно быть задействовано умов, чтобы в результате «не лезть на амбразуру»… Но почему-то слово «связной» словно включило доселе отсутствующий свет – и все переменные уравнения выстроились в единую цепочку: встреча на трассе, желание избежать ДПС во что бы то ни стало, все дёргания из-за рюкзака, странные речи. Всё! Не просто выстроило, но и подвело итог: «Да, именно так, вот сейчас и здесь как раз один из тех людей, с которыми ты, Кевин Макнамара, поставлен бороться. Всё ещё не веришь? Ну, это возрастное… Враг – всегда враг, как бы он ни выглядел и сколько бы ему ни было лет. И кого лучше всего использовать в качестве связного, как не такую вот девочку, которая не только у тебя, вообще мало у кого вызовет подозрения…» Кевин почувствовал, как разливается под рёбрами холод. «Вот оно! А ты и не верил… И какой же идиот такую вот девочку послал? Хотел бы я ему в глаза посмотреть… А сам-то! Хорош…» Слишком много мыслей одновременно, чтобы хоть как-то среагировать. Хотя, одно он вдруг осознал: что лихорадочно вспоминает, где оставил мобильник. И неприятный холод пробежал вторично, на этот раз вдоль позвоночника. «Вот так, да? Месяца не проработал в этой идиотской конторе, а инстинкты уже выработались!...» И тут погас свет. Кевин машинально отшатнулся от окна, за стену. И тут же сообразил, что если бы кто-то выстрелил с улицы и попал в лампу, сперва разбилось бы оконное стекло. Мысли моментально метнулись к Эсфирь. Ещё одно подтверждение, чтобы не сомневался, кто именно рядом с тобой: и рюкзак, запинутый единым духом под кровать за это, и её шараханье к двери. А мысль уже скакнула совсем в другом направлении: «Ну почему?! Почему эта девочка должна бояться таких, как ты?!! А кого ей ещё бояться?...» Откуда-то изнутри поднялась дикая злость, на всех, на себя, на этот идиотский мир. Сделать что-то! Разнести, уничтожить! Застрелиться… Кевин почувствовал, что сжимает кулаки – и усилием воли заставил себя расслабиться. Но злость не проходила. Он оттолкнулся от стены и быстро подошёл, стараясь контролировать свои движения, чтобы ещё больше не напугать. Мягким движением опустился на колени рядом с Эсфирь и взял её за плечи. Руки дрожали. - Послушай… Просто послушай – и всё. Его голос тоже дрогнул от плохо сдерживаемой ярости. Не на Эсфирь эта ярость была направлена, но успокоиться Кевин не мог. Словно снова очутился в собственном детстве, когда тебя просто начинает колотить от бешеного желания драться с несправедливостью, сделать всё, что угодно, убиться самому – но доказать, что это неправильно, что так нельзя… Сейчас он мог бы кинуться на любого, дайте только повод. Да, он редко терял над собой контроль, но видимо именно сейчас был такой случай. Но он продолжал держать Эсфирь за плечи, и даже делал это аккуратно, едва ли не нежно. Хотя внутри продолжал бушевать ураган. «Неужели только из-за этой проклятой книжки, из-за этого удостоверения, тебя будут считать полным дерьмом? А как же иначе? И кто же ты есть, если уже думать начал так, как тебе по должности положено? Да ничего подобного!.. Ага, а зачем ещё тебе понадобился мобильник? Скорую вызывать? Нет! Я не стану таким… Страшно? Вот из-за этого и страшно. Человеком перестать быть страшно…» - Послушай! Можешь мне не верить… Но даже если однажды ты попадёшь в руки таких, как я, а однажды ты обязательно попадёшь... Так вот, запомни: не из-за меня. Просто запомни. Никогда! Никогда я не сдам им ни одного человека. От меня никто ничего не узнает, даже просто имени. – Он не понимал, почему это так важно, при чём здесь имя, но он хотел только одного: чтобы она ему поверила. И только повторил, как заклинание: - Ничего!
Эсфирь Минц: Хреново было настолько, что Эсфирь даже не сразу поняла, что к ней обращаются. Чем бы все это не закончилось, но она сейчас расписалась в собственной дурости от и до. Она, связная, по собственной воле, не под пытками там или угрозой расстрела сказала, кто она такая, и сказала фингермену. И кто только за язык тянул!.. Все-таки Скрипач был прав, когда говорил, что она еще ничего не понимает и ума у нее кот наплакал - вот, собственно, и доказательства. Не было в ней и сотой доли того осознания масштабов их действий, благодаря которым и держались еще как-то в нахлынувшей волне круговой поруки все подпольные организации. Стало стыдно - за собственную дурь, за невыдержанность, за то, что всего лишь трое суток в атмосфере угрозы - а она уже паникует, делает невесть что и плохо соображает. А что же будет, когда угроза, не дай Б-г, станет самой настоящей? Когда надо будет уходить не просто от прошедшей стороной облавы, а от реальной погони?! Поверить кому-то настолько, чтобы окончательно расслабиться и уверовать в собственную безнаказанность и защищенность - вот с чего и начинается любой крах. "Не верь, не бойся, не проси" - даже на свободе они жили по тюремным законам, шарахаясь от собственных теней и в каждом встречном видя врага даже не потенциального, а вполне уже состоявшегося. И именно на ней, на Малявке, эта система, как и все прочие системы, дала сбой. Это было тем, чему ее никто и никогда не учил - верить себе самой и верить в людей, в то, что какая бы грязь не была вокруг, но и ей не по силам поглотить все без остатка. Натренированное чувство опознавать опасность по ее предвестникам, различать стукачей по выражению лица сейчас молчало, хотя все факты указывали на прямо противоположное. Разделение мира на черное и белое стало нормой выживания, и никому не пришло в голову объяснить Эсфирь, что иногда все несколько не так, как выглядит. Но руки у нее на плечах были обычными человеческими руками и темнота вокруг была просто темнотой, а не могильным мраком черного мешка, столь ожидаемого, что даже приходящего во сне. И тому, что она сейчас слышала, очень хотелось верить. Вопреки всему, вопреки всем страшным историям и обличительным статьям в газетах, когда люди, с которыми еще неделю назад разговаривала и смеялась, объявлялись шпионами, террористами и всем прочим, кому наказанием была одна только мера - высшая. - Имен все равно нет. - глухо произнесла она. - Мы сами имена узнаем только из списков... тех, кому не повезло. И запоздало сообразила, что за прошедшие полтора года Кевин, пожалуй, первый человек, назвавший ее по имени. "Малявка", "Ребенок", а то и просто обезличенное "связной". Разве что Давид иногда по старой памяти окликнет - Фирелэ - за что и получит сразу по ушам от всех присутствующих... Их самоотречение, верность идее и извечный вопрос "против кого дружим" превратило каждого из них в статичную безликую фигурку, силуэт на фоне оконного проема: без прошлого, без будущего, без имени и памяти. Их разговоры напоминали мудреный шифр времен Сопротивления во Второй Мировой Войне, где ничего не называлось так, как принято и каждая фраза представляла собой хитрый ребус со множеством вариантов ответа. Все дошло уже до той стадии, когда ничего не воспринималось "просто так" - в любом сказаном слове находилось до десяти глубинных смыслов и стоило больших трудов разговаривать с обычными людьми на их языке. - Ничего ты не понимаешь. И я тоже - ничего не понимаю. А нас всех нагибают, используют и выпускают в расход! Просто так, из интересу... - девушка внезапно поняла, что все это слишком похоже на правду, чтобы думать в таком ключе было безопасным для собственного рассудка. - Такие, знаешь ли, игры патриотов. Только игрушки живые, но это вообще никого не волнует. Хорошо еще, что есть некоторая иллюзорная возможность выбрать сторону сражения. - она протянула руку и тыльной стороной ладони провела Кевину по щеке. - По своему образу и подобию.
Кевин: Кевин поймал её руку и совсем недолго, не более пары секунд, держал, прижав к своему лицу. Почему-то эта её мимолётная ласка заставляла надеяться, что Эсфирь ему действительно поверит. Но он тут же отпустил её руку и сел рядом на пол. В комнате было темно. Не на столько, чтобы совсем ничего не видеть, снаружи пробивался белёсый свет луны. Но других источников света ни в комнате, ни вокруг мотеля не было. - Темнота… Когда вокруг темно – кажется, что весь мир в темноте. А может, это так и есть? – Он вздохнул, чувствуя, что дрожь наконец отпустила и на смену яростной вспышке пришло какое-то странное спокойствие. Так успокаиваешься, когда наконец-то принял решение, когда никакие сомнения больше не беспокоят. - Ну, моё имя ты знаешь. А вот сторону сражения выбрать надо. Чтобы не выбрали за тебя… «Они никогда не взбунтуются, пока не станут сознательными, а сознательными не станут, пока не взбунтуются», - процитировал он. – Наверное, это про таких, как я. Знаешь, не дать себя использовать – этого мало. То есть, я думал, что достаточно. Что я просто не дамся, что меня не заставят, что я всё равно останусь собой. А сам… - Он повернул голову, глядя на Эсфирь, хотя в темноте можно было уловить только смутное пятно там, где было её лицо. – Вот здесь, у этого окна, минуту назад понял, что становлюсь одним из них. Вот так незаметно, просто потому, что невозможно удержаться на середине… Это было какой-то чудовищной глупостью, бредом, идиотизмом. Вот так, ненавязчиво, следуя из Ливерпуля в Лондон, пройти ряд каких-то странных превращений, то оказываясь снова гонщиком, то понимая, что ты – тот самый фингермен, гебешник, и даже мысли твои работают «правильно», на радость начальству. А потом вдруг оказаться едва ли не террористом-революционером (во всяком случае, явно захотеть им стать). Но он не был ни тем, ни другим, ни третьим. И впервые осознал, что остаться собой значит - вот здесь и сейчас сделать выбор, который наверняка приведёт тебя в пропасть, к страданиям и смерти. И возможно, не только тебя. И та самая комната с кафельными стенами, будет не самым худшим из того, что тебя ждёт. Это было как предсказанием неизбежного будущего. И Кевин невольно вздрогнул, понимая, что уже вступил на этот путь. Вот так просто взял – и вступил. И даже если никогда он больше не увидит эту девочку, к которой странным образом успел привязаться за те несколько часов, которые они знакомы, даже если ему придётся бороться в одиночку, или искать кого-то, кто объяснит, как именно нужно бороться – всё равно, он уже не фингермен, и даже не гонщик, он снова стал собой и останется собой, чем бы это ни грозило. - Когда мне было лет 10-11, на нашей улице были две «враждующие партии» таких вот пацанов вроде меня. – Кевин усмехнулся, ведь тогда всё было так просто. – У нас настоящая война шла, чего мы только не делали, до кровавых драк доходило. Понятное дело, верховодили парни постарше, но я был особо ценным кадром, потому что дрался всегда до последнего. Так что многие меня боялись. И вот однажды на задворках… Не помню, что меня туда потянуло и по какому поводу, но враждебной «партии» удалось меня заловить. Я был один, а их – человек 12. Меня дружно судили и приговорили мне всыпать, за все предыдущие обиды. Ну, сопротивляться такой толпе было трудно, так что меня завалили на землю и задрали рубашку. Я конечно злился страшно и готов был злостно отомстить каждому. Но почему-то меня бить не стали, а наоборот отпустили. Впечатлились тому, что увидели. От папиной «воспитательной работы» у меня следы наверное никогда не сходили. Раньше новые добавлялись. И вот эти пацаны, которые только что жаждали моей «крови», пришли к выводу, что я достаточно крутой и что как раз меня оскорблять с их стороны совершенно недопустимо. По сему предложили честный поединок, один на один. Выиграю – они неделю на мою сторону улицы носа не кажут. Конечно, выиграл я. – Кевин помолчал немного, глядя на лунный блик, уже почти скрывшийся за рамой. – В ГБ никого не впечатлишь, ничем. Но драться я и сейчас могу. И не боюсь. Потому что если не буду драться – действительно стану одним из них. А я этого не хочу. Так что чего я «не хочу» - можно сказать, определили. Осталось только понять, что я «хочу» и как этого добиться.
Эсфирь Минц: Вряд ли кто смог бы понять, насколько Эсфирь была благодарна Кевину именно за эти слова. Смутная догадка об истинных целях любых войн - действительных или подпольных - слегка задев ее, превратила девушку на какое-то мгновение в канатоходца над бездной. Тот самый последний дюйм, о котором тоже никто не предупреждал: рубеж, за которым следует полной безверие. И из-за этого рубежа веяло такой запредельной тоской, что Малявка была готова ухватится за что угодно, лишь бы не перешагивать его. В пятнадцать лет осознавать такое нельзя, что бы ни происходило. И - мелькнула на самом краю сознания предательская мысль: "Молодец, девочка, все сделала правильно". Бери его теперь и делай все, что хочешь, не нужны ему больше никакие мотивации со стороны и ответы на вопросы - сам справился. Пошел в указанном направлении и даже углядел в конце этого тоннеля некий свет. Девушка тряхнула головой, отгоняя подобные мысли. Об этом даже думать было нельзя, ни в коем случае, есть идея, есть цели, есть осознание хорошего и плохого, а диалектика - это удел тех, кому не хватает сил "бороться и искать, найти и перепрятать". - Спасибо... - прошептала она, но мгновенно перестроилась на прежний, чуть ехидный тон. - Вот, значит, чему нынче в "Пальце" учат? Ты, может, еще и Картера читал, а? Ох, будут у меня свои дети - ничего в них вколачивать не буду, вот он, наглядный пример, что не помогает... И это тоже был один из признаков "своих" людей - дети, которым не хватило любви или понимания родителей, с самого начала обиженные на весь белый свет. При разных раскладах из них выходили либо уникальные в своей свободе личности, либо совершенные звери, которых от термина "маньяк" удерживало лишь положение в обществе. Саму Эсфирь, вопреки легенде, никто никогда не трогал - Хаим Минц, при всей своей недружелюбности и мрачности был далек от того, чтобы воспитывать дочь самым незамысловатым способом. Но легче от этого вряд ли становилось - испуганные самим фактом существования в такой стране, ее родители отгородились от всего мира и от нее стеной столь прочной, что время от времени Эсфирь казалось, что ее просто не существует вне зоны бытовой сферы. И от этого она тоже бежала, надеясь, что в мире, где нет страха, на смену ему придет что-то иное. "Иное" оказалось непосильной временами ответственностью, постоянным чувством настороженности, утратой имени и подменой всего на идею. Временами девушке казалось, что она пытается отогреть руки над люминисцентной лампой. - Я не знаю твоего имени. - Малявка покачала головой. Сидеть на полу было привычно и знакомо - так же на всех сборах она старалась слиться со стенкой где-нибудь в уголке, внимательно фиксируя обстановку и запоминая каждое произнесенное слово, а вот тепло чужого плеча рядом было чем-то новым. - И ты мое забудь, я от него и сама отвыкла. Малявка. - она чуть пожала плечами, повторно представляясь. - Только не спрашивай, за какие такие заслуги. - девушка чуть поморщилась, надеясь, что в полумраке этого все равно не будет видно. - А вот умение драться и со стоичесиким выражением лица получать новые синяки и ссадины тебе, надеюсь, не пригодится... Мы работаем другими методами. О том, что это умение в конечном итоге может пригодится - при самых плохих, но тем не менее вероятных раскладах, она предпочла умолчать. Наверняка Кевин и сам это понимал, в конечном итоге не первый день в этом котле варился, пусть и с другой стороны. И уж кому, как не ему, было осознавать, что произойдет, если кто-то узнает даже об этом разговоре. - Ну что, как ощущения, мистер Крутой Боец? Чувствуешь себя предателем Родины и так далее?
Кевин: Кажется, она наконец справилась со страхом, точно так же, как он – со своей злостью. Ни то ни другое, по мнению Кевина, делу помочь не могло. Нет, иногда даже полезно бывает разозлиться. Но не сейчас и не здесь. - Картера не читал, - признался он. – Слышал отдельные урывки, которые некоторые «несознательные граждане» умудряются вставлять посреди текста. Предлагаешь наверстать упущенное? Малявка… Ну, пусть будет так. – Он пошарил вокруг, куртки не обнаружил, видимо Эсфирь уронила её, когда вскочила. – Наверное, до крутого бойца мне ещё – как пешком до светлого будущего. Но вот насчёт «предателя Родины»… Это смотря с какой стороны посмотреть. Что есть Родина? Некая местность, в которой проживают тебе подобные? Место, где человек родился? Не знаю, мне всегда было трудновато с этим понятием. Наверное, Родина – это то, ради чего ты готов рискнуть своей головой. Допустим, я готов. Или думаю, что готов. Тогда при чём здесь «предатель»? Почему-то с ней было очень просто. У Кевина не было братьев и сестёр, но в душе он придавал некий ореол идеального братско-сестринским отношениям. Вопреки всем обратным примерам, когда среди его собственных знакомых браться и сёстры умудрялись ненавидеть друг-друга куда сильнее, чем любых посторонних людей. С Эсфирь было легко общаться. Не нужно ничего из себя строить, нужно наоборот потратить некоторые усилия, чтобы доказать, что на самом деле ты такой и есть и ничего из себя не строишь. Очень хотелось, чтобы ему действительно это удалось и это её осторожное «спасибо» было знаком именно того, что она поверила. Он только сейчас понял, как устал на самом деле от этой своей новой службы, именно потому, что там постоянно нужно было что-то из себя строить, чем ты на самом деле не являешься. А он всего-то маскировал своё уныние по поводу того, что не может больше участвовать в гонках. То ли ещё будет, теперь, когда маскировать нужно будет вовсе не уныние, а вещи куда как более серьёзные… Где-то глубоко ещё мелькнула мысль, что происходящее, мягко говоря, похоже на бред: сидят они на полу, в дешёвом мотеле и ведут разговоры, за которые им обоим вполне могут открутить головы, при чём медленно и мучительно. Но происходящее не было сном или бредом. Они сидели вплотную и Кевин ощущал сквозь рубашку тепло, которое словно излучала Эсфирь. Кто-то сказал, что человек другого пола всегда кажется более горячим, чем ты сам. Даже если у вас одинаковая температура. Ну, тепло теплом, а в комнате не сказать, чтобы было жарко. И ему почему-то не нравилось, что Малявка (вот он и назвал её так, пусть даже и про себя) может замёрзнуть. Самое время было бы либо поискать куртку, либо предложить переместиться на кровать. Но совершенно не хотелось двигаться с места. - Я проработал всего месяц, - сказал он вслух. – Толком ещё работы как таковой и не видел, хотя наверное уже заранее начал бояться того, что именно увижу. Но там не дураки, знают наверное, что не надо новичку, даже если он – крутой отличник и с рекомендацией – сразу показывать то, к чему он может быть не готов. Но кое-что я уже сейчас знаю – где, у кого и как выглядит. А если бы кто ещё объяснил, на что надо смотреть – было бы вообще отлично. – Он пожал плечами, сам отлично понимая, что Эсфирь права и ничего он не знает толком, так же как ничего он сам не смог бы организовать. Точнее, смог бы, при очень большом везении, на которое полагаться совершенно не имеет смысла. Начинал же кто-то первым, в любой организации, в любом деле. Поэтому он добавил: – Пожить ещё хочется. Ради того, чтобы хоть что-то успеть сделать. Понять… А драться всё равно придётся. Не сейчас – так потом. Какими бы методами вы сейчас не действовали. Тебе не холодно? Последняя фраза сказана была с таким выражением, с которым можно было бы сказать: «Тебе не страшно?»
Эсфирь Минц: - Ознакомься, - кивнула девушка. - Картер - он действительно Последний Честный. Кроме него уже никто не рискует называть вещи своими именами. - он вздохнула. - Я бы так не смогла... И не ладься ты помирать с места в карьер! Подумаешь, свернул с самой безопасной дорожки... Так у нас многие уже не первый год успешно всем головы морочат и ничего, не спалились пока. Если есть мозги - значит, поживешь пока... "Нам бы сюда каких-нибудь пришельцев сверхразумных... Или благородных потомков, присланных разгрести все это дерьмо... Или бомбу ядерную, в конце-концов! Сил никаких нету..." - размышляла Эсфирь, ощущая лопатками холод стены. Сил действительно с каждым днем становилось все меньше: участились облавы, благодаря чему исчезли вникуда многие люди, некогда начинавшие этот маленький, но очень яростный бой, а официальная пропаганда тем временем набирала обороты и пугала все сильней. Технологии воздействия на психику были теперь знакомы правительству в совершенстве: специалистам наглядно продемонстрировали, что бывает с теми, кто отказывается сотрудничать с Партией во благо своей страны. Все это длилось, тянулось, и не было видно ни конца, ни краю - молчание обступало со всех сторон и шансы таяли с каждым днем промедления. Малявке иногда казалось, что она воочию видит эту душную волну лжи и умолчаний, которая петлей укладывается на шеи всех, кто еще позволяет себе такую роскошь, как критическое осмысление. Что еще должно было произойти, чтоб завершилась эта эра бесконечного ожидания? Год с лишним Эсфирь жадно ловила слухи и оговорки, позволявшие делать выводы, что "Свет" действительно готовит какой-то широкомасштабный проект, который будет осуществлен даже несмотря на то, что у организации сменился лидер. Но дело было в том, что слухи эти ходили и задолго до ее вступления в ряды оппозиционеров, а не делалось ровным счетом ничего. Маховик беспрепятственно набирал обороты, лихо сметая любого, возникшего на пути, и даже не замечал этого. Очень хотелось презреть все законы выживания и выйти в какую-нибудь толпу, где и сказать все, что наболело. Но Эсфирь, вопреки всем желаниями, понимала, что любые революции делаются "сверху" и в лучшем случае глас вопиющего в пустыне услышат только те, кто стоит ближе (после чего и забьют радостоно ногами под ликующий рев толпы), а в худшем - будет нечего противопоставить великому смущению умов и полной разрухе. Через несколько мучительных лет все ее предположения оправдаются. Но пока это все оставалось только гипотетическими предположениями из сферы чистого идеализма. Следовало хорошенько подумать над организационными моментами и разложить внутри себя по полочкам, какую сверхценную информацию можно достать через Кевина, а так же как бы организовать неизбежную при всем ее доверии "проверку на вшивость". Потому как рисковать она имела право только собой, и в случае чего - цепочка доносов должна была закончится исключительно на мисс Эсфирь Минц. - "Но время видимо приспело накинуть плащ, купить ружье, и гибнуть за чужое дело, раз не убили за свое." - продекламировала она с чувством. - Холодно? - переход по теме был настолько неожиданным, что девушка сначала даже не сообразила, о чем речь. - Ух ты, а действительно, не жарко как-то. Малявка взяла Кевина за руку и искрнее выругала себя. Правда, мысленно. Рука была не сказать, чтоб очень теплой. Об этом следовало подумать раньше, но она, вестимо, в пылу ментальных сражений забыла обо всем на свете, в том числе о том, что рядом с ней - живой человек, которому только что пришлось очень нездорово. Это ей, за год прошедшей не одну моральную ломку, все это было уже знакомо и привычно настолько, что даже при проверке документов сердцебиение не учащалось, но это же приходит не сразу! - Эк тебя расколбасило! - скептически изрекла она. - И правильно. Нехрен на полу сидеть, это мне еще мама говорила, тем паче что тут и койка есть. Так что перебазируйся. Девушка резко поднялась. Светлее не стало, но глаза уже более-менее привыкли к полумраку и куртку, потерянную ею где-то по дороге до двери она нашла сразу же. - На, держи, а то сейчас как Кай будешь... складывать из четырех букв "Ж", "О", "П" и "А" слово "Вечность"... - с этими словами она извлекла из-под кровати многострадальный рюкзак. - Так, если я сегодня впопыхах не забыла что-то, кроме головы, то... ура. - тихо и совершенно серьезно произнесла Эсфирь, доставая из рюкзака небольшую пластиковую бутылку. Бутылка оная содержала в себе еще некоторое количество того пойла, которое уже закончилось во фляге - к своей чести, даже в напряжении уходя с явочной квартиры, алкоголь девушка не забыла. Налив содержимое в чашку, Эсфирь еще раз восхитилась крайне своеобразным букетом выпивки, навевавшим размышления о керосине и тормозной жидкости. - Джин "Победа", наслаждайся. - она вручила чашку Кевину и села рядом. - Гадость по-прежнему, но для сугреву сгодится, тем паче что чай остыл нафиг. Поразмыслив с пару секунд, девушка крепко обняла Кевина за плечи. Вряд ли с какими-то криминальными намерениями: с отоплением по всей стране непорядок был уже который год, и например с тем же Лихтерманом они зачастую и спали в обнимку, если ночевали в одном месте, без всяких задних мыслей - так действительно было намного теплее.
полная версия страницы