Форум » Forbidden Literature » Евгений Шестаков » Ответить
Евгений Шестаков
Эсфирь Минц: Вообще у этого автора надо читать абсолютно все. Для того есть официальный сайт. А здесь будем складировать те его шедевры, которые нашу реальность и схожие с ней (в том числе и ту, что за окнами) наглядно иллюстрируют. И - да, очень бы хотелось, чтобы это не просто читалось, но еще и обсуждалось.
Ответов - 3
Эсфирь Минц: НЕСКОЛЬКО СЛОВ СВОЛОЧАМ ...Вот берут хорошего человека под белы рученьки и ведут, миленького, в узкую дверь, где в широком кресле майор Кащеев сидит усталый, потный и четвертые сутки трезвый. Вот приводят хорошего человека в подвал и перед майором Кащеевым на расстояние тихого шепота анфасом в анфас становят. — Я тебе сейчас, гнида, вот этим ногтем яйцо отрежу, а вот этим пальцем глазенки выну, ежели ты мне, гнида, с первой по восьмую страницу по-дружески не подпишешь. И вставляет майор Кащеев хорошему человеку хороший пинок в животик, а в белы рученьки перышко с синей капелькой на конце. И подписывает мил человек. И не бьет его больше никто. Не ругают его. И на улице его более не увидишь. Или вот приходит тетенька в магазин и говорит продавцу: — Взвесьте мне, пожалуйста, полкило краковской и двести грамм финской, и, наверно, любительской я полпалочки бы взяла... А продавец неторопливый подождет, пока тетенек таких десяточек наберется и на всех одним куском бросит: — Сдохните, жабы! И постненько живут тетеньки. И недолгонько. И до самой смерти кушают редко, а все больше работают. Или, скажем, читает маленький глупый мальчик большую умную книжку, а там написано: "Твои папа и мама — суки. Потому-то и потому-то. Дедушка твой — козел. Потому-то и потому-то. А ты, лилипутик, если хочешь, чтобы тетя Родина тебя любила, сукой-козлом не будь. Смотри, как пальчиком надо делать: стук-стук!" И ходит маленький мальчик лилипутиком под стол пешочком, и дяденькой на работу в трамвае, и дедушкой в коечке под себя, и спит мало, а все более бдит, и кого где застукает, того сразу же застучит. А то еще, к примеру, выйдет крестьянин во широко во полюшко, хозяйским глазом простор окинет, сорнячок в ладонях потрет, на солнышко из-под низкого лба посмотрит, пять-шесть худых слов промолвит, поворотится к полюшку худым задом и через худой плетень обратно к себе полезет. И хрен ты его оттуда чем выманишь. И сколькими хошь хренами он кого хошь обложит, кто его в чем-либо убедить соберется. А то, допустим, солдатик серенький с ружьем бежит, спотыкаясь. И с обеих сторон еще по сто тысяч солдатиков в атаку бегут. На мины. На колючку. На стальных ежиков. На такую же гибель верную, как Пенелопа своему Одиссею. А из близкого далека из земной толщи главный набольший в стереотрубу зрит и галуны от злости кусает: вот ведь бляха-то! Вот ведь муха-то! Опять солдатиков неверно расставил. Опять сукины дети укрепрайон не возьмут. Вечно они, дети сукины, на самом интересном месте кончаются. И хрипит полководец в телефонную трубку. И новым длинным шеренгам по-отечески в зенки смотрит. Чтоб большой памятник после смерти иметь, надо при жизни маленькими пространства усеять. И бегут солдатики туда, куда стрелка на карте кажет, где для них колючка и ежики, где пушки заряжоны и танки вкопаны, где ордена на кустах растут, где голова на плечах не долее часа держится и где потом изумительно конный и на диво каменный памятник будет стоять бесстрашному маршалу вообще и мудрой его башке в частности. Или вот, чтобы далеко не ходить, сидит прозаик и такую горькую жидкость пьет, что аж мыши в углу кривятся. А он пьет и пишет, пишет и пьет, пьет и плачет, плачет и написанное в печку сует. А печка горит. А он пьет. А как печка гореть перестанет — то, значит, не пишет больше прозаик. И не пьет. Помер. От тоски прозаики мрут и от водки, от геморроя и коньяка. И от того, что их не печатают — тоже. А я — жить хочу. И другим того же желаю. И вам, сволочи, тоже. Только чтоб у вас руки коротки были, и зубы спилены, и когти сточены, и чтоб из параши вашей как можно реже рыла ваши было видать. Адвентисты вы хреновы седьмого вашего ноября... опубл.: 19 февраля 2003 (прим. меня, Эсфирь Минц - я после прочтения на пару минут утратила дар не то что речи, но даже и членораздельной мысли)
Эсфирь Минц: Продолжаю... Понятно, в принципе, что мало кому интересно, но пусть уже этот форум будет оплотом аполитичности в полной мере. Кто-нибудь когда-нибудь да оценит... ВЕСЕННИЕ ЗАМЕТКИ А мне из-под комода все про нас видно, братки. Вон сучонок на гусиных лапках за денежкой побежал, сачочек в ручках, желанье в глазках, улыбка мятненькая на щечках — нет, не угадали, не угадали! Это не просто ловец, хвататель и жрец без соли. Это парламент, это диван, это рейхстаг наш премногомудрый, он тяжкую думу слегка подумал и за денежкой побежал, он ее в процентах в кустах поймает и за щечку складет, туда ее много влезет, за щечку, сколько у дяди из кармана выпадет — столько он подберет, а дядя его ущипнет ласково, успел, дескать, пострел, кушай, избранник, дядю не забывай! Ой! Какой военный! Какой весь в лампасах, зеленый какой! Судя по размеру фуражки — генералиссимус. Судя по автомобилю — немец. По тактике судя и по стратегии — батальонный повар, никак не меньше. Первая колонна — туды! Вторая колонна — суды! Я — стой! Раз, два. Отдание чести в движении через слезы и крик, по минам и по твоей, Серега, кровище, и за тебя, Сашка, двоих сегодня и двоих завтра, и всех остальных за всех наших, и Бога нет, а есть штурмовик, и сто двадцать пять миллиметров без нарезов и без пощады, и повязки мокрые, и дыры в стенах, и — раз, два, три, раз, два, три, господинчик президентик, ваше приказаньице выполнено! Жертв нет, только потери. Разрешите наградиться? А вот и он сам. Сам, однако, дошел. Молчу, молчу... Скала! Монумент! Памятник украденной мечте. Неторопливый, как все большое. Непоправимый, как все верховное. Дыры в стенах, знамя на верхотуре, сто двадцать пять миллиметров прямой наводкой посреди города по осени по белой стене. Белое — это хорошо отмытое черное, которое раньше было белым, а потом подъехали и стреляли. Молчу, молчу... Может быть, добрый. Может быть, конфеты в карманах. Вперемешку с нафталином, печатями и акцизами. Я под комодом и плохо вижу лицо. Но я помню спокойный день, и тихую улицу, и безмятежных котов там, где теперь крест на кресте. Я помню номер трамвая и маникюр продавщицы, а номерков на ноге не помню и взрывов под окнами не припоминаю. Окаменевший, как все великое. Широкий, конечно, но глаза монгольские, узкие, наш человек, наш. Только очень далеко и совсем сверху. А мы снизу, как бабы, себя под властью забыли, стонем, ерзаем, квохчем, неумелым движением помогаем. А срок придет — и родим, как бабы. Угадай, от кого? Угадай, когда? Страшненького родим, с усами, с челкой, с монгольским прищуром. Всем рогатым с копытами на великую подземную радость. Чемоданчик кнопочный еще не потерялся? Пара-другая на боевом дежурстве еще стоит? Улыбается. Значит, все-таки добрый и не допустит. Чего там, сами отсохнем, по мелочевке. А я под комодом сижу. Я маленький, я там даже стоять могу. Я щупленький, мне просторно, светло и ясно, что перед погружением дышать надо чаще и глубже, потому что воздуха в воде нет. А перед расстрелом неплохо вверх поглядеть, синяя бесконечность тебя утешит. А перед тем как родиться, думать надо, ребятки, крепче — где и когда. Потому что если здесь и сейчас, то лучше не надо, и намажьте мне медом губы, потому что я прав. опубл.: 3 декабря 2002
Эсфирь Минц: В тему, граждане. В тему... ВЫПИСКИ ИЗ НОВОЙ ИСТОРИИ Да воздастся каждому по морде его! ...Что же касается коронованных особ, то новый монарх, Его Величество Ублюдовик Ноль Шестнадцатый встал сегодня весьма рано, раньше садовника и горничных, и оделся сам, и умылся сам, и сам напялил тяжелую дутого золота отцовскую корону. Одним движением затянув ремешок под волевым квадратным подбородком, государь сел за стол и взял в руки перо. Избаловались. Обнаглели! Перед наследником по ступенькам вверх скакали, на шлейф наступали, ухмылялись сзади. Обедать сядешь — хлеб общипан, скатерть в свежих пятнах, пажи у малого трона пьяные стоят. Как будто двадцать лет назад не летели герцогские головы с плеч, как будто не топили в реке слуг целыми связками, словно забыли батюшкины виселицы через каждые два шага, и на каждой второй — бывший наглец в плюмаже, а на каждой первой — дерзкий слуга его! Король пододвинул бумагу и обмакнул перо в чернильницу. Хорошее правление начинается с хорошего указа, как говаривал покойный ныне батюшка. Да уж! Батюшка... Тщедушное пугливое существо в застиранном камзоле. Монарх! Видел раз, как садовник его пьяненького волоком в спальню тащил. С перекурами. С матюгами. Лбом его помазанным дверь открыл, на кушетку бросил — спи, надежа! И про походы былые, про победы его славные уже не в школах учат, а придворные как анекдоты рассказывают. "Как вы говорите? На лошадь сел, меч взял и поскакал? Ха-ха-ха!! Вот умора, право слово! Клоун ветхий, кто ж ему в бою слабительное-то давал, с собой, поди, возил?" А ведь с малого начиналось. Спальник бестыжий утром:" А ну, чье это там величество вставать не хочет? Вот мы его сейчас из кружечки! Из чайничка! Из ведра! Помоями!" Низвели власть. Опозорили. Иностранцы в разговорах недоуменные вопросы о форме правления задают. Заграничные государи, все сплошь родственнички, дорогу забыли, послам в лицо смеются. Кто вас послал? — спрашивают. И опять смеются. А тот, кто послал, пукает во время церемоний, два ордена боевых с алмазами пропил и на Первого министра, раба своего, глаза поднять боится. И новички при дворе, графья желторотые, вопрошают на приемах: "Мсье де Биль, что это там за пердун рядом с господином Первым министром?" Ах, какая мудрая улыбка у господина Первого министра! Какое благородное лицо! Ему, властителю, даже и не мешает этот уходящий в гномы облезлый старикашка у левой ноги. "Не бздите, ваше величество, духи перешибает..." — цедит он вбок, улыбаясь подданным. Своим подданным! Его Величество новый монарх Ублюдовик Ноль Шестнадцатый писал мелко, быстро и без помарок. Обложка этого указа будет черной, из хорошей крепкой кожи. И список в указе не будет неполным. "Проскрипции!" — выговорил про себя новый монарх. — "Хорошее слово!" Виселица, кол, колесо, виселица, кол, колесо. По воскресеньям — клетка с голодными львами. Неуклонное разнообразие ради восстановления престижа и бодрости духа. Главное — никого не забыть. И начать нетрадиционно. С того же садовника. Чтобы господин Первый министр еще пару недель поикал от страха перед виселицей. Нет, перед клеткой. Чтобы жена его в приемной зазря шиньоном об пол грохалась, а во дворцовой спальне зазря тельцем своим трудилась. Никто не забыт? Ничто не забыто? Новый король пролистал список, задумался. Может, лишку? Пожалуй... Вздохнул и вычеркнул себя. Остальным, как у нас говорят — пардон! Шло первое утро новой эпохи. Молочницы дробно топали по улицам, сторожа прятали трещотки и набивали последнюю на сегодня ноздрю. В будуарах засыпали в обнимку с конюхами обессиленные фрейлины. А твердая рука оттиснула печать, сухие бледные губы подули на оттиск и холодные глаза под короной выразили удовлетворение. Государь изволили проснуться! Доброе утро, империя!.. опубл.: 15 октября 2002
полная версия страницы